– Мне кажется, вам нечего беспокоиться, миссис Гедеон, – ответил я. – Я видел его таким и прежде. У него есть что-то на душе.

Я старался легко отнестись к словам нашей достойной хозяйки, но сам испытывал немалое беспокойство в продолжение длинной ночи, когда слышал порой шум его шагов и думал, как его подвижная натура бесится от этой невольной задержки. За завтраком у него был усталый вид; на бледном лице горели лихорадочные пятна.

– Вы убиваете себя, друг мой, – заметил я. – Я слышал, как вы расхаживали ночью.

– Да, я не мог заснуть, – ответил он. – Это дьявольское дело сжигает меня. Обидно, что помешало такое ничтожное препятствие, когда все остальные устранены. Я знаю людей, баркас, все – и не могу получить известий о них. Я пустил в ход другие средства, других агентов. Обыскали оба берега реки, но нет никаких известий, и миссис Смит тоже ничего не знает о муже. Я приду к заключению, что они уничтожили экипаж судна. Но против этого можно привести возражения.

– Может быть, миссис Смит навела нас на ложный след?

– Нет, я не думаю этого. Я навел справки, и описанный ею баркас действительно существует.

– Не мог ли он подняться вверх по реке?

– Я предположил и эту возможность, и поиски будут произведены до самого Ричмонда. Если и сегодня не будет никаких известий, я сам отправлюсь завтра и буду искать виновных, а не лодку. Но мы наверно услышим что-нибудь о ней.

Однако мы ничего не услышали. Ни слова от Виджинса, ни от кого-либо из других агентов. В большинстве газет появились заметки о трагедии в Норвуде. Все они были неблагоприятны для несчастного Таддеуша Шольто, но в них не было никаких новых подробностей, за исключением того, что следствие должно быть продолжено на следующий день. Вечером я отправился в Кембервелль, чтобы сообщить дамам о неудаче поисков, и по возвращении застал Холмса в печальном и несколько угрюмом настроении. Он почти не отвечал на мои вопросы и целый вечер занимался каким-то химическим анализом, требовавшим постоянного нагревания реторт и дистиллировки паров, в конце чего в комнате распространился такой запах, что я чуть не ушел прочь. До самого утра я слышал звон его пробирок, говоривший мне, что он все еще занят своим зловонным опытом.

Рано на заре я внезапно проснулся и с удивлением увидел его, стоящим у моей кровати в грубой матросской одежде с красным шерстяным шарфом на шее.

– Я отправляюсь вниз по реке, Ватсон, – сказал он. – Я обдумал вопрос со всех сторон и вижу только один выход. Во всяком случае, его следует испробовать.

– Ведь я, конечно, могу поехать с вами? – спросил я.

– Нет, вы будете гораздо полезнее мне, если останетесь здесь как мой представитель. Я ухожу из дома чрезвычайно неохотно, так как весьма вероятно, что днем может прийти какое-нибудь известие, хотя Виджинс отчаивался вчера вечером. Я хочу, чтобы вы вскрывали все письма и телеграммы, и действовали, как найдете нужным, в случае чего-нибудь нового. Могу я положиться на вас?

– Конечно.

– Боюсь, что вам нельзя будет телеграфировать мне, так как сам не знаю, где могу очутиться. Если посчастливится – скоро вернусь домой, но прежде надо добыть какие-нибудь известия.

К завтраку он не явился. Развернув «Standard», я нашел новую версию этого дела. «Относительно трагедии в Верхнем Норвуде, – гласила заметка, – мы имеем основание думать, что эта история является еще более сложной и таинственной, чем предполагали прежде. Новые данные показывают, что участие мистера Таддеуша в этом деле практически невозможно. Он и экономка, миссис Бернстон, оба выпущены из-под ареста вчера вечером. Есть вероятность, что полиция напала на след настоящих виновных; все следствие ведется мистером Этелни Джонсом из Скотланд-Ярда со свойственной ему энергией и проницательностью. Каждую минуту можно ожидать дальнейших арестов».

– Пока сведения удовлетворительные, – подумал я. – По крайней мере, Шольто в безопасности. Интересно знать, что это за новый след, хотя, кажется, это стереотипная форма выражений в тех случаях, когда полиция сделает ошибку.

