— Надо бы еще дальше отъехать, — пробормотал жестянщик. — Ох уж эти кастрюли!

И фургон загромыхал по мостовой. Все не отрываясь смотрели на небо. Над деревней Нес кружили два аиста. В кустах за домом, затаив дыхание, спрятался Эверт. Он ждал. Аисты покружили и стали спускаться.

— Никогда себе не прощу, — сказал жестянщик, — если спугнул их. — И сердито прикрикнул на лошадь. Та поняла: сейчас не до шуток — и повозка, дребезжа и громыхая, выехала из деревни Нес и покатила в Приморку.

Третья тропинка — по которой пошла Лина — оказалась самой несчастливой. До этого Лина шла и напевала: пусть все знают, и особенно злые собаки, что она не таится. К счастью, во дворах всегда кто-нибудь был. И рычащих собак усмиряли.

На фермах были даже рады, что в гости пришла девочка, а когда Лина подробно рассказывала, что ей нужно колесо, чтобы втащить на крышу, чтобы прилетели аисты и чтобы свили гнездо, все говорили: «Ах, какая умница! Ах, как жаль, что у нас нет колеса! Как хорошо ты все придумала!» А одна женщина сказала: «Без деревьев да птиц деревня у нас какая-то пустая. Словно дом без детей. Стоит себе одиноко на дамбе. С аистами куда веселее было бы». Но колеса ни у кого не нашлось. «Доченька, кабы было у меня колесо, так я бы его тут же на крышу втащила. Каждый раз, как вижу — аисты летят, жалею, что колеса нет. Ведь с аистами не так одиноко» — вот как хорошо эта женщина сказала.

А третья тропа привела ее к одной-единственной ферме. Во дворе ни души. В пыли куры купаются, да под телегой гусь дремлет. Надо было ей с дамбы эту тропку лучше рассмотреть и, подходя к ферме, запеть, а она все вспоминала, что ей на фермах говорили. Вот и вышло, что ее лишь куры да гусь встречают.

Лина вошла во двор. Вдруг с телеги поднялся огромный пес. Он зарычал, потом отрывисто, зло залаял.

У Лины ноги словно к земле приросли. Казалось, что собака уже несется к ней и вот-вот загрызет. По спине побежали мурашки. Не видно, привязан пес или нет. А что, если он сейчас на нее прыгнет? Что тогда? Хоть бы кто-нибудь вышел!

Что же делать? Лине очень хотелось повернуться и бежать, бежать без оглядки. Но ведь пес в два счета догонит и тогда уж наверняка заест до смерти. Пока только смотрит зло и рычит страшно — не подходи! Отчаянная мысль пришла Лине в голову. Она запела — другого ничего не придумать. Сначала робко и неуверенно, потом все громче: пусть собака видит, что Лина не боится и идет дальше. И она запела что было сил.

Пес удивленно навострил уши, прислушиваясь к непонятным звукам. Рычать он перестал. Лишь раз недоуменно гавкнул и замолчал. Он стоял на телеге, пение явно обескуражило его.

Лина приободрилась и, продолжая петь, стала пятиться к калитке. Она пела первое, что придет в голову. Собака же не знает наизусть все песни. Лина их и сама не помнит. Вот и кустарник. За ним дорога. Собаки уже не видно.

Лина повернулась и побежала.

На бегу она пела, то и дело оборачиваясь. Но пес за ней не гнался. Так она добежала до дамбы. Только здесь она, наконец, успокоилась и в изнеможении повалилась на землю. С дамбы виден тот двор и пес. Он все еще стоял на телеге, подняв голову, и зло смотрел на дамбу. Лине показалось, что он уставился прямо на нее. Она поежилась.

Больше по чужим дворам да фермам ни за что не пойдет. Хватит, страха натерпелась. В горле саднило и першило — уж очень старалась, пела. И песню эту она никогда больше петь не станет. Как приятно и спокойно на дамбе, здесь ей ничто не грозит. Врасплох ее не застать — все кругом как на ладони. Она отвернулась и стала смотреть на море. Сегодня оно спокойное, прилив еще не начинался, вода отошла далеко, обнажилось каменистое, местами уже сухое дно.

Вот, громко и тревожно вскрикнув, взлетела цапля. Тяжело взмахивая крыльями, долетела до старой перевернутой лодки вдалеке от дамбы. Гордо встала и принялась чистить клювом перья. Белая цапля на фоне голубого неба и голубого моря.

