— Моемся, — заявил Юрка, нагло продолжая тщательно поливать меня. Я подумал и застенчиво дал ему пинка, отпечатав свою подошву на его бедре в виде аккуратного следа. — Уййй!!! Ма–а-а! Ты видела?! Он дерётся!!!

— Вот что, — строго сказала тётя Лина. — Заканчивайте‑ка мыться и идите… мыться. Потом поможете готовить обед. Живо!

   Вечер пришёл бархатный и спокойный. Я даже и не думал, что в городах, пусть и небольших, может быть так тихо. На сад спускался и никак не мог спуститься сумрак, пронизанный тут и там последними лучами солнца. Кстати, до меня только сейчас дошло, что здесь, гораздо севернее привычных мне мест, практически «белые ночи». Поэтому и нет обычной темноты. Наверное, уже сейчас до самого утра будет такой полусвет — а ведь дни‑то всё ещё становятся длиннее.

   В пристройке, прятавшейся в саду за деревьями так, что я её в первый день и не заметил, была даже небольшая печка- »буржуйка» из жестяной бочки, явная самоделка, но умелая. Лежали сухие даже не вид берёзовые дрова — небольшая аккуратная поленница. Стояли стол с гранёным старым графином на нём, два стула, продавленное плетёное кресло, в которое так и тянуло присесть. Свисала с потолка лампочка на шнурке. На стенах крепился разный спортинвентарь и туристское снаряжение — его было так много, что у меня глаза разбежались. Я только отметил, что тут опять‑таки много добротных самоделок. Звучал старенький магнитофон, аж кассетник — какой‑то мальчишка негромко пел незнакомую мне песню:

— Я подумал, что закончилась война…

   Мёртвых — в рай. Детей и пленных — по домам…

   Юрка, морщась, стоял, прислонившись к стене и работал раненым плечом — сжимая в руке солидную гантель, покрупнее, чем у него в комнате. Он был в одних спортивных трусах. Покосился на меня, но промолчал.

— Ничего, что я без приглашения? — спокойно сказал я, стараясь, чтобы в голосе не прозвучали ни нахальство, ни неуверенность.

— Да пожалуйста, — он опустил гантель и взял эспандер. Напомнил: — И, кстати. Между прочим, я тебя приглашал.

   Я невольно поморщился — рана на его неперевязанном плече выглядела вспухшей и покрасневшей. Но, кажется, Юрку это не слишком беспокоило.

   Мы посмотрели друг на друга. И я видел, что он понимает — я пришёл не просто так. Не потому, что он меня пригласил или что‑то там ещё такое. И мог поклясться, что и меня Юрка тоже неплохо видит. Наступает, так сказать, решающий момент переговоров — оружием побряцали, потом вместе сыграли в гольф, сходили за грибами и в баню, теперь решается, будет подписан полноценный пакт о дружбе и сотрудничестве, или высокие стороны так и «разбегутся» ни с чем?

— Умеешь фехтовать? — неожиданно спросил Юрка. Да — он опять стал резким и холодноватым, как будто и не было ничего утром и днём.

— Нет, — покачал я головой.

— А единоборствами каким‑нибудь занимаешься?

— Боксом, самбо… — я чуть прищурился. Юрка поднял бровь:

— Я тоже. Только боксом и вольной борьбой… — он смерил меня взглядом и предложил неожиданно — как в упор выстрелил:

— Давай побоксируем.

   Я почти что поперхнулся воздухом:

— У тебя же плечо, правое…

— Левой рукой, — настаивал он. Я пожал плечами, удивлённый этой неожиданной и странной глупой настойчивостью:

— Ну давай, ладно… А что, без перчаток?

— А что, боишься за личико? — с откровенным ехидством в упор спросил Юрка. Я было вспыхнул, но потом мило улыбнулся:

— Ну хорошо, начинаем, — и стащил через голову майку. Коснулся левым кулаком левого кулака Юрки — тот улыбался. Принял стойку.

— Почему твоя мать не взяла тебя с собой? — вдруг спросил Юрка. Я разозлился — немедленно и сильно — и так же немедленно ответил ударом — свингом[19] в ухо, ударом, который однозначно запрещён на соревнованиях. Юрка скользнул вниз и вперёд, выбросив кулак прямым под дых. Я закрылся предплечьем. — Ей на тебя наплевать, да? — я провёл хук в бок и попал в локоть — Юрка отскочил и затанцевал в стойке, улыбаясь.

— Это моё дело! — прорычал я, с трудом сдерживаясь от того, чтобы пустить в ход правую и вбить его в стену.

