люк на поверхность. В лодку ворвался свежий воздух, насквозь пропитанный сброшенным на

город Бом-бам-дировщиком ликёром.

— Жут-т-т-т-ткая история! — Загрибука совсем сник.

— Всё просто, дррруг мой. Если в тебе нет Тибета, тебе не поможет Тибет! Есть и второй

попрыгаестый хвост этого длинного неторопливого восточного эпоса. И он гласит, будто

высадились в далёком городе Одесса два Встречающих Солнце ёп-понца, дабы искать мудрости у

многоколенного народа, младенцы которого жертвуют Облачение Нижнего Намерения ради

аскезы чистоты. И приплыли они к чистому в крайностях народу за советом, как назвать свой

новый город, чтобы он процветал и развивался в веках вечных до самой Великой И

Окончательной Нирваны Без Нирватрёпки. И подошли ёп-понцы, как и было указано, на площадь

на центральную, к первому же попавшемуся многоколенному шлемазлу и испросили его:

«Уважаемый, как нам назвать наш новый город, дабы он процветал и развивался в веках по самое

что ни на есть?»

А тот вытащил из груды рыбы, что лежала на прилавке, большую склизкую медузу в виде

мерзкого полупрозрачного гриба, оборотился будто бы в сторону солнца, а попросту к стоявшей

невдалеке тётке в грязном фартуке, и заорал благим еврейским матом: «Какого хера, Сима?!»

Видишь ли, Загрибука, эти два уважаемых самурррая были не очень внимательны. Мало того,

что они перепутали площади и пришли не на центральную вовсе, а на центровую в натуре на

районе, так ещё и еврейский мат был для ёп-понцев в новинку, посему доблестные

путешественники расслышали только «Хера-Сима». И вернувшись, назвали город, как им было

сказано, то бишь пополам человеческим половым членом и женским еврейским именем. А это не

фэншуйненько, брат Загрибука, как ты понимаешь. Не прошло и половины Кали-юги, как

полупрозрачный, мерзкий гриб вырос над этим городом и стёр его к херам собачьим с лица

планеты, превратив всех жителей в испарившихся на солнце медуз.

— Т-т-т-т-то есть? — Загрибука вслед за котом вылез из Жёлтой Подводной Лодки, и теперь

они восседали на рубке, наслаждаясь зрелищем исторической ката-клизмы.

А вокруг их пьедестала славянским хороводом бравые моряки танцевали хава-нагилу.

Шахтёры, измазавшись в белых отутюженных пачках балерин, стояли на своём в очереди за

градусниками, то есть натурально падали на четвереньки с перепою и радости. Марксон и

Энгельсон в небе становились всё злее и злее. Студень в их руках кончался.

54

— Сдаётся мне, мы присутствуем с тобой в самом начале коды этой пьесы. Ещё немного, и

грянет крещендо! Ты когда-нибудь видел в небе больших медуз? Как насчёт мухоморрров на

закате?

Загрибука сполз задницей на жестяное покрытие лодки и позеленел ещё больше. Хорошо хоть,

что оттенок его зеленоватости скрывала пусть короткая, но чрезвычайно бурая шерсть.

Кот, глядя на Загрибуку, понял, что перестарался с историей градостроения, обмахнул его

хвостом и бодро произнёс:

— Спокуха, Загрибыч, я сейчас что-нить придумаю!… Я щас… Щас-с-с-с..

Ну а дальше вы, дорогие читатели, сами знаете, что произошло.

— Туши фары, отец! — заорал в очереди поддатый стахановец и схватил за задницу стоящую

перед ним балерину, которая в свою очередь шмальнула его по кадыку невесть-откуда-взявшимся

зонтиком.

— А — Я — ЩЩЩЩЩАЗ! — закончил свою проповедь помятый бодуном святой отец с

истошным воплем на частоте Робертино Лоретти, и всё жахнуло в холодную темень

захлопнувшегося холодильника тёти Нюры из Кронштадта меж куском селёдки и шкаликом водки

её мужа, Артемия Феоктистовича Шматко.

Глава о снах, копошащихся внутрях, и о снах, шастающих вокруг да около

И жуть была превыше ожидания,

Визжала пицца-дрицца над жестью старых крыш,

Все ёжики Мересьеву внезапно отрыгнулись,

И, сидя в правом лёгком, скреблась об сердце мышь.

