Человек, которому поручили двух несчастных заблудившихся, повел их к своей повозке, где их ждали уже приготовленный им обед и питье.

– Вы устроитесь в этой повозке, – сказал им ее хозяин. – Через несколько дней вы отдохнете и восстановите утраченные силы. В течение этого времени помните только, что вы навсегда примкнули к нам. Бригем Янг сказал это: он говорил голосом святого Джозефа Смита, а голос последнего – глас Божий.

Не станем описывать в подробностях все трудности и лишения, которые пришлось испытать мормонам в пути, пока они не достигли цели. От берегов Миссисипи до Скалистых гор они трудились и боролись с препятствиями с энергией, которой мало примеров в истории. Благодаря этой-то энергии и выносливости, которая является отличительной чертой англосаксонской расы, они все преодолели: голод, жажду, болезни, усталость, – одним словом, все препятствия, которые природа, казалось, умышленно воздвигала на их пути. Но все-таки эти бесконечные лишения и труды поколебали и самые твердые сердца. Поэтому все от мала до велика в порыве горячей благодарственной молитвы бросились на камни, увидев, наконец, расстилающуюся у их ног залитую солнцем и сверкающую изумрудной зеленью громадную равнину Утаха. Именно сюда вел их начальник каравана, называя ее обетованной землей, девственная почва которой отныне принадлежала им навсегда.

Янг скоро доказал, что он такой же отличный администратор, как и решительный вожак. Быстро были нарисованы карты и планы, намечено место нового города, вокруг которого должны были раскинуться фермы, которыми он наделил каждого в соответствии с его рангом и имуществом. Купцы могли приступить к торговле, ремесленники – к своему ремеслу. В городе точно по волшебству появились площади и улицы. В деревнях воздвигались заборы, выкорчевывались пни, распахивались поля с такой быстротой, что на следующее лето вся долина запестрела уже полями, на которых колыхался дозревающий хлеб. Все удавалось и поспевало в этой странной колонии. В середине города был заложен громадный храм, стены которого с каждым днем поднимались все выше и выше. С восхода солнца и до поздней ночи ни на одну минуту не переставали раздаваться удары молотка и скрип пилы вокруг памятника, который воздвигался Тому, Кто привел их здравыми и невредимыми чрез такое множество опасностей.

Двое наших путешественников, Джон Ферье и Люси, которую все начали считать его дочерью, сопровождали мормонов до самого конца их экспедиции. Маленькую Люси поместили в удобной повозке Стангерсона в обществе трех женщин и его сына, мальчика около двенадцати лет, но уже отважного и ловкого, как взрослый. Девочка скоро оправилась от удара, который ей нанесла смерть матери, – в эти годы так легко забывать! – и стала балованным ребенком женщин. С необыкновенной легкостью привыкла девочка к этому движущемуся дому, покрытому полотном вместо крыши. Со своей стороны, Ферье быстро оправился и оказался очень полезным товарищем и неутомимым, метким стрелком. Этим он снискал себе большое уважение и любовь со стороны мормонов, и когда они прибыли, наконец, в свою обетованную землю, Ферье, с общего согласия, дали один из самых больших и плодородных участков земли, не многим меньше, чем те, которые получили, после Янга, четыре главных старца: Стангерсон, Кембаль, Джонстон и Дреббер.

На новой земле Джон Ферье выстроил сначала простую, маленькую, но очень крепкую избушку. Затем, из года в год увеличивая и украшая ее, он преобразовал избушку в восхитительную виллу. Он был человек крайне практичный, предусмотрительный и ловкий. Его железное телосложение позволяло ему работать с утра до вечера. И он обрабатывал свой участок земли с такой тщательностью и знанием дела, что ему все удавалось точно по мановению волшебного жезла. Через три года он во многом стал отличаться от своих соседей; через шесть лет он сделался богачом, а через двенадцать во всем Соляном городе было не более пяти-шести таких богатых людей, как он. От берегов громадного моря до отдаленнейших гор Вагзата его имя было известно и всеми почитаемо.

