В столовой по-прежнему сидела гостья. Юноше бросился в глаза ее тревожный взгляд. Она была явно чем-то взволнована.
— Тут Ксения Тимофеевна интересную вещь рассказала, — обратилась к Володе мать.
Юноша вопросительно взглянул на Градскую.
Та, смущаясь, проговорила:
— Вы уж извините меня, старую, Владимир Николаевич. Может, напрасно побеспокоила. А только, как раздался в вашей комнате писк этот, так спросить вас захотела...
— Спрашивайте, Ксения Тимофеевна, — любезно сказал Володя.
Он симпатизировал этой седой, с полным приветливым лицом, женщине.
— Значит, так, — продолжала Градская. — Есть у меня квартирантка, Лохова... Может, знаете?
Володя кивнул:
— Машинисткой на заводе фруктовых вод работает?
— Она самая. Ну, лежу как-то я ночью, с боку на бок ворочаюсь. Бессонницей страдаю. И вдруг раздался писк, вроде комариный. Из комнаты квартирантки доносится. Каюсь, не утерпела... Дай, думаю, погляжу, чем моя Ольга Владимировна глубокой ночью занимается. Поглядела в щелочку, вижу: сидит она у приемника, слушает и записывает что-то. А потом приемник потушила, и давай записанное читать...
Володя весь превратился в слух. Уж слишком необычным было то, что рассказывала Градская.
— Ну, а дальше? Дальше? — спросил он, когда старуха замялась.
— Дальше? Дальше — как кончила она читать, вырвала лист из тетради и сожгла его...
— Сожгла? — переспросил юноша.
— Ну да, сожгла, — подтвердила Градская и продолжала: — Очень я удивилась этому. А только спросить ее не решилась. Может женщина дело делает, а тут — подглядывают. А сейчас, как услыхала я писк из вашей комнаты, так подумала: может Владимир Николаевич разъяснит, что к чему?
— И часто вы этот писк слышите? — волнуясь, спросил Володя.
— Да, каждую ночь, почитай. А только не так громко, как в первый раз...
— Очень интересно... — протянул Володя.
Смутная догадка мелькнула в его мозгу...
Если верить Градской, Лохова по ночам ведет прием неизвестной радиостанции. Странно, что делает это она в тайне ото всех. И для чего понадобилось ей сжигать записи?
В этой истории надо разобраться.
— Вот что, Ксения Тимофеевна, — проговорил Володя. — Пообещайте, что никому не будете рассказывать об этом. А я постараюсь выяснить.
— И... — всплеснула руками Градская. — Да что я, сорока какая?
— Вот и хорошо, — улыбнулся Володя.
29
— Дело близится к развязке, — подытожил Сомов.
— Да, — согласился Карпов. — Теперь ясно, что Лохова и Пискун действуют заодно. Остается выяснить, как они намерены использовать ожерелье, и... какую тайну скрывает оно.
— Все нити у нас в руках. Будем разматывать клубок до конца, — решительно произнес Сомов. — Да, кстати, вчера к нам явился портовый электрик Рябов. Он рассказал, что некая Лохова ведет прием неизвестной радиостанции. Юноша узнал об этом от квартирной хозяйки Лоховой, Градской.
— Вы проверили?
— Конечно, Градская оказала нам полное содействие.
— И что же?
— Мы убедились, что она была права. Лохова, действительно, слушает по ночам неизвестную радиостанцию.
— Странно все это, — заметил Карпов.
— Почему?
— Не сердитесь, Иван Степанович, за откровенность. Но скажите, разве будет мало-мальски опытный шпион поступать так неосмотрительно? Ну к чему Лоховой включать динамик, рискуя быть подслушанной? Ведь она могла бы пользоваться наушниками.
— Ах, вы вот о чем, — усмехнулся Сомов. — На мой взгляд, дело объясняется просто: одно из двух, либо занятие Лоховой носит невинный характер, либо она — вражеский агент. В первом случае ей нечего бояться. Во втором — она имела все основания считать себя в безопасности. Кроме нее и Градской в квартире нет никого. Разве могла предположить Лохова, что простая, полуграмотная старуха заинтересуется услышанным. Конечно, нет.