— Ни зги не видно! — раздался тихий тонкий голос.

— Зги отсутствуют, — подтвердил другой такой же голосок чуть громче.

— Слипер, ты, что ли?

— Я, Дример. Я.

— Мы енто где?

— Напрашиваешься на рифму. Пока ничавошеньки не видать.

— Я вот сижу где-то. Что-то мягкое под задницей.

— А я лежу на боку. Подо мной тоже что-то мягкое.

— А шо голос-то такой странный?

— А у тебя?

Темнота начинала отступать. Глаза привыкали к ней. Первым прозрел Слипер. Появились

очертания комнаты. Она была совсем небольшая, два-три шага туды-сюды и обчёлся. В углу у

55

окна с плотно задвинутыми шторами стоял письменный стол. Над ним висели две полки. У

противоположной стены приютился маленький комод, а напротив окна вдоль плинтуса

примостилась тахта, на которой теперь и приподнялся Слипер.

— Оп-ля! — спустила на пол ноги в кроссовках «Красный Треугольник» девчушка со

взъерошенными светлыми волосами. — Никак мы скаканули кенгурятно?

— Похоже, — отозвался из соседней комнаты тонкий задорный голос. — Очень похоже на

Скачок.

— Старое забытое чувство чего-то смутно припоминающегося, — произнесла Слипер.

— Да уж, — раздалось из-за двери. — Тебя чего, сильно пришвартовало?

— Похоже, да, — ответила Слипер, ощупывая гудящую голову, и стала озираться. Она

заметила свой валяющийся рядом жёлтый рюкзак и машинально схватила его. Затем вышла в

соседнюю комнату. Та оказалась гораздо больше первой. Во всём доме было темно. Но Слипер

разглядела кресло у стены, на котором сидел Дример, подогнув под себя ноги.

— Ну и где мы? — Она подошла к братцу и заулыбалась.

В кресле сидел подросток лет четырнадцати, со слегка раскосыми глазами, одетый в

поношенные серо-зелёные широкие штаны, затасканную серую футболку да сандалики.

Единственное, что выдавало в нём всё того же Дримера, так это старая добрая свитерюжная

кенгурятина с капюшоном да Шапка-Невредимка, сдвинутая на затылок.

— Ты молод, как никогда! — захохотала Слипер.

— На себя посмотри, коли смешно очень! — ответил Дример.

Девочка-подросток оглядела себя. На ней, помимо известных уже нам кроссовок, были синие

застиранные шорты в нелепых белых пятнах да такая же синяя футболка с не менее нелепой

надписью на башкирском «Иисус Христос — суперйондоз» и портретом Эла Йоргенсона.

— А неплохо! — закончила осмотр Слипер.

— Да нет же, ты на СЕБЯ погляди! — Дример заулыбался.

— Ну что ж, вот пойду и погляжу.

— Только свет пока не зажигай, а то мозгой завернёшься, да и мало ли чего…

— Понятное дело. В первый раз, что ли. — Слипер вернулась в комнату, внимательно

пробежала её глазами ещё раз. Она заглянула на полки, но там была всякая ненужная всячина —

карандаши, линейки, пара скрепок, обрывки билетов, календарики…

— Стоп! Это же календарь!

Слипер схватила кусочек плотной бумаги и в темноте попробовала прочитать буквы и цифры:

— Хм, братец, тут календарик нашёлся, но особо ничего по нему не скажешь.

— Шо там?

— Написано «2012».

— И всё сразу стало как Ясный Пень! И что это?

— Ну, видимо, местное время.

— Да это я и без тебя понимаю. К чёрту подробности, мы на какой планете?

56

— Судя по всему, мы с тобой тут уже были! Что-то смутно мне всё это напоминает…

— Не может того быть! Теория Случайных Невероятностей исключает двойное попадание

Скачка в одно место в течение одной кальпы.

— Что я слышу? — раздался вдруг чей-то голос. — Кто тут по астрологии будет мне лекции

читать?

— Йошкин Код! — аж подскочил с перепугу Дример на кресле. — Кто здесь?

— Да я это, я, Загрибука! — Из-под стола вылез маленький-премаленький карлик с