— Да, но у меня очень много работы, нужно напечатать важные документы, завтра они должны быть представлены вашему дяде на прочтение, — при этих словах человек в пиджаке вытянул руку, и пальцы его несколько секунд ловкими щелкунчиками елозили по голубоватому экрану монитора, квадрат которого моргал в самом центре плоскости, — Николай Петрович Застольный вам все здесь покажет. Задавайте ему любые вопросы, он вам ответит.

— А сколько всего человек работает в этом отделе?

— Около двадцати.

— Стало быть, это примерно половина этажа?

— Все правильно, — кивнул человек в пиджаке, — ровно половина.

— А как зовут вас? — спросил Гордеев.

— Пименов. Я работаю здесь лаборантом. Но, конечно, один я ни за что бы не справился. Мне помогают еще два человека.

Гордеев загородил собою стол и увидел кругляшки монет, которые стояли на нем в три ряда.

— Эти монеты из копилки? — спросил он.

— Да.

— Коллекционные?

— С чего вы взяли, конечно, нет. Разве вы не видите, что они самые обыкновенные? Я уже полтора года откладываю на машину, мне надоело ездить на такси.

— Итак, раз меня ждет кто-то другой, я, пожалуй, к нему и отправлюсь. Где мне найти этого человека?

— Или в кабинета Фрилянда или в кабинете Левина… это наши чиновники… комнаты 410 и 411.

В десятой ячейке здания-шкафа был только беспорядок и, если можно так выразиться, следы переезда, и лишь когда Гордеев зашел в одиннадцатую ячейку, он почувствовал присутствие того, кого, по всей видимости, называли здесь Застольным — впрочем, этот человек за столом не сидел, он, как и Пименов, ползал по полу, но убирал уже не черепки от разбитой копилки, а просто какие-то разбросанные вещи, — художник увидел это, пройдясь по плоскости кабинета.

«Пожалуй, я не удивлюсь уже, если зайду в третий кабинет и опять увижу какого-нибудь человека, сидящего на полу и что-то собирающего, это, должно быть, общая тенденция — один сделал, и все начали повторять за ним», — подумал Гордеев.

В это самое время мужчина, так же как и Пименов до этого, приметил Гордеева своим глазом, встал и представился — это действительно оказался Застольный.

— Похоже, что эти двое — Фрилянд и Левин — уволились? — художник блеснул глазом.

— Кто вам сказал о Фрилянде и Левине? — поспешно осведомился Застольный, его голос при этом был напряжен, но потом он вдруг спохватился, — слушайте, забудьте о них, я…

— Они уволились? — настаивал Гордеев, сам не зная почему.

— Да нет же, просто перешли в другой отдел. Забудьте. После смерти Ликачева у нас полно перемещений. Например, я был у него простым чиновником, а Николай Петрович соизволил сделать меня своим заместителем. Я проведу вас в кабинет вашего дяди, все там покажу. Нам следует идти в комнату 401.

— 401? Самую первую на этаже, стало быть.

— Конечно. Ведь ваш дядя министр.

Они прошли в кабинет Великовского, и Гордеев внимательно осмотрел всю его плоскость; первый раз он лишь мельком взглянул на портрет Ликачева, но потом вернулся к нему специально и принялся внимательно водить головою.

— Что так привлекло ваше внимание? — поинтересовался Застольный.

— Ничего конкретного. Просто я хотел напрячься и представить себе другой портрет, новый, который мне предстоит написать. Я думаю, если посмотреть на то место, где он должен будет висеть, это может существенно помочь.

Бровь Застольного удивленно скользнула вверх.

— А разве вам не мешает, что там висит другой портрет? — спросил он и прибавил, — если хотите, мы можем снять его со стены.

— Нет, что вы, присутствие этого постороннего портрета даже к лучшему.

В этот момент в плоскость кабинета постучали.

— Лена, это ты?

— Да, я, Николай Петрович.

— Входи.

Из-за линии двери появилась белокурая женщина лет тридцати или чуть старше. Она носила очко в роговой оправе. Пройдя к стеллажу, Лена взяла коричневый прямоугольник книги, золотистая надпись на которой гласила «Большая энциклопедия. Том 15».

