Это было, когда наступил День Победы. Все знали и видели его приближение в громе орудий и отсветах пожарищ на той земле, где родилась война, откуда она началась.

И вот война — невиданная, всенародная — окончилась. Мир буквально светился на лицах людей. Казалось, происходило нечто волшебное — доброта и возвышенность чувств воцарились на израненной земле.

Таким виделся мир и Ивану Павловичу. Вот почему он, может быть, сильнее, чем когда-либо, воспринимал себя как часть своей родной страны. Всегда решительный, прямой, резкий, до фанатичности преданный своему любимому делу, он не знал компромиссов, даже в самые тяжкие минуты бытия не раздумывал, когда нужно было отдать предпочтение справедливости. Справедливость должна торжествовать в жизни! Таким был его дух, таким был он весь. И теперь он особенно строго, требовательно смотрел на мир: справедливость победила, значит, надо возрождать жизнь на земле, творить ради светлого будущего.

…Он вглядывался в лица людей, которые не могли сидеть дома в тот торжественный, незабываемый день. Перед ним было необъятное человеческое море. Это было необыкновенно, сказочно: люди двигались, улыбались, смеялись, как один человек.

Да, то, что происходило 10 мая 1945 года на Красной площади, было зрелищем незабываемым. Но праздник Победы не завершался этим днем, нет. Он не сменился буднями с последним фейерверком салюта. Пришел новый день, за ним другой. Иван Павлович чувствовал: великая победа наложила свой отпечаток на деяния людей. Все были устремлены в будущее, всем хотелось творить для мира.

Знаменитое изречение-лозунг: «Все для фронта, все для победы» — история бережно приняла на свои скрижали и перевернула страницу.

Праздничные будни… Они пришли к Ивану Павловичу Бардину, начавшись с подготовки к торжеству в связи с 220-летием Академии наук. Праздник Победы и праздник отечественной науки… Иван Павлович хорошо понимал, что наука становится знаменем эпохи, ее главной движущей силой. Внимание, которое уделялось торжествам, отражало не только стремление Советского государства и его руководителей отдать дань прошлому, но в большей мере оценить и подчеркнуть значение науки сейчас, в годы утверждения на Земле идеалов научного коммунизма.

Торжества начались в Москве с участием большого числа ученых и зарубежных делегаций. И все, кто в тот вечер находился в Большом театре, ощущал незримую связь между историей и современностью. Эта связь подчеркивалась не только докладами, речами, но и искусно организованным концертом. Как и все участники торжеств, Иван Павлович с волнением слушал обычно редко исполняемое творение Чайковского «Увертюра 1812 год». Эта музыка производила на него ошеломляющее впечатление. Удивительно четко и просто она рисовала картины русской народной войны с Наполеоном. Не нужно было быть знатоком и ценителем музыкальной классики, чтобы почувствовать в «Увертюре» моменты, посвященные французам, апофеоз Бонапарта и его падение, патриотизм русского воинства и великую победу над супостатом: медные гудящие звуки сливаются со звоном колоколов, нарастающим с каждым мгновением и поглощающим все остальные звучания…

Замирают инструменты, и в оркестре остается лишь торжественный перезвон колоколов. Победа!

Удивительное ощущение было у всех, кто слушал Чайковского в тот вечер. Комок подкатывался к горлу… Музыка связала далекие друг от друга эпохи в один монолит. Аплодируя и вызывая исполнителей, Иван Павлович вспомнил, по естественной ассоциации, Дмитрия Шостаковича, его бессмертную симфонию, написанную в осажденном Ленинграде. В ней идет та же тема, тема войны с захватчиками, те же приемы как бы рисованной музыки, в которой легко угадывается и тяжелая поступь фашистов, и их пиррова победа, и жертвы, понесенные советским народом, его героизм, и обязательное будущее — наша Победа.

