В сарайчике в саду я подобрал себе камуфляж — штаны, куртку, жилет — и рюкзак, потрёпанный, но надёжный. Кроссовки решил оставить свои — одни из привезённых, не менее надёжные. Потом мы неспешно, молча собирали бельё, разные мелочи, одеяла (не спальники, я удивился), фляжки… Юрка посматривал на меня одобрительно — я действовал на автопилоте, недаром всё‑таки столько ходил в походы. Консервы, галеты — всё выглядело на самом деле так, как будто мы отправляемся в поход средней продолжительности.

— Я фотик возьму? — спохватился я. Юрка пожал плечами:

— Да бери… — и добавил: — Нож у тебя хороший, но этого мало. Я возьму свой лук, — я вспомнил грозную самоделку в его комнате, которую видел в первый день. — Ты арбалет.

   Он достал из подвесного шкафа «хортон» — знакомую мне модель английского охотничьего арбалета, дорогущую и мощную, похожую на винтовочный обрез, но не грубый, а изящный, на котором закрепили лук из композитов. Арбалет был противозаконно тюнингован — до уровня уже не охотничьего, а боевого оружия. Потом протянул колчан — в нём было двадцать стрел, коротких, с жёсткими оперениями и — я вытащил и проверил — коваными наконечниками в палец длиной. Это были не стандартные охотничьи стрелы, а ретро–болты, бронебойки.

— Закинь пока чехлом на всякий случай, — Юрка протянул мне пятнистую бесформенную накидку на арбалет.

— Откуда вы деньги берёте? — спросил я, выполняя его приказ. Юрка усмехнулся:

— Помнишь аметист? Уже ушёл. Не за двадцать тысяч, конечно. Всего за семь.

— У вас… у нас в городе есть люди, которые могут так платить? — снова спросил я. Юрка туманно ответил:

— Полезная вещь — Интернет… — и тряхнул рюкзак за лямки.

— А где вы их там добываете? — не отставал я. Юрка покачал головой:

— Не бойся, Самоцветных гор[28] там нет. Вернее — может, и есть. Но это в реках находят. А деньги нам — в этом мире — и правда нужны, — он хмыкнул. — Ты себе и представить не можешь, сколько всего приходится вспоминать заново. Например, кузнечное дело. Ерунда, вроде бы. А поди найди среди беспризорников — кузнеца! Или ветеринарное дело… Вот, держи ещё, — он протянул мне «бобр» и второй такой же привесил себе на пояс, потом достал два топора — на длинных рукоятках, с более тяжёлыми чем обычно, лезвиями другой формы, как из исторического фильма. Под топоры имелись удобные петли.

— Юр, — осторожно спросил я, размещая всё это на поясе (его ощутимо оттянуло), — а как вообще… как вообще об этом узнают? Ну… ваши новенькие?

— Фольклор, — пожал плечами Юрка (и скривился). — Слухи, легенды. Пара страничек в Интернете. Туманные намёки. По–разному… Давай присядем перед дорогой.

   Мы присели на табуреты. Но лишь на пару секунд, символично — Юрка почти сразу огляделся и поднялся.

— Так, ну что? Пошли, пожалуй. Пора.

   Ну что ж, подумал я. Пора, так пора.

   Туман снаружи так и висел плотным пологом. Улицы казались странно искажёнными и — что ещё более удивительно — нам никто не встретился. До того самого места, где начинался рельсовый путь через пустырь. Здесь туман лежал только в низинках, а над развалинами вдали уже встало солнце.

   И нас ждали.

   Я в целом думал, что так будет, но почему‑то считал, что это окажется Анастасия. Но на рельсе сидел Вадим — он вертел в пальцах нож, как будто так и не расставался с ним со вчерашнего вечера. Похоже, что и он тоже не ложился, хотя одет был не по–пляжному — в камуфляж и сапоги, тонкие, плотно облегавшие ногу. (Юрка тоже обулся в сапоги, и я подумал — может, стоило и себе попросить сапоги, а не влезать в кроссовки?)

— Провожу, — сказал он, поднимаясь и поздоровавшись кивком сразу с нами обоими.

— Проводи, — согласился Юрка.

   Мы пошли через пустырь вместе. Молча и как‑то очень уютно. Мы с Юркой, не сговариваясь, встали на рельсы, Вадим шагал чуть в стороне, лениво поглядывая по сторонам.

