Отговорили товарищи, видевшие дальше: «Помогать этой войне не следует!»

С осени 1904 года в институте участились студенческие сходки и собрания. Среди различных вопросов, которые ставились на обсуждение, были и такие, как выражение протеста против существующего строя.

У польских студентов, вспоминал Иван Павлович, существовала своя организация — «коло», что значит кружок. Их можно было всегда узнать по одежде. Вместо форменного мундира они носили так называемую «кланку» — тужурку с красными, синими или зелеными отворотами, фуражку-«конфедератку», высокие сапоги и дубовую палку-полянку с серебряным наконечником. «Это был очень красивый костюм, который любили одевать и русские. Как у поляков, так и у русских он выражал протест, несогласие с существующими порядками».

Революционно настроенная молодежь института пользовалась каждым удобным случаем, чтобы показать свою оппозицию царскому правительству. Репрессии начальства — исключение на год и на два из института — воспринимались многими с гордостью. Здесь установилась своеобразная традиция: оканчивать институт только после того, как попадешь в «неблагонадежные».

Не миновал этого и Иван Бардин.

«В Люблинском театре, примерно в 100 километрах от Ново-Александрии, ставили пьесу «Контрабандисты», в ней весьма отрицательно изображалась жизнь пограничных евреев. Студенчество решило спектакль сорвать. В Люблин была командирована наша группа. Во время представления в театре начались крики, свист, на сцену полетели огурцы. Спектакль был сорван, студентов арестовали и отвели в полицию. Министерство народного просвещения предложило исключить их сроком на один год. Большая часть студентов института выразила им свое сочувствие. Тогда их также исключили из института. В числе пострадавших оказался и я».

событие имело в жизни Ивана Павловича далеко идущие последствия. Выгнанный из института, он должен был где-то работать. Решил: «Поеду в Ставрополь», туда, где уже временно работал помощником землемера во время каникул, год назад.

Здесь судьба близко столкнула его с событиями, которыми был так богат год 1905-й. В городе жило много верующих различных религиозных толков. Между ними нередко велись горячие споры. Вот чем кончился, по рассказу Ивана Павловича, один из таких диспутов:

«Однажды в летний субботний вечер возле церкви, находившейся наплавной, Дворянской улице города, между собравшимися разгорелся спор на религиозную тему. Верующие горячо и громко что-то доказывали друг другу. Народу было много, но никаких признаков нарушения общественного порядка как будто не было…

Мы сидели неподалеку и наблюдали за происходящим, пытаясь понять существо спора, возникшего между молоканами и старообрядцами.

Вдруг до меня донеслись крики: «Солдаты!» Послышался барабанный бой. Шум и крики нарастали. Происходило что-то непонятное. Затем началась стрельба.

Мелькнула мысль — стреляют холостыми патронами, чтобы разогнать народ. Действительно, люди быстро разбегались. Раздались какие-то свистящие звуки. Над мостовой поднялась пыль. Стало ясно — стреляют не вхолостую, со свистом летят пули. Я упал наземь.

Как только стрельба прекратилась, я поднялся. Ноне успел пройти несколько шагов, как стрельба возобновилась. Прошло несколько тягостных секунд. Выстрелы замолкли. Можно было встать.

И тут я увидел пострадавших. Их было человек 15–20. Некоторые кричали, звали на помощь. Одному пострадавшему я принялся помогать. Ко мне присоединилась какая-то гимназистка. В это время опять началась стрельба. Я бросился бежать. И только окрик девушки заставил меня вернуться к пострадавшему. Признаюсь, было стыдно за свое малодушие.

Стали убирать убитых и раненых. Их оказалось много — около ста человек, так как стреляли в упор, в толпу. Поздно ночью я вернулся домой. В тревоге ожидавшая меня мать, поселившаяся в то время в Ставрополе, с радостью бросилась ко мне. Дом, в котором мы жили, понес жертву, была смертельно ранена золовка хозяина. Через два дня мы ее хоронили.

