Но можно ли верить этим цифрам?
Полезно поглядеть на судьбу Мерва, как ее описывает Джувайни после уничтожения 1,3 миллиона человек, т. е., предположительно, всех, кого монголы нашли в пределах города и за его стенами. Это случилось в феврале 1221 года. Тем не менее в ноябре того же года слухи о том, что Джалал ад-Дин поднял оружие на монголов, послужили поводом для восстания. Монгольский гауляйтер Бармас приказал собрать «ремесленников и т. п.» в лагере вне стен города, попытался вызвать туда «благородных», но ничего не получилось, «поубивал много народа, который попался ему у городских ворот», и многих увез в Бухару. Внутри Мерва шла борьба между мятежниками и промонгольскими элементами. Один мятежник «отремонтировал стены и цитадель… занялся сельским хозяйством и починил плотину». Когда появился другой мятежник, человек Джалал ад-Дина, «простой народ восстал и перешел к нему», а он, в свою очередь, начал занимать ся сельским хозяйством и строительством дамб. Подавить мятеж прибыл сам Шиги, потому что «люди из разных частей, привлеченные изобилием его богатств, поднялись изо всех углов и повернулись лицом к Мерву», к ним присоединились горожане. Новая осада закончилась уже знакомым нам образом: «На верующих надевали верблюжью сбрую, выводили на веревке по десять-двадцать человек и топили в крови (то есть казнили), и таким образом жертвами стали 100 000 человек». Назначенный монголами наместник придумал подлую уловку, он призвал всех оставшихся в живых вознести молитву, «и все, кто выбрался из своих убежищ», были схвачены и брошены в тюрьму, «в конце концов их сталкивали с крыши». Таким образом погибли многие люди, и так продолжалось, пока «во всем городе не осталось в живых и четырех человек». И все же новый эмир, Арслан, взял на себя правление — чем и кем, позвольте спросить? Собрал армию в 10 000 воинов и властвовал шесть месяцев. Вернулся монгольский военачальник, «поубивав всех, кого нашел». Потом снова пришел Шиги и «начал пытать и мучить жителей». И снова, «за исключением 10 или 12 индийцев… в городе никого не осталось». И тем не менее в 1240-х годах наместник Аргун приехал в кишлак неподалеку от Мерва, где «несколько дней пировал в царском дворце, и каждый из вельмож… начал разбивать парк и сооружать дворец». В 1256 году Мерв был в числе провинций, откуда «вино лилось, как вода, и неограниченное количество провизии» доставлялось для монгольского правителя Хелегу. В этом повествовании о повторяющихся катастрофах всегда находилось все больше людей, которых можно было убивать, всегда что-то оставалось для новых грабежей, и если только это правда, то каждая катастрофа не была такой уж апокалиптической, как ее расписыва ет Джувайни.
Сколько же на самом деле погибло людей? Сказать невозможно. Никакой переписи населения не производилось, и все цифры едва ли не больше, чем догадка. Но некоторые основания для размышлений остаются. Во всем Хорезме имелось 20 крупных городов, в среднем в каждом городе жило 100 000 человек, что грубо дает 2 миллиона горожан. Географы, которых цитирует Бартольд, насчитали в богатейшей Зеравшанской долине 223 кишлака, там же находятся города Бухара и Самарканд. Предположим, что в каждом кишлаке жило по 1000 человек, скажем, в целом 250 000, теперь возьмем, что в других, менее богатых провинциях было еще 750 кишлаков, что дает число сельских жителей — 1 миллион. Сложим, итого получится 3 миллиона. А теперь посмотрим более свежие цифры по региону, когда-то составлявшему Хорезм. В начале двадцатого столетия Узбекистан и Туркменистан, бывшие тогда «Русским Туркестаном», насчитывали 2 миллиона человек, а иранская провинция Хоросан — около миллиона — снова, в целом, приблизительно 3 миллиона (в настоящее время там проживает около 30 миллионов человек). Таким образом, если Джувайни прав, то принятые нами цифры бы ли тогда примерно такими же, как до установления коммунистической власти, и монголы убили не просто каждого проживавшего в ряде главных городов, а перебили все население их нового владения.
