Одним словом, к тому моменту, когда с Денисом стали происходить изменения, у меня не было никакой поддержки, поэтому-то я и старался вести себя как можно более осторожно и день спустя стал делать вид, что всецело перешел на сторону программы. Я рассчитывал, что позже это предоставит мне массу возможностей бороться с нею, избегая конфронтации. Но случай с Кожениным показал, насколько я переоценил свои силы и как глубоко просочилась эта зараза. Вот что случилось на следующий день после того, как я настоятельно рекомендовал ему не появляться в институте.

Между парами я зашел в плоскость нашей кафедры и спросил Марину, не видела ли она доцента Буренкова.

— Он должен был принести мне варианты контрольных тестов.

— Да, я знаю. Он был здесь, но ничего не оставлял.

— Ты не знаешь, где он сейчас?

— Думаю, в компьютерном классе. Я видела его там пять минут назад — он разговаривал с одним студентом… ну, вы должны его знать, он часто к вам заходит.

— Это ты случайно не о Коженине говоришь? — осведомился я удивленно.

— Все верно, о нем.

Марина хотела сказать что-то еще, но не успела, — я быстро вышел за линию двери и через полминуты был уже в плоскости компьютерного класса. Я почувствовал, что Буренков сидел один, и никого, кроме него теперь здесь не было.

— Здравствуй, Михаил. Я принес то, что ты просил. Извини за задержку…

— У тебя недавно был Коженин?

— Да, к несчастью. Он пишет у меня курсовую. Я не мог его не взять к себе, потому что…

— Он давно ушел?

— Минуты три назад, — ответил доцент, — что-нибудь случилось? Если он тебе нужен, то ты, наверное, опоздал: он вроде бы как отправился домой.

— Возможно, я еще успею его догнать.

Я быстро спустился на первый этаж, в плоскость того самого холла, где Коженин когда-то с улыбкой разглядывал портрет погибшего студента. Я долго не мог понять смысл того, что там происходило. Коженин находился перед линией выхода, я его почувствовал, но он не мог выйти в плоскость улицы, потому что дорогу ему преградил охранник, — сначала я так подумал, — но потом, услышав их разговор, понял, что дела обстоят гораздо сложнее и в высшей степени странно.

— Проходите… я не понимаю… что такое с вами случилось? — говорил охранник.

— Я и сам не понимаю! — отвечал Коженин испуганно, — я не могу пройти мимо вас! И даже не могу вас увидеть!

— Заслоните меня собою, — попросил охранник довольно резко. Он не мог ничего понять, и от этого начинал нервничать.

— В том-то и дело, что у меня не получается!

— Идиотизм какой-то! Тогда я вас заслоню, — он, видимо, попытался, и после этого я услышал его удивленный возглас, — черт возьми! Я тоже не могу этого сделать! Как будто в стену упираюсь… и увидеть вас не могу!

— Что здесь происходит? — осведомился я, прошел еще немного и тут вдруг так ударился носом, что в глазу у меня затанцевали фиолетовые созвездия.

Я взвыл. Взвыл и Коженин:

— Ой, господи как больно! За что же вы так ударили меня по затылку?

— Денис, что такое? Я разве тебя ударил?

— Конечно! Вы толкнули меня сзади.

— Но как это возможно, если я должен был… — тут я умолк, пораженный.

— Я знаю, как мы попробуем сделать. Давайте я зайду за свою будку, — предложил охранник, — быть может, тогда вы сможете пройти.

Эта идея, слава богу, увенчалась успехом: как только охранник оказался за стеклом, Коженин тут же спокойно прошел к линии входа.

— Ну что, все в порядке?

— Похоже на то! — воскликнул студент облегченно, — теперь я вас вижу, — в этот момент он, должно быть, нашел на стекло, которое, в свою очередь, нашло на охранника, — ладно, я, пожалуй, пойду.

— Нет, постой. Нам надо поговорить, — окликнул его я, — я положительно считаю, что ты нездоров!

— Да ерунда! Все в полном порядке…

Я не мог спросить его, почему он, несмотря на мои увещевания, заявился сегодня в институт, — охранник был рядом и мог что-нибудь заподозрить, — но мне просто необходимо было остановить Коженина, и я направился к линии входной двери. Тут вдруг я увидел его глазом.

