Почему-то при взгляде на небесный купол стало не по себе. Камень Чин казался зловещим и недобрым, Лорку даже почудилось, что богиня ночи прячется в своей кибитке от его пронзительного света. Но на осторожный вопрос Маатан только пожал плечами и ничего не ответил.
А однажды утром Лорк увидел, как учитель спорит с другими лаями.
Спор был беззвучным — Маатан, как обычно, уселся неподалеку от шатра и поднял руки, призывая Силу. Белая накидка мягкими волнами стелилась по земле, и Лорк опять удивился, что на тонкой белой ткани так и не появилось ни единого пятнышка грязи.
Обычно Маатан тянул из воздуха что-то неощутимое — Лорк уже знал, что это были те самые разноцветные ленты, которые ему довелось увидеть один раз, — а затем заплетал их в такую же невидимую косу и отпускал. Эта коса называлась “венок гармонии Вай” и хранила равновесие мира от рассвета до рассвета. Но в этот раз гармонии не получилось. Маатан дернул очередную невидимую ленту, сжал пальцы, словно скомкал ткань в кулаке, а затем отшвырнул в сторону. Он делал так еще несколько раз, и к полудню небо затянули тучи, налетел порывистый ветер, заставивший Лорка с учителем укрыться в шатре.
Гроза оказалась сухой — небесный огонь поджег траву недалеко от лайдо, и Маатан тут же выскочил наружу — Лорк не видел, что там происходило. Ни одной капли дождя так и не упало из серых низких туч, но огонь прибило к земле, словно сильным ливнем.
На следующий день повторилось то же самое, только теперь небесный огонь убил несколько овец из и так небольшой отары. Маатан запретил Лорку высовываться из шатра, а сам уехал к дальнему кургану на Нариш и вернулся поздно вечером. В эту ночь он не трогал ученика, и Лорк обрадовался, что сможет вволю выспаться. Но под утро его разбудила буря, какой он за свою жизнь не помнил.
Маатана на привычном месте не оказалось, и Лорк осторожно выглянул наружу. Ветер гнал по степи обломки ветвей, пыль, вырванные с корнем кустики, трепал полог шатра и пригибал к земле высокую траву. Жрец стоял неподалеку, закутавшись в свое невыносимо белое покрывало, ни одна складка которого не шевелилась под порывами урагана.
Лорк даже рот открыл от удивления — Маатан казался сейчас намного выше, чем был в действительности, и от него исходило еле заметное сияние.
“Волшебство”, — сообразил Лорк и постарался стать незаметным. Он уже начинал понимать, что бурю, каких не бывает в степи в разгар лета, послала не гневливая Томо, а кто-то другой. Пожалуй, Лорк даже догадывался, кто именно. Не зря Маатан вскинул руки, и с напряженно вытянутых к небу ладоней вдруг сорвался ослепительно сияющий белый шарик и ударил в нависшую над лайдо тучу.
Туча дрогнула и пошла радужными полосами, разрываясь на разноцветные куски. В прорыв тут же заглянул Го, Маатан опустил руки и повернулся к ошалевшему от увиденного ученику.
— Отправляйся в Ойчор, — сухо сказал он Лорку. — Быстро, пока они снова не начали пытаться разрушить лайдо.
— Они? — потрясенно спросил Лорк и встал на ноги. — Это же не боги, учитель?
— Нет, — все так же сухо ответил тот. — Это лаи. Они требуют, чтобы ты исполнил долг ученичества.
— Какой долг? — Лорк выбрался из шатра и задрал голову к безмятежно-синему небу. — Что я им должен?
Маатан вдруг скривился, будто пожевал горькой смолы. Чувствовалось, что ему очень не хочется объяснять ученику, в чем состоит долг. И все же он разлепил сухие губы.
— Я уже говорил тебе: сейчас у лаев есть только двое учеников, если не считать тебя. Они слишком малы, чтобы удовлетворять их плотские потребности. Но каждый из лаев — полноценный взрослый мужчина. А если не выбрасывать излишки Силы вместе с семенем, она становится неуправляемой.
Лорк почувствовал, как колени стали мягкими, словно речная глина.
— Ты же говорил — это только по согласию, учитель, — пробормотал он, ощущая липкий пот, выступивший между лопаток. — Я не хочу.
— Ты уже не можешь отказываться, если делил кошму со мной, — Маатан опять сморщился. — Это я не хочу, чтобы ты отправлялся в чужие лайдо. В конце концов… у них есть овцы.
