Король протянул Зулеме портрет и представил ему Консалва, стоявшего несколько поодаль. Зулема посмотрел на портрет, затем перевел взгляд на Консалва и погрузился в глубокое раздумье. Дон Гарсия принял молчание Зулемы за недобрый знак и вновь обратился к нему:

– Если вас не убеждает сходство этого молодого человека, – король указал на Консалва, – с изображением на портрете, у нас есть другие доказательства, которые, возможно, будут для вас более убедительными. Портрет, который находился в вашей коллекции и который похож как две капли воды на этот портрет, мог попасть в ваши руки только после битвы с маврами, в которой потерпел поражение Нуньес Фернандо, отец Консалва. Дон Фернандо заказал портреты сына замечательному художнику, объездившему немало стран. Арабские одеяния настолько восхитили этого художника, что он изображал в них всех, чьи портреты ему приходилось писать.

– Да, сеньор, – ответил наконец Зулема, – это так. Портрет попал в мою коллекцию именно после этого сражения. Верно и то, что слова вашего величества, как и сходство Консалва с юношей на портрете, не позволяют мне усомниться в том, кого изобразил художник. Но задумался я совсем не об этом – я чту законы Всевышнего и верю в Провидение, но никаких предсказаний Альбумасар не делал, и его слова о портрете, которые, как я вижу, дошли и до вас, были сказаны с целью, Заиде неизвестной, и она приняла их за чистую монету. Поскольку, однако, вы проявляете о ее судьбе такую заботу, позвольте мне, сеньор, рассказать вам то, что вы можете узнать только от меня, и счастье моей дочери будет зависеть от того, как вы решите, выслушав мое повествование. Мой отец, имевший все основания стать во главе халифата, был отправлен его противниками на Кипр, и я последовал за ним. На острове я встретил Аласинтию и полюбил ее. Она была христианкой, и я решил принять ее веру. Христианство казалось мне самой справедливой религией, но меня пугали его суровые законы, и я все время откладывал исполнение своего замысла. Халиф позвал меня к себе в Африку, и очень скоро легкая жизнь и свободные нравы настолько захватили меня, что я забыл о своем прежнем решении и стал ярым защитником своей веры. Долгие годы я даже не вспоминал об Аласинтии, но в конце концов загрустил и пожелал увидеть и ее, и Заиду, которую оставил совсем ребенком. Мне в голову взбрела мысль забрать дочь к себе, обратить ее в свою веру и выдать замуж за принца Фесского из рода Идрисов, который был наслышан о красоте Заиды. Он воспылал к ней страстью еще до того, как увидел ее, и заручился согласием отца – одного из моих ближайших друзей. Война на Кипре поторопила меня, я отправился на остров и встретил там принца Тарского, влюбленного в мою дочь. Принц приглянулся мне своей внешностью, и я был уверен, что Заида полюбит его и не замедлит согласиться выйти за него замуж. Никаких твердых заверений принцу Фесскому я не давал, тем более что его мать была христианкой, и я опасался, как бы она не воспротивилась обращению Заиды в нашу веру. Одним словом, я пообещал Аламиру отдать дочь за него. К моему удивлению, она невзлюбила его. В течение всей осады Фамагусты я всячески уговаривал ее подчиниться моей воле, но мои уговоры ни к чему не привели, и я отступился, сочтя, что насильно мил не будешь и что по возвращении в Африку я выдам ее за принца Фесского, как и было решено ранее. Он часто присылал мне на Кипр письма, и я знал, что его мать умерла, а с ее смертью отпали и последние препятствия, которые могли помешать моим замыслам. Нам наконец удалось покинуть Фамагусту, и по пути мы остановились в Александрии – мне захотелось повидать своего старого знакомого, астролога Альбумасара. Во время одной из наших встреч, на которой присутствовала и Заида, он заметил, что она внимательно и с нескрываемым интересом рассматривает портрет, подобный тому, какой вы мне сейчас показали. На следующий день я рассказал ученому, что Заида невзлюбила Аламира и поэтому-де решил выдать ее замуж за принца Фесского, независимо от того, понравится он ей или нет.