После Чайковского — балет Асафьева «Бахчисарайский фонтан», и снова наслаждение — искусством танца, музыкой. Мог ли тогда подумать Иван Павлович, что спустя несколько лет ему придется в весьма деловой обстановке уделить внимание музыке, но уже не в качестве слушателя, а ее адвоката, защитника справедливости. И подумать только, кто был его подзащитный? Брамс!

Да, ему пришлось защищать Брамса. Это произошло через несколько лет. Среди многих и многих общественных обязанностей Бардин уделял внимание созданию Большой Советской Энциклопедии. Он состоял членом редакционного совета этого издания. И вот однажды на его рабочий стол легли очередные материалы энциклопедии, присланные заместителем главного редактора.

Среди них статья о Брамсе и разносный на нее отзыв, требующий не допустить ее появления в соответствующем томе БСЭ.

Иван Павлович вчитывается в статью, пробегает отзыв. Рецензент ни словом не обмолвился, отвечает ли статья научным и литературным требованиям энциклопедии. Нет, он выступает с неких «принципиальных» позиций и называет творчество Брамса реакционным. К тому же, видите ли, музыка Брамса «чрезвычайно сложная», она непонятна широкому слушателю.

Иван Павлович откидывается в кресло и — такова уж природа подсознания — явственно слышит мелодии знаменитых венгерских танцев Брамса. Как же они могут быть непонятными и непопулярными?!

Мысль возвращается к утверждению рецензента о реакционности музыки Брамса. Не нужно быть искусствоведом, чтобы понять нелепость этого обвинения! И кому оно принадлежит — искусствоведу, достаточно известному критику. Что же хочет этот критик? Закрыть Брамса для советского слушателя, изъять его из концертных программ? Понимает ли он_? что готовит преступление, замахиваясь на духовный мир советских людей, стремясь обеднить его?

«Логика» автора оглушительной рецензии была примитивной. Брамс иностранец, а раз так, то долой его с пьедестала мировой сокровищницы искусства. Какой вздор! Но Иван Павлович со свойственным ему стремлением искать и находить в человеке лучшее, делает над собой усилие и пишет спокойное и обстоятельное письмо:

«Заместителю главного редактора Большой Советской Энциклопедии тов. ЗВОРЫКИНУ

Считаю рецензию… на статью «БРАМС» ошибочной.

Произведения Брамса достаточно широко известны и пользуются заслуженной популярностью у советского слушателя (особенно «Венгерские танцы»).

Творчество Брамса не может быть отнесено к числу реакционных. В большинстве своих произведений он широко использовал народную музыку.

Отсутствие программности и оперной музыки в произведениях Брамса никоим образом не может являться мотивом для оценки ее как реакционной.

Нельзя считать музыку Брамса в целом «чрезмерно сложной». Это обстоятельство подтверждается опять-таки ее популярностью в широких кругах советского слушателя.

Наличие произведений Брамса в программах концертов и музыкальных учебных заведений вполне соответствует их музыкальной и воспитательной значимости.

Таким образом, статья «Брамс» после незначительных исправлений в тексте… может быть помещена в БСЭ.

Член главной редакции БСЭ Бардин

28. III.1951 года».

Конечно, случай с Брамсом — мимолетность в биографии крупнейшего металлурга, и, может быть, не стоило об этом говорить, если бы из множества штрихов не создавался образ ученого, не замыкающегося в скорлупе интересов своей специальности, всегда стремившегося широко смотреть на мир и активно откликаться на события, в нем происходящие.

Вскоре после памятного Дня Победы случился у Бардина первый после войны серьезный душевный конфликт. Владевшие им светлые чувства были омрачены одним событием. Неизбежность перемен вошла в противоречие с судьбой человека, глубоко им чтимого. И когда все было кончено, жизнь вынесла свой приговор. Иван Павлович часто спрашивал себя: не слишком ли резко, может быть, жестоко обошлись с этим человеком, может-быть, нужно было поступить по-иному, мягче, осмотрительнее? Ведь как много значит слово, теплота отношения на крутом повороте человеческой судьбы. А произошло вот что.