— В этом ахиллесова пята вражеской агентуры, — вставил Карпов.
— Вот именно. Любой шпион, диверсант считает своим противником службу контрразведки. Возможно, за рубежом это и так. Но только не у нас. В Советском Союзе никто, будь то ребенок или взрослый человек, не пропустит врага. Рано или поздно шпион, как принято говорить, сорвется.
— Верно, — наклонил голову Карпов.
— А теперь еще о Лоховой, — продолжал майор. — Эту женщину нельзя упускать из виду ни на секунду,
— Не лучше ли задержать ее?
Сомов отрицательно покачал головой:
— Еще не время...
— Но ведь она может скрыться?
— Это исключается, — твердо проговорил майор.
30
Теперь каждый день Сенька Свист околачивался у цирка.
Пискун, взбешенный отъездом артистки, приказал ему не являться на глаза без ожерелья.
Сенька не на шутку побаивался Пискуна. Он знал, что этот мрачный человек способен погубить его, а в случае необходимости выручить из беды.
Слово Пискуна было законом для Сеньки, и он решил обязательно выполнить его поручение.
Данилова вернулась неожиданно. На пятый день, утром, Свист увидел входящую в вестибюль цирка смуглую женщину. На ее шее было янтарное ожерелье.
— Живем! — обрадовался Свист и отпраздновал удачу стаканом вина.
К выполнению своей миссии он приступил обдуманно. Купил заблаговременно билет в цирк, и к началу представления сидел на галерке.
Ослепительно ярко вспыхнули прожекторы. На арене появилась группа джигитов на вороных конях.
С нескрываемым удовольствием Сенька следил за представлением. В антракте он полакомился мороженым и выпил бутылку пива.
Второе отделение публика ждала с нетерпением. Предстояло выступление воздушных акробатов, сестер Даниловых.
Толкаясь в течение дня около цирка, Сенька по серебряному кольцу узнал одну из сестер.
Сестры Даниловы занимали уборную в нижнем ярусе здания.
Когда грянул выходной марш, Свист встал со своего места и в полутьме нащупал перила лестницы.
В служебных помещениях сейчас было пусто. В конце длинного коридора дремал сторож.
Тускло светили редкие электрические лампочки. Пахло опилками и конюшней.
Никем не замеченный, Сенька подошел к двери с табличкой «Даниловы» и вставил в замочную скважину отмычку.
Слабо щелкнул замок. Проникнув в уборную артисток, он включил электрический фонарь.
Луч света скользнул по стенам и остановился на туалетном столе. В ярком пятне Сенька сразу увидел ожерелье.
Быстрым движением он схватил его и прислушался. Глухо доносилась музыка. Словно рокот моря прокатывались аплодисменты зрителей.
Выключив фонарь, похититель выскочил в коридор. Затем проскользнул в вестибюль.
Представление заканчивалось. Контролеров у входа не было. И, пользуясь этим, Свист беспрепятственно вышел на улицу.
Ранним утром Свист незаметно пробрался в каморку сапожника.
— Вот! — вытаскивая из-за пазухи ожерелье, воскликнул он.
— Тише, ты... — оборвал его Пискун, отбирая ожерелье.
— А гроши? — осторожно спросил Свист,
Пискун сунул ему десятирублевку:
— А теперь — сматывайся!
Сенька едва не застонал от обиды. Так рисковать — и напрасно...
Пискун в упор взглянул на него:
— Ну?
Свист сообразил, что дальнейшее пребывание здесь бесполезно, и, хлопнув в сердцах дверью, исчез.
А поздно вечером явилась Лохова.
Пискун молча вручил ей ожерелье.
Лохова приказала:
— Заприте дверь. Дайте бумагу и краску.
Пискун повиновался.
Лохова отодвинула в сторону инструмент сапожника и положила на столик лист чистой бумаги.
Пискун наблюдал за ней.
Лохова разрезала ножом нить. Бусинки рассыпались.
Она взяла одну из них, смазала краской и осторожно прокатила по бумаге.
На белом листе появилась черная полоса, испещренная линиями.
Вторая бусинка тоже оставила след. За ней — третья, четвертая...
Закончив, Лохова протянула бумагу сапожнику. И, тогда Пискун догадался, что перед ним какой-то план.