— Ни хрена это не твоё дело! — снова быстрый прямой, только в подбородок — я отдёрнул голову. — Кто тебя спрашивал? Тебя сюда просто сбагрили! Чтобы не мешал карьеру делать! До этого она про нас и не думала — ни про меня, ни про своего отца, ни про мою маму, которая ей… сестра! — свинг в скулу. Я уклонился вбок и достал Юрку скользом по рёбрам — там вспыхнула алая полоса, но почти тут же я получил оглушительный удар в челюсть и тяжело сел на пол, не понимая, как это произошло.

   Мой кузен и правда оказался хорошим боксёром.

   Юрка, неожиданно тяжело дыша, как будто мы боксировали не полминуты, а полный раунд, отошёл и сел на плетёный стул. Взял графин, выпил — даже вылил в себя — не меньше литра. Я сидел, тупо глядя в пол между своих широко расставленных колен. Челюсть онемела, потом начала «отходить». Потом я тоскливо сказал — сказал прежде, чем осознал, что говорю:

— Уеду я… сбегу… не могу я…

   На секунду я сам испугался сказанного, но потом стало всё равно. Юрка поставил графин, поднялся, подошёл и сел рядом со мной на пол. Тихо спросил:

— Плакать хочется? — я кивнул. Было уже всё равно. — Я понимаю. Я плакал, когда отец… Никто не видел, а я плакал. Но отца не вернуть, а ты через год вернёшься… домой.

— Домой? — я выплюнул это слово — туда же, в пол между ног. — У меня нет дома. Не было никогда дома. Я не знаю, что такое дом.

   Юрка помолчал. Потом спросил:

— Ты знаешь, что ты на прадеда похож?

— На танкиста? — вспомнил я. Юрка кивнул и усмехнулся:

— Странно, да?

   Я пожал плечами. А потом подумал, что действительно странно. Я раньше думал, что похож на неизвестного мне отца. А оказывается — на прадеда.

— А своего отца ты не знаешь? — снова спросил Юрка. Я покосился на него:

— Не знаю. Мать была с ним одну ночь. Чтобы появился я.

— А ты не искал?

— Зачем? — удивился я. Юрка пожал плечами:

— Ну… Может быть, с ним было бы лучше?

   «А кто тебе сказал, что мне плохо?!» — хотел было возмутиться я. Но вместо этого ответил горько — эту горечь я не придумал, она на самом деле была на языке:

— Нет. Не лучше. Раз он согласился… так — мне не было бы с ним лучше. А… может я вообще из банка спермы. Мне всё равно.

— Владька… — Юрка вздохнул. — Как это — когда не любишь мать?

— Что?! — я схватил его за плечо. Лицо Юрки исказилось, он издал странный звук, и я испугался, отдёрнул руку: — Прости, я…

— Ммммм… — он взялся за плечо. — Нет, это ты прости… — Юрка прятал глаза. — Я не должен был…

   Мы сидели молча долго. Очень долго. Минут двадцать. Не знаю, о чём он думал, а я не думал ни о чём. Так бывает, и это очень жутко. Потом я сказал, по–прежнему не поднимая глаз, и мой голос показался мне каким‑то посторонним и чужим:

— Это не так страшно.

— Что? — Юрка посмотрел на меня почти с ужасом. Он понял, что я ответил на его вопрос.

— Это не так страшно, — повторил я со смешком. — Сперва я просто этого не понимал. А когда понял, то оказалось, что это не так страшно. Ты просто… живёшь. И всё. Ни на что не претендуешь. Ни на что такое. Душевное. Можешь заниматься собой. На это денег не жалеют. Сын должен быть породистым… — горечь не уходила, от неё сами собой кривились губы.

— Владька… — Юрка медленно покачал головой. Я облизнул губы:

— Не знаю, может, у бедных это по–другому. Когда не любишь, и тебя не любят. Но, по–моему, у них так и не бывает.

   Я переждал приступ — сжало горло. Юрка задумчиво сказал:

— Нет, бывает у всех. Только те, кто бедный, свою любовь чаще всего пропивают… а это немножко другое.

   Я промолчал. Мне, собственно, было всё равно. Потом сказал нехотя:

— Я понимаю, что я для тебя не подарок. Твой дом, ты привык тут как‑то жить сам, у тебя друзья… а тут я. Но я и не навязываюсь ведь. Если хочешь — будем жить… ну, не пересекаться. Мне не привыкать, я всю жизнь так живу. Только чтобы тётя Лина ничего не заметила. Она хорошая… и она расстроится.