— На какой ты уже статье? — спросил ее Застольный.

— Дайте посмотрю… кажется, это 401-я по счету.

— Очень хорошо. Иди, делай дальше.

Женщина вышла.

— Чем она занимается? — спросил Гордеев.

— Сканирует статьи. Нам понадобились курсы повышения квалификации и для них нужно сделать учебники с определенным набором статей. Лена быстро управится, она настоящий молодец. Ей понадобится еще день или два.

— Не по причине ли этих проблем мой дядя решил устроить образовательную реформу?

— И поэтому тоже. Но это скорее лишь повод.

— Да, мне сказали еще и другое, — намекнул Гордеев.

— Что именно? — осведомился Застольный и, не дожидаясь ответа, сказал:

— Если вам говорили, что ваш дядя ввел эту образовательную систему в память о своем умершем сыне, то это, смею вас заверить, абсолютная бессмыслица, у него вообще никогда не было сына и, более того, я даже могу предположить, кто рассказал вам все это, антиквар, скорее всего?

Гордеев кивнул.

— Я своего дядю знаю плохо, и его семейное положение мне тем более неизвестно. До этого мы виделись шесть лет назад, но даже тогда это была очень короткая встреча. Значит, антиквар солгал. Интересно!

— Не слушайте его, он патологический лжец, он даже перевирал слова, когда еще был актером местного театра, за это его и уволили, после чего он открыл на оставшиеся деньги свое никчемное дело. Честно говоря, я никак не возьму в толк, почему Великовский доверяет этому человеку. И все же Асторин, хорошо отзываясь о вашем дяде, — а я уверен, что он о нем хорошо отзывается, — безусловно прав, ведь любой человек, который потратил всю свою жизнь на то, чтобы добиться высоких постов на престижной работе, заслуживает очень большого уважения.

— И все же кое-что об этой программе антиквар прочитал мне из газеты.

— Как она называлась?

— Дайте подумать… кажется, «Тру-Фолс».

— Да, есть такая газета. Но там-то как раз печатают много неправды — прямо подстать названию. Я помню эту статью, в ней сказано, что ваш дядя проводил опрос, но нет, на самом деле это были наблюдения за учащимися. Начнем с того, что Великовский никогда не мог бы затеять дорогостоящую реформу только для студентов, здесь должна была бы быть всеобщая выгода, иначе куда же, извините, подевалась его дальновидность, а суть в том, что ему хотелось открыть для общества много новых вещей; собирался он сделать это весьма необычным образом, но каким? — вот этот вопрос заботил его более всего, и ответить на него смог он лишь в процессе проведения наблюдений за учащимися, наблюдений в буквальном смысле, а в действительности это был едва ли не надзор. Вот простой пример: человек из министерства подходит к студенту, который, сидя за партой, готовится учить материал; студент кладет свой портфель на парту, достает учебник, раскрывает его и закрывает собою, чтобы начать читать. Как надзирателю точно удостовериться, что юноша в самом деле работает, а не отлынивает, не закрывает глаз во время чтения? Найти на него и посмотреть на его глаз, скажете вы, между тем, существует еще один способ.

— Какой же? — поинтересовался Гордеев.

— Дело в том, что я не рассказал вам одной важной детали: юноша, над которым проводился надзор, во время чтения постоянно шевелил полугубами, так что даже можно было разобрать слова. Ваш дядя наблюдал за всем происходящим в аудитории, закрывая собой то одного, то другого, и когда ему не очень понравилось, что юноша заслонен надзирателем, он распорядился, чтобы тот присел на корточки прямо за спинкой кресла, на котором сидел студент. И тут Великовского посетило одно соображение. Чтобы удостовериться в нем, он позвал еще нескольких надзирателей и попросил их сесть друг за другом. Со стороны создавалось впечатление, что к креслу приделали несколько дополнительных спинок! В результате вашему дяде пришла в голову идея заказать на мебельной фабрике такие кресла, там и установили оптимальное количество спинок: ровно пять, — но, как мне кажется, более всего здесь исходили из эстетических соображений, ведь кресло в этом случае принимает вид руки, это очень необычно и привлекательно. Теперь ими пользуются в офисах по всему городу, да и ваш дядя поставил два таких кресла у себя дома.