Снова, точно пробуя силу, налетел ветер. Маатан не глядя отмахнулся, и ураган умер, не родившись.
— Это война, — жрец посмотрел Лррку в глаза. — Скоро они опять наберутся мощи и попробуют разрушить наше лайдо. Поэтому ты должен уехать под защиту храмовых стен Ойчора. Жрецы — посвященные жрецы — никогда не поднимут руку на Великий город.
Как ни претила Лорку мысль делить кошму даже не с одним жрецом — с несколькими, но бежать от опасности он не привык. К тому же Маатан сам назвал его учеником, и недостойно ученика бросать своего наставника. Поэтому он покачал головой.
— Ты говорил, что я должен быть с тобой всегда, а сам гонишь меня прятаться. Я стал твоим учеником, но я воин, жрец. Я умею стрелять из лука так, как никогда не научится ни один лай. Я умею метать нож. И я редко проигрывал в кулачных боях. Я смогу защититься сам и защитить тебя, если они вздумают явиться сюда.
— Да? — с непонятной насмешкой в голосе сказал Маатан, сделал два быстрых шага вперед и неожиданно толкнул Лорка ладонью в лоб. — Я запрещаю тебе поднимать руки. Но ты можешь попробовать.
Лорк был бы рад доказать жрецу, что может все, но кисти налились каменной тяжестью, и он только беспомощно шевелил пальцами. Жрец, склонив голову к плечу, рассматривал его, пока очередной порыв ветра не прошелестел в траве. Тогда он развернулся лицом к Ойчору и бросил:
— Садись на Нура и отправляйся к отцу. Я сам приеду за тобой, когда моя война закончится.
Лорк очень хотел плюнуть и остаться. Но ноги против воли сами понесли его к загону, в котором щипали траву хабтагаи.
К вечеру он оказался перед воротами города. Стражники — все те же северные наемники, когда-то охранявшие ваев, а теперь служившие Нотон-куну — долго расспрашивали Лорка, кто он таков. Лорк с трудом понимал гнусавый северный говор, но все же смог объясниться, и вскоре резные ворота медленно отворились, пропуская его за кольцо высоких стен.
Нотон-кун не спешил посылать гонцов в стойбище за остатками племени — сначала город следовало окончательно присвоить. Занять лучшие дома, наградить тех, кто оказался достоин награды, наказать непокорных, успокоить торговцев. Вождь Тьмы племен никогда и ничего не делал второпях. И город приводили в порядок, чтобы он снова мог жить своей жизнью: убитых сожгли на погребальных кострах, рабов раздали старейшинам, женщин — героям. Стены домов отмыли от копоти и снова покрасили белилами, лавкам разрешили открыться, а наемники встали на сторожевых башнях в дозор.
Лорк видел все это, но как-то отстраненно. Все еще под властью морока он ехал на хабтагае по шумным даже вечером улицам, не глядя по сторонам и не задумываясь о том, сколько сил приложил его отец, чтобы жизнь в Ойчоре продолжалась как ни в чем не бывало.
Во дворец его не пустили. Хотя на страже стояли морты, без сомнения, знавшие, кто именно слез с хабтагая перед золочеными дверями.
Лорк даже узнал в одном из стражников Тарса. Друг детства обзавелся шитой серебром безрукавкой и шелковыми синими шальварами. Древко копья он держал у ноги, но когда Лорк попытался шагнуть ближе, острие немедленно уперлось ему в грудь.
Тогда Лорк сел на землю, держа в руке повод. Рано или поздно отцу доложат о его прибытии. Может быть, сочтут гонцом от Верховного жреца Мортон-лая.
Колдовство продолжало действовать, оно требовало, чтобы Лорк встретился с Нотон-куном. Но пытаться пройти во дворец силой означало оказаться на копьях. Поэтому разумнее всего было подождать.
За ним пришли глубокой ночью, когда Ойчор затих, погрузившись в сон. Впрочем, настоящей — степной — тишины в городе не водилось. За высокими глиняными заборами брехали собаки, перекрикивались стражники, вышагивающие по темным улицам, бряцало оружие.
Сидя на теплой земле, Лорк размышлял о том, почему Тарс отказался его узнавать. Дело было в его новой должности охранника дворцовых ворот или в самом Лорке? За размышлениями он не заметил, как из проулка слева вышел человек, и поднял голову только когда плеча коснулась чужая рука.