Сам же Георгий Иванов последний раз перед войной читал стихи на большом поэтическом вечере 31 марта 1939 года. Тогда он уже подумывал об отъезде на лето в Биарриц, на дачу, и по дороге в Объединение обсуждал предстоящую поездку с Одоевцевой: «Может быть, все-таки в мае? Но неужели война неизбежна…»

Открыла вечер Зинаида Гиппиус, в отличие от предыдущих, на которых вступительное слово чаще всего произносил Георгий Адамович. С тех пор как в «Последних новостях» он стал петь дифирамбы Советам, отношения с ним стали натянутыми. И вот дошло до ссоры. Но как узок, мал их мир, все те же лица… Зинаиду Николаевну он видел позавчера в «Зеленой лампе» на докладе Варшавского «Одинокий человек в эмиграции». В названии явная тавтология: кто в эмиграции не одинок!

Георгий Иванов поднялся, вышел на сцену и, глядя не в зал, а вдаль, не пытаясь справиться с охватившим его внезапно волнением, тихо прочел:

(«Только темная роза качнется…»)

Небольшой город на берегу Бискайского залива в юго-западном углу Франции, в департаменте Нижние Пиренеи (современное название – Атлантические Пиренеи), теперь разросся. А до войны, когда в нем бывал Георгий Иванов, Биарриц насчитывал тысяч двадцать жителей и пользовался известностью как фешенебельный международный курорт. Совсем рядом – испанская граница. На Гранд Пляж смотрят окна дворца императрицы Евгении, жены Наполеона III. Поблизости роскошные виллы, казино, главная купальня, богатые отели. В конце пляжа на мысе возвышается старинный маяк. Можно полюбоваться руинами средневекового замка или посидеть на скамейке, глядя на гигантские волны, каких не увидишь ни на одной другой набережной в Европе.

В начале XX века каждую зиму толпой наезжали сюда англичане. Они любили напомнить к месту и не к месту, что эти земли, некогда называвшиеся Аквитанией, принадлежали британской короне. В летний сезон слышалась русская и испанская речь. Русских перебывало здесь так много, что даже построили православный храм. Георгий Иванов знал, что однажды летом целую неделю прожил в Биаррице Александр Блок. Петербуржцы, москвичи, провинциалы каждый сезон без помех ездили в Европу. Мир тогда еще не знал мировых войн.

Ивановы уехали из Парижа вовремя, еще до массового бегства. В Биаррице они услышали рассказы о том, как выглядело это бегство со стороны простого обывателя. Сначала в Париже пропал бензин и тотчас исчезли такси. Их рекви­зировали на военные нужды. Немцы уже были во Франции (10 мая 1940-го внезапно обогнув укреплинию Мажино и вторгшись со стороны Бельгии), но все еще казалось, что от Парижа они далеко. Все были уверены, что Парижа им не взять. И вдруг около 9 июня в городе поднялась паника. Внезапно – без всякой видимой причины. В чем дело, сказать никто не мог, но все испугались. Страх распространялся как эпидемия, быстрее эпидемии. До этого к эвакуации, казалось, никто не готовился. К ночи город выглядел вымершим, затихшим – над ним стояла непривычная мертвая тишина. Потом начали палить зенитки; был ли это вражеский налет, население не оповестили.

На следующий день с утра началось всеобщее бегство. Ринулся поток — тысячи машин, груженных матрацами, баулами, подушками, птичьими клетками, кошками. Но еще были открыты кафе, кинотеатры. Одни, с поклажей, медленным шествием устремились вон из города. Другие провожали их тревожными взглядами из окон. На следующий день Париж был объявлен «открытым городом» И тогда двинулись пешим ходом толпы — с чемоданами, тележками, тачками, колясками. Многие — на велосипедах, но быстро ехать им не удавалось. И машины двигались шагом, с частыми заторами. Когда были уже за городом, рассказывают очевидцы, в пыли, в поту — день-то был отменно жаркий – завыли сирены…