Лина глаз отвести не могла. Конечно, цапле далеко до аиста, но когда кругом только море да небо, то и на цаплю залюбуешься. Учитель велел искать везде, даже там, где колеса и быть не может. Под лодкой его и впрямь быть не может, особенно под этой, она уже лет сто вверх дном лежит. С давних-давних времен. Конечно, для колеса место неподходящее, но посмотреть все же стоит. Учитель сказал, удача приходит порой, когда ее совсем не ждешь. И к тому же в море собаки не водятся.

Лина медленно пошла по сухому дну, старательно обходя лужи, оставшиеся после отлива. Она шла почти бесшумно, но цапля услышала. Недовольно щелкнув клювом, она снялась и полетела к дамбе, и Лина осталась одна на самом дне таинственного моря. Невдалеке темнела старая лодка.

А как на нее забраться? Борта крутые, высокие, днище выгнуто. Лина и сама толком не знала, зачем ей наверх лезть. Раз уж она здесь, нужно что-то делать. Не на прогулку же она вышла!

Лодка поросла водорослями, наверное, скользкая и холодная. Раздолье для улиток, моллюсков и прочей морской живности. Сверху доски кое-где прогнили. А под лодкой жили большие крабы. Лина слышала, как они скреблись, стукались жесткими панцирями о борта.

Лина еще раз обошла лодку. Взобраться можно только с кормы. Там висел обрывок якорной цепи. Правда, цепь тоже скользкая. Но если покрепче ухватиться и подтянуться, можно залезть наверх. Башмаки придется снять.

Лина задумалась. И чулки с носками лучше снять. Но тогда по улиткам да слизнякам ступать придется. По спине побежали мурашки. Нет, она только башмаки снимет. Но когда она поставила их на морское дно, ей вдруг стало стыдно — как же она их бросит, они такие маленькие, беззащитные в огромном море. Нет, надо взять их с собой.

Не раздумывая, Лина сняла с косички ленту, привязала к башмакам и повесила на шею. Потом зажмурилась, взялась за цепь и, упираясь ногами в корму, влезла наверх. И не так уж это трудно!

Вот она и на лодке. Стоит, оглядывается. Надо же — сама, без помощи залезла! Видел бы ее сейчас кто-нибудь! А то Йелла думает, что только мальчишки умеют лазить по заборам и через канал прыгать. Если бы не юбки да платья, она бы выше самого Йеллы прыгнула.

Как тихо! Хоть бы цапля не улетала. Лина второпях развязала ленту, но в косу вплетать не стала — руки грязные — и надела башмаки. В башмаках куда лучше! Она осторожно пошла по скользкому днищу лодки, по нему ползали мелкие рачки, слизняки.

В днище зияла большая квадратная дыра! Для чего? Лина осторожно подошла поближе, встала на колени и заглянула: пусто и темно, только слышно, как шуршат крабы.

Но вот глаза привыкли к темноте. Неожиданно Лина подалась вперед, просунула в дыру голову, стараясь лучше рассмотреть во тьме… Не может быть! Там лежало колесо!

Лина выпрямилась, огляделась, зажмурившись от яркого солнца, она даже рот приоткрыла от удивления. Словно собиралась крикнуть: «Нашла!» Но вокруг ни души, тихо, светит солнце. Даже самой не верится. А может, показалось? Она снова низко наклонилась, голова и плечи скрылись в темноте. Да, так и есть! Колесо! Зарылось глубоко в ил, но Лина могла различить спицы, часть обода, большую круглую ступицу.

Колесо под старой, всеми забытой лодкой. Вот уж где его и впрямь не могло быть.

Лина вскочила и пустилась в пляс, забыв, что дно скользкое. Она даже запела, нарушив тишину и покой. Она плясала и пела, пела ту же песню, что и собаке. В ней по-прежнему не было смысла, просто случайные слова, но сколько сейчас в них радости!

Вдруг Лина перестала петь и замерла. С дамбы за ней кто-то наблюдал. Это был старый До́ува, и лодка эта — его, вспомнила Лина. Она плохо знала старика и редко его видела, он, хоть и жил в Приморке, с утра отправлялся пешком по дамбе в деревню Тернаад и возвращался только вечером. И так каждый день. Дедушке Доуве было девяносто три года.