   Я шёл и думал, что русские (мы, русские, чуть ли не впервые в жизни выделил я) — всё‑таки странный народ. Мы самые необычные вещи делаем обычно. Вот, например, какое‑нибудь сражение во… во Франции. Красивые слова, лозунги, жесты, исторические фразы…. И у нас. Я читал, поэт Гумилев[29] вспоминал, как он с двумя уланами встретил трёх казаков и они наткнулись на большой немецкий отряд. Никто никаких слов не говорил, ни к чему не призывал. Просто Гумилев с урядником переглянулся и — мне запомнилось! — тот «словно бы нехотя сказал: «Ну, пошли, что ли?» Через минуту от немцев никого не осталось. Кого порубили, кто разбежался… » — Провожу. — Проводи.»

   А что ещё надо‑то?

   Наверное, мой прадед тоже не говорил красивых слов, когда повёл свой танк в бой под Прохоровкой. Не умеем мы, русские, говорить красивые слова. Кто‑то скажет, что жаль. А по–моему, не о чем тут жалеть.

   Думать и жить надо красиво, а не говорить.

   Над речкой, через которую висели рельсы, туман всё ещё лежал плотным одеялом. Я уже почти совсем было собрался спросить насчёт вчерашней девчонки, но внезапно передумал — зачем? Может, это тайна только Романа, которую он почему‑то решил показать только мне…

— Ну, дальше я не пойду, — Вадим остановился, пожал руки — нам обоим. — Всего вам.

— Вы тоже давайте собирайтесь, — Юрка хлопнул его по плечу. — Потихоньку–полегоньку. Мы вернёмся — и сразу опять. Собирайтесь.

— Да мы уж почти готовы… Ты‑то там опять ни во что не влипни… — Вадим поднял руку, явно хотел тоже хлопнуть Юрку по плечу… но, кажется, вспомнил, что тот ранен.

— Владька за мной проследит, — засмеялся Юрка. И, потянувшись от души, кивнул мне: — Ну всё, пошли, чего стоять.

   Мы пошли дальше, к воротам, которые показались мне такими неприятными в прошлый раз. Я обернулся — Вадим стоял на прежнем месте, глядя вслед нам.

— Чего он хмурый такой? — потихоньку спросил я.

— Не выспался, — Юрка сладко зевнул.

— Не сейчас… вообще.

— А с чего ему веселиться? — Юрка оглянулся. — Матери с отцом не помнит, жил на улице до девяти лет. Потом его десантура подобрала, два с лишним года у них воспитанником. А тут тётка его нашла — и к себе. Не отдать нельзя, родня, шум поднялся сразу — ну, ты знаешь, розовые сопли заструились: ребёнок обрёл родной дом… А ему тошно барыжничать. Тётка у него скупщица. Колесит по сёлам, картошку, мясо, лук — всё скупает и перепродаёт. Его тоже пыталась припахать, за этим и брала, бесплатный помощник нужен был — только он её послал… Так и живут, он и дома‑то старается пореже бывать, ждал только, когда четырнадцать исполнится, чтобы паспорт получить и в кадетский корпус от неё. Мы вместе собирались… А сейчас другого ждёт.

   Я не стал переспрашивать — чего.

   Мы долго петляли по переходам, коридорам, подвалам — минут пятнадцать, не меньше. Я так и не понял — то ли и правда не было иного пути, то ли Юрка меня запутывал. Вряд ли, впрочем — у меня хорошее чувство направления, я бы ощутил, если бы мы кружились специально (хотя вопрос — как они тут гоняют скотину и носят габаритные грузы?). Когда мы в очередной раз спустились в подвал, он зажёг фонарь — точнее, химический светильник, палку такую, которую надламываешь — и она с полчаса горит синеватым светом, бледным, но зато незаметным со стороны и вообще достаточно ярким, чтобы разглядеть всё, что нужно.

— Пришли, — Юрка остановился, оборвав мои мысли, перед, как мне показалось, стеной. На самом деле, приглядевшись, я понял, что тут просто заходят друг за друга две параллельных стенки, оставляя между собой широкий проход, незаметный с первого взгляда. Кирпичные стены — ровные, голые, сухие и чистые — были помечены надписями и стрелками, деловитыми и непонятными, явно ещё советского происхождения. На полу лежали рельсы.

— Сюда? — осторожно спросил я, ощутив вдруг, как сильно ослабели ноги и закрутило живот. Юрка кивнул молча. — Значит, правда. Да?