— Господи! На сей раз, кажется, получилось, — сказал я, стоя на нем.

— Вот видите, значит, все в порядке, — он старался говорить как можно более равнодушным голосом, но я почувствовал, что снова в его интонации скользнуло облегчение.

— Нет, постой, — я хотел схватить его за руку, чтобы не дать уйти, но тут вмешался охранник:

— Уважаемый профессор, пустите его. Если у него закончились все лекции и семинары, вы не имеете права его задерживать.

— Да, все верно, но… — я лихорадочно соображал, что бы такое придумать, — может, лучше вызвать скорую?

— Но он этого не хочет, — охранник обратился к Коженину, — ведь так?

— Нет, не хочу, — произнес Коженин.

— Вот видите, профессор. Так что немедленно отойдите от него.

Я отпустил Коженина, и он скрылся за линией входа. Должен сказать, поведение охранника меня удивило: он никак не должен был в этой ситуации препятствовать мне, ибо он прекрасно видел, что с Кожениным отнюдь не все в порядке; чуть позже анализируя этот эпизод, я пришел к такому выводу: меня до сих пор считают противником программы, я никого не убедил в том, что принял сторону Великовского, — в результате мне препятствуют, когда им подсказывает чутье, а затем за моей спиной предпринимают некие шаги; я только никак не мог угадать, что могут они сделать на сей раз, и больше всего боялся зла, которое Коженину могли причинить. С другой стороны, когда два дня назад Коженин упал в коридоре, и я увел его в аудиторию, мне не воспрепятствовали — здесь было очевидное противоречие, — если только не объяснить его тем, что администрация снова заинтересовалась мною после этого случая, а до того более или менее мне доверяла. Но, конечно, ни во что я не старался вникнуть так глубоко, как в те вещи, которые творились непосредственно с самим Кожениным, и на сей раз оказывался в полнейшем тупике, ибо если это и было какое-то заболевание, то очень необычное, а следовательно оно вряд ли поддалось бы лечению, да еще в неумелых руках наших врачей.

Чем объяснялось то, что Коженин вопреки нашей договоренности снова появился в институте? На этот счет я мог предположить только одно: все студенты теперь стали крысами, которые под звуки волшебной флейты сходят на дно морское.

Вечером я попытался связаться с Денисом по телефону, но мне никто не ответил. Это, конечно, взволновало меня еще больше, однако я все же надеялся на лучшее и не предполагал, что уже на следующий день произойдут те ужасные события, которые, собственно, и являются всей солью моей историю. А случилось вот что: когда я в полдень зашел в плоскость буфета с целью немного перекусить, то почувствовал, что Коженин где-то здесь, — вероятнее всего он стоял в очереди, — но опять творилось что-то неладное, потому как я слышал удивленные крики и возню; сам ничего увидеть я не мог, но чуть позже выяснилось, что происходило примерно следующее: одному студенту, занявшему очередь в самом хвосте, понадобилось на некоторое время отлучиться, но пока его не было, на его место встал Коженин; вернувшись, студент, (его фамилия была Скворцов), потребовал пропустить его; Денис охотно согласился, но тут вдруг повторились те самые странные вещи, которые произошли с ним вчера в холле института: опять он никого не мог заслонить собою и никто не мог заслонить его. К несчастью Скворцов обладал очень нервным характером, а то, что на его пути оказался человек, вызывавший у всех неприязнь, лишь подстегнуло вспышку гнева и отчаянное стремление протиснуться вперед, (от всего этого он, между прочим, пострадал гораздо больше, чем сам Коженин): с натужными криками «да пропусти же меня» он принялся ударяться о «невидимое» тело Дениса, — а когда у него ничего не получилось, вздумал перелезть через него, и в результате, перемахнув через голову Коженина, не только сильно ушиб тех, кто стоял дальше в очереди, но, что самое страшное, сломал шею себе; началась настоящая паника: никто не мог понять, что происходит, все суетились, бежали к двери, но каждый ударялся лбом о непреодолимое препятствие и падал на пол, корчась от боли. Слыша все эти жуткие крики, я застыл в оцепенении, из которого меня вывела буфетчица, — во всеобщую возню она не попала, потому что находилась за деревянной стойкой, а теперь благополучно вышла из-за нее и взяла меня за руку.