В Огрете, под Биаррицем, у Ивановых была своя вилла. Переехали в нее с дорогой мебелью, которую Ирина Одоевцева купила, получив наследство. Ирина Владимировна вначале даже не предполагала, что его размеры окажутся такими солидными, и начиная с 1933 года Ивановы благоденствовали. Сняли квартиру в дорогом районе, летом уезжали на курорт, успели забыть о стеснительных обстоятельствах и в этом смысле отличались от русской писательской братии, в особенности же от завсегдатаев Монпарнаса. Покидая Париж в этот раз, они и не догадывались, что война разорит их в пух и прах, превратит в нищих.

Дом в Огрете был сдан внаем, и они поселились на авеню Эдуарда Седьмого, недалеко от берега моря. Теперь Георгий Иванов пребывал в неведении, подлежит ли он в свои сорок пять лет воинскому призыву. Узнать решил у сверстника и земляка-петербуржца писателя Юрия Фельзена, с которым они столько раз встречались на «воскресеньях» у Мережковских, в «Зеленой лампе» и в «Круге», то есть дома у Ильи Фондаминского. Зинаида Гиппиус прозвала Фельзена Спарженькой. Прозвище приросло. «Дорогой Спаржинька, – писал Г. Иванов по приезде в Биарриц, — прошу тебя ответить сейчас же поподробнее, как дела с призывом? Кто и куда взяты? И ты персонально в каком положении? И вообще насколько все это серьезно для людей нашей комплекции и нашего возраста?»

Честнейший Николай Бернгардовнч Фрейденштейн, писатель-прозаик, взявший себе псевдоним Юрий Фельзен, человек трагической судьбы, невольно сыграет малоприятную роль в судьбе Георгия Иванова.

В июне немцы начали бомбить французскую столицу. Настроение было мрачное. Ввели военную цензуру. Безработица подскочила до размеров баснословных. Среди русских эмигрантов ходили слухи один мрачнее другого. Алданов в редакции «Последних новостей» угрюмо говорил, что немцы вот-вот разбомбят Лондон, а в Париже всех задушат газами. Умнейший Бердяев утверждал, что война продлится лет пятьдесят. (И тут, надо заметить, он был, пожалуй, прав, так как менее чем через месяц после окончания Второй мировой, то есть почти без перерыва, началась холодная война и длилась более сорока лет.)

Один из беженских потоков устремился на юго-запад Франции. Добрались до Биаррица Надежда Тэффи, поэт Мамченко, Илья Бунаков-Фондаминский, не выдержавший в Биаррице и вернувшийся на свою погибель в Париж. В июне 1940-го, когда Париж был уже сдан, в Биарриц прибыли Мережковские. Зинаида Гиппиус записала в дневнике: «Противный Биарриц сер, холоден, переполнен до отказа». Кое-как доехал сюда на своем автомобиле Александр Керенский.

Положение в городе напомнило о далеких днях Гражданской войны в России. Власти реквизировали отели под раненых. Люди с трудом находили кров, ночевали в немыслимой тесноте беженских приютов. Стали закрываться магазины и лавки. Настроение было тревожным. Толпа на улицах увеличивалась изо дня в день за счет эвакуированных. Никто не знал, что принесет завтрашний день.

Смутное, непредсказуемое «завтра» отчетливо нарисовалось быстрее, чем пророчили знатоки. Франция подписала капитуляцию. Случилось это в понедельник 24 июня 1940-го, вторник был объявлен днем национального траура, а в среду развязно вторглась в Биарриц потная колонна бошей. Грузовики с немецкими солдатами прибывали и на следующий день. Завоеватели ходили кучками, всем видом своим показывая, что они пришли надолго. Их можно было встретить на улицах и на пляжах. Ценность франка стала грошовой, немецкая марка стоила в двадцать раз дороже, и оккупанты скупали все подряд, беспошлинно переправляя в Германию все, что попадалось под руку. Виллу Ивановых немцы реквизировали.