Поняв, что он ничем не в силах привлечь Луизу-Анжелику, министр, полагаясь на некую видимость, решил, будто ею управляет епископ Лиможский, ее дядя[84], связанный с королевой при помощи госпожи де Сенсей. И тогда Ришелье задумал погубить ее, вынудив оставить двор. Он склонил на свою сторону главного камердинера короля, которому оба они полностью доверяли, и заставил его и с той, и с другой стороны передавать вещи, ни в коей мере не соответствовавшие действительности. Луиза была молода и неопытна и верила всему, что ей говорили. Она вообразила, будто король собирается покинуть ее, и бросилась в монастырь Пресвятой Девы Марии. Король приложил все старания, чтобы вызволить ее оттуда. Он ясно доказал ее ошибку и заблуждение относительно того, что ей подумалось, но Луиза осталась непреклонной и приняла монашество, как только позволило время.

Король сохранил к ней глубокие дружеские чувства и полностью доверял ей. Даже в монашестве Луизу-Анжелику весьма почитали, и вполне заслуженно. Я вышла замуж за ее брата. За несколько лет до свадьбы, часто бывая в монастыре, я встретила там юную английскую принцессу, ум и достоинства которой очаровали меня. Знакомство это подарило мне честь ее дружеского расположения; я всегда имела свободный доступ к ней, даже после того, как она сочеталась браком; и хотя я была на десять лет старше ее, она до самой смерти выражала мне свою благосклонность и добрые чувства и относилась ко мне с большим уважением.

Принцесса никогда не посвящала меня в некоторые дела. Но после того, как они уходили в прошлое, получая довольно широкую огласку, ей доставляло удовольствие рассказывать мне о них.

Однажды, в 1664 году, когда граф де Гиш[85] находился в изгнании, она поведала мне о довольно необычных обстоятельствах его страсти к ней. «Вам не кажется, – сказала она, – что если бы все случившееся со мной и все, что имело к этому отношение, было записано, получилась бы прелестная история? У вас хороший слог, – добавила она. – Напишите, я предоставлю вам неплохие мемуары».

Я с удовольствием восприняла эту мысль, и мы составили план нашей истории, той, какую вы здесь найдете.

В течение определенного времени, когда я заставала принцессу одну, она рассказывала мне об очень личных вещах, о которых я не знала. Но вскоре эта фантазия у нее прошла, и то, что я начала писать, так и осталось незавершенным; четыре или пять лет она даже не вспоминала об этом.

В 1669 году король направился в Шамбор[86]; принцесса же осталась в Сен-Клу, где собиралась родить герцогиню Савойскую, ныне правящую[87]. Я находилась подле нее. Народу было мало; она вспомнила о нашем плане написать эту историю и сказала, что надо снова за нее взяться. И поведала мне о дальнейшем развитии событий, о которых рассказывала ранее. Я снова принялась писать. Утром я показывала ей то, что сделала по вчерашним рассказам; она горячо одобряла написанное. Работа оказалась довольно трудной: в некоторых местах надо было так преобразить истину, чтобы она была узнаваема и в то же время неоскорбительна или неприятна для принцессы. Она подшучивала надо мной в тех местах, которые представляли для меня наибольшую трудность, и так вошла во вкус работы, что во время моего двухдневного путешествия в Париж сама запечатлела то, что я отметила как написанное ее рукою и что храню до сих пор.

Король вернулся; принцесса покинула Сен-Клу, и наш труд был заброшен. На следующий год она поехала в Англию, а через несколько дней после своего возвращения, оказавшись в Сен-Клу, принцесса непостижимым образом рассталась с жизнью, что всегда будет вызывать удивление у тех, кто об этом прочтет. Я имела честь находиться подле нее, когда произошло роковое событие. Я испытала самые горькие чувства, какие только можно испытать при виде того, как умирает прелестнейшая из принцесс, одарившая меня своею благосклонностью. Утрата эта из числа тех, что никогда не забываются, оставляя горечь на всю жизнь.

Смерть принцессы отняла у меня всякое желание продолжать эту историю, и я описала лишь обстоятельства ее смерти, свидетельницей которых стала.

Мир между Францией и Испанией был заключен[88], бракосочетание короля после немалых трудностей состоялось, и кардиналу Мазарини, прославленному тем, что он дал Франции мир, не оставалось, казалось бы, ничего иного, как наслаждаться теми высотами, коих он достиг, следуя своей счастливой судьбе. Никогда еще правящий министр не обладал столь неоспоримым могуществом и никогда еще министр так хорошо не пользовался своим могуществом для укрепления собственного величия.

Во время своего регентства королева-мать отдала ему всю полноту королевской власти – чересчур тягостного бремени для ее слишком ленивой натуры. По достижении совершеннолетия король обнаружил эту власть в руках Мазарини и не имел ни сил, ни даже, может быть, потребности отобрать ее у того. Волнения, спровоцированные скверным поведением кардинала, ему представляли как следствие ненависти принцев к министру, пожелавшему поставить преграды их амбициям; ему внушали, что министр – единственный человек, державший бразды правления государства во время сотрясавшей его бури, чье достойное поведение спасло, быть может, оное государство от гибели.

Подобное соображение, подкрепленное к тому же покорностью, впитанной с молоком матери, давало кардиналу власть над сознанием короля, еще более абсолютную, нежели та, которая распространялась на сознание королевы. Звезда, наделившая Мазарини всей полнотой власти, не обошла стороной даже любовь. И король не смог оставить свое сердце за пределами семейного круга столь удачливого министра; с ранней юности он отдал его третьей из племянниц кардинала, мадемуазель де Манчини[89], и если по достижении более зрелого возраста забрал его, то для того лишь, чтобы целиком вручить четвертой племяннице, носившей то же самое имя – Манчини[90]; он до такой степени подчинился ей, что она, можно сказать, стала госпожой государя, которого с той поры мы видели господином своей возлюбленной и ее любви.

Та же самая счастливая звезда кардинала Мазарини сумела привести к поразительному результату. Во Франции были подавлены остатки раздоров и заговоров. Всеобщий мир положил конец войнам за пределами страны. И перед королевой кардинал частично выполнил свои обязательства: он в конечном счете добился бракосочетания короля (к которому она так страстно стремилась), хотя полагал, что это противоречит его собственным интересам. Однако женитьба короля оказалась для него благоприятной: спокойное, мягкое расположение духа королевы не оставляло места опасениям, что она может попытаться отнять у него управление государством. Словом, для полноты счастья кардиналу требовалась лишь его продолжительность во времени, которого ему как раз и не хватило.

Смерть прервала его безмятежное блаженство спустя короткое время после возвращения из путешествия, завершившегося подписанием мира и бракосочетанием, Мазарини умер в Венсеннском лесу[91] с твердостью духа скорее философской, нежели христианской.

После смерти он оставил несметные богатства. В качестве наследника своего имени и своих сокровищ Мазарини выбрал сына маршала де Ламейре; женил его на Гортензии, самой красивой из своих племянниц[92], и передал в его пользу все предприятия, зависевшие от короля, точно так же как и свое собственное достояние.

Король тем не менее благосклонно отнесся к его распоряжению, равно как и к тому, которое кардинал сделал перед кончиной, – касательно распределения в дальнейшем должностей и бенефиций. Словом, и после смерти тень кардинала по-прежнему властвовала над всем, и король, казалось, собирался руководствоваться в своих поступках чувствами, которые он внушал ему.