Я вытерся, натянул спортивные трусы. Тётя, пока ходила в школу, оказывается, купила мне тапочки, и теперь они ждали меня за дверью. То ли просто так купила, то ли догадалась, что я забыл привезти. Тапочки были простенькие, и я порадовался, что она не купила каких‑нибудь идиотски–умилительных «пушистых зверят». Жуть. Такие ведь не только девчонки таскают, многие мальчишки тоже. У одного моего приятеля тапки были в виде белых кроликов с перекошенными в ужасе мордами. Цельных, так сказать, кроликов. И нога у них вставлялась в… сами понимаете.

   Ну его в Совет ООН. И его, и кроликов, и вообще все воспоминания эти. Если бы я мог, я бы их отрубил, как раньше гангренозные руки–ноги отрубали, честное слово. Жаль, что с памятью так не обойдёшься.

   И тут меня потянуло спать. Как на дно глубокой реки с грузами на ногах — неотвратимо и плавно. Было всего около девяти, я и проснулся‑то недавно, но глаза сами закрывались, а ноги просто подкашивались. Я был какой‑то пустой и спокойный, что‑то такое, скверное, я всё‑таки «выревел». Как будто нарыв прорвало… Кое‑как я поплёлся к своей комнате уже более–менее освоенной дорожкой, не боясь заблудиться… и увидел, что тётя Лина стоит возле фотографии мужа. Как я недавно стоял перед другими фотками, надеясь, что они со мной заговорят.

   Я хотел пройти по–тихому мимо. Но тётя Лина, не оборачиваясь, сказала:

— Знаешь, Владик, как он сказал, когда я просила его не ездить в ту командировку? Он мог не поехать… — тётя Лина помолчала и негромко прочла: —

   И скажу, что был я прав -

   Если сын меня простит… Юрик простил.

   Я заспался. Сильно заспался, аж за полдень — наверное, засыпал остатки переживаний, окончательно привыкая к новому месту и ко времени. (Да, и ко времени тоже; ведь тут и часы — на два часа вперёд по отношению к Москве.) Зато проснулся я в отличном настроении, как будто и не было вчерашнего странного дня. В конце концов, наступил новый день — первый день лета!

   Тёти Лины дома опять не оказалось, зато были на кухне круглые пышки — тёплые и мягкие — на закрытом полотенцем большом блюде, молоко в трёхлитровой банке в холодильнике, а на холодильнике, на дверце — записка, где тётя сообщала, что придёт поздно, и я могу заниматься, чем угодно, но сначала должен сходить в магазин и купить…

   «Должен сходить в магазин» меня пришкварило крепко, я даже сперва рот приоткрыл. А потом… потом засмеялся и глянул, что там мне приказано купить.

   А ниже‑то был солидный список. К записке прилагался ключ от дома. Толстенький, увесистый, длинный, бородчатый, несовременный — но в то же время новенький, как видно, недавно сделанный на заказ. С синей биркой. На бирке было написано красным: «Владик». То есть — это был полностью мой ключ. Я покрутил его в руках. Дома у меня было три ключа — от трёх врезных дверных замков — и электронная «таблетка» от подъездной двери. Много. Куда больше, чем надо.

   Я прицепил ключ на брелок в кармане и решил, что надо всё‑таки начинать утро…

   …Я начал его с того, что привёл себя в порядок, съел три пышки, выпил стакан молока (густого, сладковатого, непривычного, но очень вкусного — я неожиданно сообразил, что оно «настоящее», «из‑под коровы»), потом сделал бутерброд с сосиской и горчицей и вернулся к себе, чтобы забрать ноутбук, модем и проверить почту. Поскольку в комнате не сиделось совершенно, я выбрался в сад и устроился на скамеечке возле двери.