Я бросил газету на стол, но в эту минуту взгляд мой упал на столбец объявлений о смерти.

Вот что прочел я:

«Исчезновение. Мардохей Смит, лодочник, и его сын отправились с пристани Смита в три часа или около трех часов утра в прошлый вторник на паровом баркасе «Аврора», черном с двумя красными полосами, с черной трубой с белой полосой. Сумма в пять фунтов будет выдана на пристани Смита или в доме № 22 на Бейкер-стрит всякому, могущему дать сведения о местонахождении вышеуказанного Мардохея Смита».

Очевидно, это было дело рук Холмса. Чтобы увериться в этом, достаточно было прочитать указанный адрес. Выдумка показалась мне довольно остроумной, так как беглецы, прочтя объявление, могли увидеть в них только вполне естественное беспокойство жены о пропавшем муже.

День тянулся очень долго. При каждом ударе в дверь, при звуке решительных шагов я думал, что вернулся Холмс, или что принесли ответ на его объявление. Я пробовал читать, но мысли мои постоянно возвращались к нашим странным поискам и к паре преследуемых нами негодяев. Неужели, с удивлением размышлял я, в рассуждении моего приятеля оказался какой-нибудь существенный недостаток? Неужели он является жертвой какого-нибудь громадного самообмана? Разве возможно, что его тонкий и изощренный ум построил всю эту безумную теорию на ошибочных предположениях? Я никогда не видел, чтобы он ошибался, но самый проницательный, рассудительный человек может иногда обмануться. Он мог, думал я, совершить ошибку вследствие слишком большой утонченности своей логики, мог предпочесть более тонкое и странное объяснение более простому и обыкновенному, которое было у него в руках. Но, с другой стороны, я сам видел данные и слышал основания его выводов. Когда я оглядывался на длинную цепь странных обстоятельств, мелочных самих по себе, но направленных в одну сторону, я не мог скрыть от себя, что если объяснение Холмса и неправильно, то действительность должна все же быть поразительной.

В три часа пополудни раздался громкий звонок, послышался повелительный голос и, к моему великому изумлению, никто иной, как мистер Этелни Джонс, вошел в комнату. Но он совершенно не походил на того резкого и властного проповедника здравого смысла, который в Верхнем Норвуде так самоуверенно взялся за дело. Выражение его лица было уныло, вид кроток; казалось, он извинялся в чем-то.

– Добрый день, сэр, добрый день, – сказал он. – Я слышал, мистера Шерлока Холмса нет дома.

– Да, и я не знаю, когда он вернется. Но, может быть, вы потрудитесь подождать его? Присядьте и попробуйте эту сигару.

– Благодарю, я не прочь, – сказал он, отирая лицо красным шелковым платком.

– А виски с содовой?

– Пожалуй, полстакана. Очень жарко для теперешнего времени года, а у меня много тревог и хлопот. Вы знаете мою теорию насчет происшествий в Норвуде?

– Я помню, что вы высказывали свое мнение.

– Ну, мне пришлось изменить его. Я крепко затянул мою сеть вокруг мистера Шольто, как вдруг – бац – он ушел через дырочку в ней. Он представил неопровержимые доказательства, что он не был там в данное время. С того времени, как он вышел из комнаты брата, его постоянно видел то тот, то другой. Поэтому он не мог взобраться на крышу и проникнуть через дверь с чердака. Дело очень темное, и моя профессиональная честь сильно задета. Я был бы очень рад, если бы мне помогли немного.

– Мы все нуждаемся иногда в помощи, – сказал я.

– Ваш друг мистер Шерлок Холмс – удивительный человек, – сказал он хриплым и конфиденциальным тоном. – Это человек, которого не провести. Я много раз видел этого молодого человека в деле, и никогда мне не приходилось видеть, чтобы он не разобрался в нем. Метод у него неправильный, и он, может быть, слишком легко приходит к быстрым выводам, но, в общем, я думаю, что из него вышел бы отличный сыщик, и не скрываю своего мнения. Сегодня утром я получаю от него телеграмму, из которой я заключаю, что он напал на какие-то следы дела Шольто. Вот его послание.