– Я не думаю, что он будет ей неприятен, – сказал мне Альбумасар. – Юноша, изображенный на портрете, очень похож на принца Фесского, и вполне возможно, что это именно он.

– Не могу судить, так как никогда не видел принца, – ответил я. – К тому же портрет попал ко мне совершенно случайно. Хочу лишь, чтобы принц Фесский понравился Заиде, а если она опять закапризничает, я не пойду ни на какие уступки, как это было с принцем Тарским.

Спустя несколько дней дочь обратилась к Альбумасару с просьбой открыть ей ее судьбу. Зная мои намерения и полагая, что красивый арабский юноша и есть принц Фесский, ученый сказал Заиде, что она предназначена тому, кто изображен на портрете, но при этом не выдавал своих слов за пророчество. Я сделал вид, что принимаю эти слова за предсказание, услышанное из уст человека, способного заглядывать в будущее, и всегда напоминал об этом дочери. Когда мы покидали Александрию, Альбумасар, прощаясь со мной, усомнился в том, что наша маленькая хитрость удастся, но я не терял надежды. Во время болезни, от которой я только что оправился, меня вновь посетила мысль принять религию, показавшуюся мне когда-то единственно верной, и с тех пор эта мысль не дает мне покоя. Должен признаться, что сомнения не покидали меня и по сей день. Но сейчас я отдаюсь воле Всевышнего. Он подсказал мне, что если я хотел с помощью обманного пророчества выдать свою дочь замуж за человека своей веры, то, повинуясь подлинному пророчеству, я обязан выдать ее за человека ее веры. Альбумасар ошибся насчет изображенного на портрете юноши и не вкладывал в свои слова какого-то особого смысла, но верно передал волю Божью – Заида предназначена тому, кого изобразила рука художника. Это истинное предсказание воплотится в жизнь счастьем моей дочери, руку которой я отдаю самому достойному на земле человеку. Единственное, что мне остается, – это просить ваше величество удостоить меня чести быть в числе ваших подданных и позволить мне провести остаток жизни в вашем королевстве.

Король и Консалв были настолько поражены и тронуты услышанным, что смогли лишь молча обнять Зулему, не находя слов для выражения переполнявших их чувств. Радуясь от души счастливому завершению длинной цепи событий, порой печальных и даже трагических, они еще долго не расставались и продолжали беседовать. Консалва не удивила ошибка Альбумасара. Он знал, что многие совершали ее, путая его изображение на портрете с принцем Фесским. Он рассказал Зулеме, что мать принца была сестрой его отца, Нуньеса Фернандо, и во время одного из набегов мавры захватили ее в плен и увезли в Африку, где она покорила своей красотой отца принца Фесского и стала его женой.

Покинув кабинет дона Гарсии, Зулема поспешил сообщить обо всем случившемся дочери, счастье которой было беспредельно, – она воспылала к Консалву еще большей страстью. А через несколько дней Зулема принародно принял христианство, и королевский двор занялся приготовлениями к свадьбе, которая явила собой верх испанской галантности и арабской изысканности.

Генриетта Французская[77], вдова Карла I[78], короля Англии, в силу обрушившихся на нее несчастий вынуждена была удалиться во Францию, выбрав местом своего прибежища монастырь Пресвятой Девы Марии в Шайо[79]. Ее влекла туда красота местности, но еще более – дружеские чувства к матери Анжелике[80], настоятельнице монастыря[81]. Особа эта появилась при дворе совсем юной и стала фрейлиной Анны Австрийской, жены Людовика XIII[82].

Государь, чьи увлечения отличались полнейшей невинностью, влюбился в нее, и она отвечала на его страсть весьма нежной дружбой и такой великой преданностью за то доверие, которым он ее почтил, что выдержала испытание, устояв перед всеми заманчивыми предложениями кардинала Ришелье[83].