   Связь была отличная, «со свистом», даже неожиданно. На адрес нападала куча разных сообщений. Я бегло просмотрел их… и вдруг понял, что совершенно не хочу на них отвечать. Да и что отвечать? И кому? Какая‑то дурацкая рассылка музыкальных сайтов и туристических фирм, на которую я подписался в то или иное время… Поздравление с Днём Защиты Детей от школьной администрации. Си–пец. День Защиты… Фотка одного моего школьного полуприятеля — он катается на параплане на каком‑то «берегу», плюс подпись: «Йо!» — всё письмо. Мда, нам школьная практика не грозит… кстати, а что это вообще такое? Надо будет у тёти Лины спросить… От нескольких знакомых и полузнакомых девчонок — в стиле «олбанского языка»; я как прочёл начало первого: «С бодрым утром, кросавчег!» — так и не стал читать дальше. Водя мышкой, я на всякий случай вскрывал письма и тут же убирал их. От матери ничего не было. А самым последним оказалось письмо некоего [email protected], помеченное просто Re. Я помедлил. На всех моих компах были установлены мощнейшие автоматически обновляемые антивирусы. А такие неожиданные адреса чаще всего — просто спам. Типа «я есть профессор дочь Мабумба Ябумба находясь в лагере беженец в Сомали. Я иметь один миллион долларов…» и так далее. Ладно… Я вскрыл письмо. Оно состояло из нескольких слов:

БУДЕТ ХОРОШИЙ ДЕНЬ

   Немного удивлённо я тщательно проверил — нет ли чего «пристёгнутого».

   Нет. Только эти слова.

   Негромкий, но отчётливый стук в дверь заставил меня подскочить на скамейке — казалось, что постучали по дереву рядом со мной. Странная в этом доме акустика; я вспомнил, что вместо звонка у входной двери висел на цепочке солидный резной молоток.

   Пока я добирался через лабиринт до входа, стук повторился. Нельзя сказать, что кто‑то колотил в дверь — нет, стук был таким деликатным… но настойчивым. Наверное, постучали бы и в третий раз, судя по стуку, уходить там вообще не собирались. Но тут я открыл дверь.

   Точно. Посетитель уже подносил руку к молотку снова — и, когда дверь распахнулась, отдёрнул её, словно его поймали на попытке открутить этот молоток и унести его с собой. В таких случаях люди чувствуют себя глупо, как будто их правда поймали на чём‑то неприличном, но посетитель был, как почти сразу выяснилось, не из тех, кто это хоть как‑то показывает.

   Сам по себе он оказался мальчишкой моих лет — из тех, кого презрительно дразнят «девчонками» и про которых обожают говорить всякую пакость: с нежным, тонким, хотя и загорелым лицом, большими синими глазами, пухлыми губами и копной золотистых волнистых волос. Правда, нередко все дразнилки держится лишь до первой драки. И это был как раз такой случай. Как я определил? Да просто. Инстинктом — тем самым, который меня никогда ещё не подводил. Уж больно внимательно — и за какую‑то секунду — он оглядел меня всего. И я могу поклясться — оценил. В комплексе.

— Извини, — слегка удивлённо сказал мальчишка. Он был одет очень просто: в какую‑то нейтральную серую майку без рисунков или надписей, шорты из синтетики, спортивные тапки (их иногда гордо называют «кроссовками») на босу ногу, покоцанные наколенники, такие же налокотники и потрескавшиеся перчи без пальцев. — А Юрка у себя?

— Нет, — я покачал головой. — Из похода ещё не вернулся.

— Как не… — мальчишка вдруг тряхнул головой, улыбнулся широко и искренне: — Ой. А, конечно, что это я. Вот ведь. Забыл, — он повторил улыбку. — Извини, — и шагнул назад с крыльца, продолжая мне улыбаться во все зубы.

— Что там, Ром? — услышал я высокий девчоночий голос.

— Ничего, — весело ответил Роман (?), идя к калитке по узкой дорожке, выложенной серыми шероховатыми плитками, по краям заросшим землёй. А я увидел, как за калиткой выдвинулось колесо зелёного скутера, на котором сидела девчонка. Отталкиваясь ногами, она подкатила поближе, придерживая на сиденье два шлема. И глядела сюда, в нашу сторону.

   Девчонка была тоже моих лет, в камуфляжных майке и шортах, тоже в налокотниках–наколенниках–перчатках — таких же, как у этого Романа, но в высоких дорогих кроссовках. Она смотрела на меня какую‑то секунду — спокойным долгим взглядом. Я ни разу ещё за всю свою жизнь не встречал таких взглядов у девчонок — их взгляды на мальчишек, как правило, насмешливо–испуганные или жадно–собственнические. Потом перебросила на грудь совершенно несовременную золотистую косу, толстую и длинную, подала шлем мальчишке, сама очень ловко нахлобучила прямо поверх косы второй (шлемы были понтовые, копии шлемов имперских штурмовиков из «Звёздных Войн»), они перебросились какими‑то словами, Роман сел за руль — и скутер, негромко заворчав, исчез за оградой.