После этой зверской расправы с людьми прогрессивно настроенные местные деятели решили организовать процесс против ее виновников. Я был одним из основных свидетелей. Несколько раз меня допрашивали у следователя по особо важным делам. Он всячески старался прямо или косвенно заставить меня сказать, что вся эта сцена произошла якобы по вине толпы, пытавшейся напасть на воинские части и бросавшей в них камни. Но я отказался сказать неправду.

Из процесса, вероятно, ничего не получилось, так как после моего отъезда из Ставрополя вызова в суд мне никто не прислал».

Ставрополь не мог надолго удержать бывшего студента. Платили мало, хотелось найти работу получше. Что же, надо ехать в Саратов, на родину. И тут Бардин еще раз довстречался с первой русской революцией. Когда поезд подходил к Ростову, пассажиры услышали артиллерийские выстрелы. Обстреливалось предместье Ростова — Темрюк, куда прибывал поезд. На станции, когда он пытался сбегать в буфет, парня задержали и обыскали. К счастью, не нашли револьвер, который он спешно сунул в чайник. «Для чего я таскал с собой оружие — не знаю. Вероятно, в знак недовольства существовавшим строем, хотя активного участия в революционных событиях я не принимал и толком в происходящем не разбирался», — признавался позднее Иван Павлович.

Побродив по Саратову в поисках работы, Ваня уехал в Валуйки, где ему обещали должность нивелировщика на оросительном участке.

Работа оказалась вполне сносной. Но юношу тянуло учиться. Еще до этой работы он послал в Киевский политехнический институт ходатайство о принятии в число студентов.

Рассказывая о тех «годах искания», И. П. Бардин писал в книге «Жизнь инженера»: «Через год, когда я возвратился в студенческую семью, я с грустью понял, что Александрийский институт, который даст мне звание лесничего или агронома, мне не по душе. Хотелось быть инженером». Надо пробиваться в другое учебное заведение!

И вот он в «стольном граде» Киеве. Тут же, не знакомясь с городом, отправился в институт. Деканом здесь был в то время Евгений Оскарович Патон, позднее академик, Герой Социалистического Труда. Мысль об инженерном факультете не оставляла юношу, и он просил декана разрешить допустить к сдаче экзаменов на инженерное отделение, пусть даже снова на первый курс. Ответ был категоричен:

— Вы имеете право поступать только на сельскохозяйственное отделение.

Что было делать? На что решиться?

Возвращаясь в гостиницу, Иван встретил своих однокашников по Ново-Александрийскому институту. Они также поступали в Киевский политехнический.

— Бросай якорь здесь! Не раздумывай. Пока на сельскохозяйственный, а дальше видно будет…

Совет друзей был принят. Тут же отправились искать квартиру на всех.

Прошел год, и «инженерные устремления» Бардина наконец стали реальностью. В начале 1907 года он был переведен на химическое отделение Киевского института. Отсюда уже было недалеко до той отрасли научного знания, которой потом отдал всю свою жизнь Герой Социалистического Труда И. П. Бардин.

Часто так бывает в жизни: большие жизненные повороты, серьезные решения, резко изменяющие всю дальнейшую жизнь, принимаются под влиянием во многом случайных событий. В какой-то мере это было и у металлурга Ивана Павловича Бардина.

Курс металлургии в институте читал профессор Василий Петрович Ижевский. Это был разносторонне образованный человек. Он очень хорошо знал органическую химию, был прекрасным металлургом-теоретиком. Лекции его всегда были интересными и своеобразными. Главное внимание ученый обращал на то, чтобы студенты поняли суть предмета, а не только описание конструкций.

«Этот человек, — вспоминал Иван Павлович, — во всей своей работе всегда и всюду стремился найти применение своим знаниям в жизни, не запираясь в кабинет или лабораторию. Чрезвычайно простой в обращении, робкий во всем, даже в походке, производивший в разговоре с людьми ниже его по знаниям и положению впечатление «просителя», он не хотел и не умел выставлять свои силы, свои незаурядные знания».