Но не перебили. Даже в самых экстремальных случаях го рода продолжали функционировать, мятежи подавлялись, войска набирались, налоги платились и восстановительные работы предпринимались. Простая оценка разрушений, основанная на сохранившихся источниках, едва ли соответствует сопоставлению с развивавшимися там после ухода монголов событиями. Таким образом, наши предположения иили источники должны ошибаться, правда остается по гребенной под мусором истории, и ее не восстановишь. Возможно, единственное, что мы можем сделать, — это допустить, что населения было больше, а число смертей меньше, где-нибудь 25 процентов из 5 миллионов, в этом случае подавленное и доведенное до скотского состояния общество еще могло как-то существовать, пока течение времени не освободило его от подавленности.
Все же, при самых консервативных подсчетах, это дает нам 1,25 миллиона смертей за два года.
Что ни говори, но по своим масштабам такое избиение людей в абсолютном выражении остается одним из самых массовых в истории, столь резкое сокращение населения на 25–30 процентов может сравниться разве что с Черной смертью, величайшей катастрофой в истории Европы.
Хорезмийским бойням находим современные эквиваленты. То, что произошло в Мерве, Ургенче и по всему этому региону, сравнимо с нацистским холокостом. Больше всего меня поражает банальностьэтого зла. Монголы, все до одного, были мастерами по забиванию животных, для них убить овцу было делом рутинным, и убийство тех людей ни чем от этого не отличалось, это была работа, которую положено выполнять — ровно так же, как для Рудольфа Хесса, коменданта Аушвица, заведование газовыми камерами и печами было не больше, чем обыкновенной технической и бюрократической проблемой. Но на этом сравнение заканчивается. Холокост явился последствием политики, последовательно проводившейся годами и не имевшей ни военных, ни экономических целей, единственной целью было выполнение антисемитской химеры Гитлера. Массовые убийства в Хорезме, напротив, были суммарным выражением одноразового решения использовать террор в качестве орудия устрашения, если выразиться точнее, то это был не геноцид, а убийство городов, стратегия, заслуживающая собственного термина — урбоцид. Для монголов месть по своей мотивации не имела ни расовой, ни религиозной подоплеки, она осуществлялась в конкретном месте и была частью определенной стратегии.
Кровавая резня в Мерве еще не означала конца. Джаллал-Аддин, сын Мухаммеда, пошел не в отца. Он собрал остатки войск и, приследуемый Чингисом, отступил на юг, в нынешний Афганистан. Весной 1221 в Парване, к северу от Кабула, он нанес монголам первое в этой войне поражение. (Между прочим, монголами командовал Шиги, сводный брат Чингиса и вероятный редактор «Тайной истории». Чингис отнесся к этому снисходительно. Шиги не доводилось еще испытывать ударов судьбы, сказал он. Это послужит ему хорошим уроком.) Джаллал пытаясь, несмотря ни на что, оказывать сопротивление, отступил еще на 400 километров,
перешел через Гиндукуш и через Хайбарский проход, спустился на равнины Северной Индии. Там он оказался зажатым между Индом и теснящими его монголами. Здесь нашла конец его армия, но не он сам. Как живописует Джувайни, он бросился со своим конем в воды Инда и, переплыв необъятную стремнину, благополучно выбрался на противоположный берег. Изумленный Чингис, прижав руку ко рту, с восхищением следил за ним во все глаза и приказал не преследовать его: «Если бы у каждого отца был такой сын!» Джалал не погиб и некоторое время продолжал воевать, правда без особого успеха, и о его геройстве слагали легенды. Где он встретил свою смерть, никто не знает. Говорили, что в 1231 году его зарезали курдские разбойники, не ведавшие, кто он. Многие годы по поводу его судьбы ходили слухи. Джувайни пишет, что объявились два лже-Джалала, обоих за самозванство казнили.
Чингис решил не пользоваться плодами победы и не вторгаться в пределы Индии. По одной из версий, ему по встречался заговоривший с ним «единорог». Скорее всего, это были носороги, вид которых вызвал в Чингисе такое благоговение, что он внял толкованию Чу Цзая — не мешкая поворачивай назад! — и пошел туда, куда звала его судьба, обрушившись на неверных вассалов, осмелившихся бросить ему вызов, и на неведомые страны, лежавшие далеко на западе.
