Что касается последней песенки, то у римлян существовала древняя традиция ― распевать насмешливые и даже оскорбительные стихи о триумфаторе с определенными целями: во-первых, чтобы не сглазить победу, чтобы не отвернулась удача от победителей, во-вторых, чтобы не зазнавался триумфатор.

Заметим, что все упоминаемые «свидетели обвинения» являлись врагами Цезаря ― в них, как у всякого великого человека, у Гая Юлия не было недостатка. Не в силах его сломить, недруги использовали любой повод, чтобы оклеветать. Единственное, что могло утешить Цезаря, ― подобного обвинения не избежали самые сильные мира сего ― Александр Македонский, Гамилькар; о римских императорах разговор особый.

Далее Светоний опровергает сам себя, рассказывая о душевных и физических пристрастиях Цезаря, в которых нет места нетрадиционной сексуальной ориентации:

«На любовные утехи он, по общему мнению, был падок и расточителен. Он был любовником многих знатных женщин ― в том числе Постумии, жены Сервия Сульпиция, Лолии, жены Авла Габиния, Тертуллы, жены Марка Красса, и даже Муции, жены Гнея Помпея…

Это далеко не полный перечень любовных похождений самого знаменитого римлянина. «И в провинциях он не отставал от чужих жен: это видно хотя бы из двустишья, которое также распевали воины в галльском триумфе:

Среди его любовниц были и царицы ― например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру…»

Власть сильно меняет людей, причем, не в лучшую сторону. На вершине могущества обнажаются пороки, тщательно скрываемые людьми, над которыми тяготели какие-либо обстоятельства; абсолютная власть не только поощряет, но и провоцирует порочность, безнаказанную преступность. Можно привести несколько примеров из того же Светония.

Довольно много пикантных подробностей имеется в биографии императора Тиберия: «На Капри, оказавшись в уединении, он дошел до того, что завел особые постельные комнаты, гнезда потаенного разврата. Собранные толпами отовсюду девки и мальчишки ― среди них были те изобретатели чудовищных сладострастий, которых он называл «спинтриями» ― наперебой совокуплялись перед ним по трое, возбуждая этим зрелищем его угасающую плоть…

Но он пылал еще более гнусным и постыдным пороком: об этом грешно даже слушать и говорить, но еще труднее этому поверить. Он завел мальчиков самого нежного возраста, которых называл своими рыбками и с которыми он забавлялся в постели. К похоти такого рода он был склонен и от природы и от старости… Говорят, даже при жертвоприношении он однажды так распалился на прелесть мальчика, несшего кадильницу, что не мог устоять, а после обряда чуть ли не тут же отвел его в сторону и растлил, а заодно и брата его, флейтиста; но когда они после этого стали попрекать друг друга бесчестьем, он велел перебить им голени».

Признанным виртуозом по части всевозможнейших мерзостей был, несомненно, Нерон. Этот император до того пресытился обычными людскими пороками, что стремился совершить непревзойденную гнусность, каких еще не знала история:

«Мало того, что жил он и со свободными мальчиками и с замужними женщинами: он изнасиловал даже весталку Рубрию. С вольноотпущенницей Актой он чуть было не вступил в законный брак, подкупив несколько сенаторов консульского звания поклясться, будто она из царского рода.

Мальчика Спора он сделал евнухом и даже пытался сделать женщиной: он справил с ним свадьбу со всеми обрядами, с приданным и с факелом, с великой пышностью ввел его в свой дом и жил с ним как с женой. Еще памятна чья-то удачная шутка: счастливы были бы люди, будь у Неронова отца такая жена! Этого Спора он одел, как императрицу, и в носилках возил его с собою и в Греции по собраниям и торжищам, и потом в Риме по Сигиллариям, то и дело его целуя.

Он искал любовной связи даже с матерью, и удерживали его только ее враги, опасаясь, что властная и безудержная женщина приобретет этим слишком много влияния. В этом не сомневался никто, особенно после того, как он взял в наложницы блудницу, которая славилась сходством с Агриппиной; уверяют даже, будто разъезжая в носилках вместе с матерью, он предавался с нею кровосмесительной похоти, о чем свидетельствовали пятна на одежде. А собственное тело он столько раз отдавал на разврат, что едва ли хоть один его член остался неоскверненным. В довершение он придумал новую потеху: в звериной шкуре он выскакивал из клетки, набрасывался на привязанных к столбам голых мужчин и женщин и, насытив дикую похоть, отдавался вольноотпущеннику Дорифору: за этого Дорифора он вышел замуж, как за него ― Спор, крича и вопя как насилуемая девушка».

Цезарь тоже много позволял себе, когда не стало соперников в борьбе за власть над Римом. И даже раньше…, еще шла кровавая гражданская война, а пылкий Гай Юлий, позабыв обо всем на свете, проводит несколько месяцев у ног обожаемой Клеопатры. Но египетская царица не была мужчиной. Никогда более Цезарь не проявил и намеком влечения к мужчинам, кроме сомнительного случая с Никомедом.

Однако вернемся к юному воспитаннику Аврелии, который скрывался от гнева всемогущего Суллы в Азии. Цезарь не был в положении загнанного в непролазные дебри зайца. В Азии изнеженный болезненный юноша проявил себя как настоящий мужчина-воин. При взятии Митилен он получил из рук Марка Терма свою первую боевую награду ― дубовый венок (им награждался тот, кто в битве спас жизнь римского гражданина).

Затем Гай Юлий служил в Киликии под началом Публия Сервилия Исаврийского. Этот район был одним из самых опаснейших в Азии; здесь зародилось организованное пиратское братство, которое в скором времени станет обладать Средиземным морем, полностью парализует торговлю и будет держать в страхе все побережье. Чуть позже Цезарь лично столкнется с морскими джентльменами удачи.

В Киликии Цезарь пробыл недолго ― в 78 г. пришло известие о смерти Суллы, и двадцатидвухлетний изгнанник вернулся в Рим.

А в Риме назревала новая смута; новый пожар братоубийственной войны упорно пытался разжечь Марк Эмилий Лепид, которого Сулла назвал в свое время «отъявленным негодяем». Собственно, этому искателю приключений ничего более не оставалось предпринять для собственного спасения: будучи наместником Сицилии, он дочиста ограбил богатейший остров и теперь ему грозил суд.

Марку Лепид желал видеть в числе своих сторонников Гая Юлия Цезаря и, согласно Светонию, «прельщал его большими выгодами», но получил отказ. Отказался Цезарь не из страха, но потому, что «его разочаровал как вождь, так и само предприятие, которое обернулось хуже, чем он думал». Мятежников довольно скоро разгромил Помпей, несмотря на то, что Лепиду удалось подчинить большую часть Италии. «Отъявленный негодяй» бежал на Сицилию; «там он занемог и умер, совершенно упав духом, но не из-за крушения своего предприятия, ― сообщает Плутарх, ― а потому что ему случайно попалось письмо, из которого он узнал о неверности своей жены». Вот каким простым способом Италия избавилась от новой гражданской войны!

Цезарь с детства мечтал о славе и власти, но стремился (по крайней мере, в юности) обрести их законным путем, пусть даже длинным и требовавшим много усилий. Он занялся тем, с чего начинало большинство римлян, желавших получить известность среди граждан и добиться выборных должностей: судебными тяжбами. Именно в судах совершенствовалось красноречие будущих римских консулов, а успешное завершение громких дел гарантировало им голоса избирателей.