Но был все-таки один-единственный очень щекотливый пункт в его отношениях к новым единоверцам. Ни убеждения, ни советы не могли поколебать его упрямства, и он ни за что не соглашался завести себе гарем. При этом он не давал никаких объяснений и продолжал с непоколебимой твердостью стоять на своем.

Одни обвиняли его в неправильном толковании новой религии, другие в скупости, – будто бы он не заводит жен из боязни лишних расходов, третьи, наконец, рассказывали какую-то старую историю его любви к белокурой девушке, жившей на берегах далекого моря, которая умерла от отчаяния, когда их разлучили. Но что бы они ни говорили, Ферье так и остался старым холостяком. Впрочем, что касается других пунктов, указанных в религии мормонов, то он исполнял их все точно и добросовестно и скоро даже прослыл за человека очень стойкого и фанатичного в этом смысле.

Люси Ферье выросла в хижине своего приемного отца, присутствуя при всех его работах и предприятиях. Живительный горный воздух и бальзамический запах сосен заменили ей нежные ласки и уход матери. С каждым годом она росла и развивалась все более и более, щечки ее делались все свежее и миловиднее, а походка легче и эластичнее. Нередко прохожий, идя мимо фермы ее отца и увидев Люси, чувствовал, как его старое сердце вздрагивало от наплыва чувств, которые он почитал уже давно угасшими. С одинаковой грацией ее прелестный силуэт вырисовывался то среди полей, куда она уходила для прогулок, то на резвой, едва выезженной лошади, которою девушка управляла с ловкостью истинной дочери Запада. Она была похожа на чудный, едва распустившийся цветок, и ко времени, когда ее отец стал считаться одним из богатейших фермеров страны, она превратилась в самую восхитительную и соблазнительную американку-невесту, подобную которой редко можно встретить.

Старый Ферье был далеко не первым, кто заметил красоту девушки, превратившейся из ребенка в женщину. Впрочем, это участь всех отцов. Такую перемену трудно заметить вдруг, в какой-нибудь определенный момент, потому что рост и развитие женщины совершаются постепенно и неуловимо. Даже сами девушки никогда не замечают этого до тех пор, пока чей-нибудь взволнованный голос или дрожащая рука, пожимающая руку, не откроют им, что наступила пора, когда более сильные ощущения готовы пробудиться в юном сердце. Это сначала пугает их немного, но какую сладостную гордость ощущают они в то же время! Почти всякая женщина с точностью может назвать вам число, когда какой-нибудь, иногда незначительный, случай зажигает перед их глазами лучи новой зари.

Точно так же и в жизни Люси Ферье настал такой день, повлекший, впрочем, за собою тяжкие для нее самой и для многих других последствия.

В теплый июльский день люди, называвшие себя «работниками, вышедшими на работу в последний час», были заняты трудом, подобно пчелам. На полях и на улицах царили неумолкаемый шум и грохот, которые производят трудящиеся люди. По пыльным дорогам тянулись длинные ряды тяжело нагруженных мулов. Они направлялись к западу, так как золотая лихорадка тогда уже охватила Калифорнию. Временами по дороге проходили стада баранов или быков, которых перегоняли с одного пастбища на другое; иногда по ней тянулись караваны. Люди и лошади в этих караванах, измученные дальним путешествием, казались жалкими и истощенными до последней степени.

Однажды Люси Ферье верхом пробиралась сквозь такую разнородную толпу, с большой ловкостью лавируя между повозками и людьми. Лицо ее слегка зарумянилось от быстрой езды, а длинные шелковистые волосы свободно развевались по ветру. Отец послал ее, как это случалось довольно часто, с поручением в город, и она торопилась со всей беззаботностью юности, думая только о поручении и о том, чтобы хорошо исполнить его.

Конные и пешие путешественники с удивлением провожали ее глазами, и даже вечно равнодушные и невозмутимые индейцы на минуту оживлялись, любуясь этой прелестной дочерью бледнолицых.