После соглашения, заключенного в 1797 году с Австрией в Леобене, коварный генерал предложил убийственный вариант для Венецианской республики: выступить против Австрии. В Венеции пытались сопротивляться такому диктату. Тогда генерал нашел предлог и двинул войска на республику аристократов. Много веков балансируя на волнах неспокойной жизни, сумевшая сохранить самостоятельность в отношениях с Портой, Австрией, Римом, Венеция пала под напором Бонапарта. А тот моментально приказал направить эскадру к Ионическим островам, в греческие владения Венеции, и высадить там десант. Эта дерзкая операция заставила заволноваться Селима III и Павла I, Фердинанда Неаполитанского и сэра Уильяма Питта — заносчивого английского премьера. Франция становилась опасным соседом Турции. Так пересеклись силовые линии истории в том месте Средиземноморья.

А там, в Ионическом и Адриатическом морях, именуемых тогда чаще Венецианским заливом, ожерельем вокруг материковой Греции протянулись острова Китира (Цериго — острова носили греческое и итальянское названия), Паксос (Паксо), Итака, Левкас или Левкада (остров Святой Мавры), Кефалиния (Кефалония), Керкира (Корфу).

Жители этих островов — греки — были известны как мореплаватели и земледельцы. Уже много лет они томились под венецианским владычеством. Это не был смертельный гнет Османской империи, в которой весе вопросы решались однозначно — кривым ятаганом. Венеция не прирезала своих подданных, она просто потрошила их, заставляя денно и нощно работать на процветание своей упитанной республики, на наполнение сейфов и кошельков утонченных толстосумов.

Вершителями судеб островных жителей был клан привилегированных нобилей, то есть дворян-аристократов, ведущих свое происхождение от венецианских знатных родов. Нобили говорили между собой по-итальянски, все судебные, торговые дела велись также на чуждом основному греческому населению языке. Привилегии нобилей были записаны в «Золотой книге» — символ их величия и родовитости. Однако на островах появлялось все больше и больше людей независимых в экономическом отношении, овладевших высокими познаниями в экономике, торговле, науке, культуре, искусстве. Они-то и составили неспокойный второй класс (иль секондо ордино) ионического общества. Крестьяне, моряки, ремесленники были тем низшим слоем, который должен был обслуживать два первых. Но вольнолюбивые иониты не были столь угнетенные и забитые, чтобы не заявлять о своих представлениях по поводу порядков и устройства жизни на острове. Люди они были свободолюбивые, крепостного права в то время уже не знавшие и горячо преданные своей малой родине, все время находившейся между молотом и наковальней европейских узурпаторов и восточных деспотов. Большая же их родина — Греция — уже немало веков находилась в закабаленном состоянии, многие ее сыны рассеялись по Средиземноморью и Черноморским берегам. Может быть, никто лучше их не знал эти бухты, заливы, места стоянок, укромные места. Их брали капитанами, лоцманами, матросами на свои корабли константинопольские паши, венецианские дожи, мальтийские рыцари, неаполитанские аристократы. И вот уже много лет их, с доверием к опыту и за преданность, приглашают на службу в Россию. Сотнями лет вынуждены были они скрывать свою надежду на возрождение своей родины. Греки упорно ждали своего часа. Они копили богатства в домах и ненависть в сердцах. Свято верили в день освобождения и берегли Веру. Османы предлагали отойти от заветов веры своей, и это обеспечивало бы им почти сказочную жизнь, без страха и угроз. Греки молчали и горестно вздыхали, «отсчитывая» деньги за повышенный налог. Папские нунции нашептывали: переходите в истинную, католическую веру, и вы получите тайное и явное покровительство папы. Греки молчали. Не для того они страдали столетиями, чтобы склонить голову перед святыми отцами Рима, предавшими их в тяжелый час. Два центра притяжения сложились для них в конце века — Париж и Петербург, Франция и Россия.

Французская революция 1789 года породила надежды на освобождение, ведь на знаменах республики было написано: «Братство всем народам...» Во Францию потянулись наиболее пылкие молодые греки, зазвучали пламенные республиканские речи.

Конечно, речь шла не о том, что народ Греции воспринимал с полным пониманием идеологию французской революции. Для греческого общества это был еще далекий этап. Главное было решить вопрос национального освобождения. Французская Директория и Бонапарт понимали, сколь заманчиво было пообещать грекам независимость, однако параллельно они не позволяли этим освободительным настроениям зайти слишком далеко. Острова нужны были Бонапарту для другого.

17 (29) июня 1797 года французские войска под командованием генерала А. Жантили высадились в порту Корфу. Настрадавшись под венецианским владычеством, корфиоты с напряженным молчанием встречали новых хозяев. Кто они? Несут ли свободу, равенство, братство? Или сменят венецианские налоги на свои да заменят итальянский язык французским.

Бонапарт знал, что надо въезжать в любую страну на страстных, громких, даже ошеломляющих лозунгах. Для этого всегда найдется какой-нибудь неистовый поклонник революции и идей. На острова им был отряжен ученый-эллинист А. В. Арно, которому предписано было возбуждать народ, превращать его в друга французской революции. Арно взялся за это со всей пылкостью и подготовил страстную прокламацию.

«Потомки первого народа, прославившиеся своими республиканскими учреждениями, вернитесь к доблести ваших предков, верните престижу греков первоначальный блеск, — провозглашалось в воззвании, — ... и вы обеспечите доблесть античных времен, права, которые вам обеспечит Франция, освободительница Италии, благодеяния, которые я вам обещаю от имени генерала Бонапарта и по воле Французской республики, естественной союзницы всех свободных народов...»

Возможно, Арно, как и многие искренние республиканцы, так и думал, но у Бонапарта были свои планы. Дав посадить Древо Свободы на центральной площади Корфу, он, по-видимому, уже замышлял свой стремительный бросок в восточное Средиземноморье. Там грезилась ему новая Великая империя, оттуда шел терпкий запах лавра, увенчавшего Александра Македонского. Но для сокрушения турецких владык надо было разжечь национальные чувства, вызвать призрак свободы греков, поднять восстание против султана. «Если обитатели этого края склонны к независимости, — писал он Жантили, — вы должны потакать их вкусу и не упустить в различных прокламациях, которые вы выпустите, говорить о Греции, Афинах и Спарте». И главное, это ничего не стоило Французской республике. Да, Бонапарт говорил о древних эллинских республиках, а сам мечтал об империи Александра Македонского. И Ионические острова были тем предместьем, с которого он мог сделать скачок в Египет. Директория как-то недооценила острова, считая их разменной монетой для торга за столом переговоров с Австрией и другими державами. Бонапарт же сразу определил их стратегическое значение. Что-что, а военной дальнозоркости у него тогда хватало. Необходимо было превратить острова в надежную базу, где следовало иметь широкую опору среди населения. Нобили, конечно, выступили против республиканских порядков. Их «Золотая книга», где записывались все дворянские роды островов, была сожжена под бурные крики торжества простых людей и второклассных — ильсекондордино. Генеральные Советы, в которых заседали нобили, были распущены. Их заставили платить налоги наряду со всеми. Но и среди нобилей (особенно среди молодежи) были горячие сторонники лозунгов французской революции. Кое-кто (граф Ловердос, семья Бурбакисов) стали даже видными генералами и дипломатами наполеоновского режима. Но в целом нобили с первых дней не приняли французскую администрацию. Они всячески возбуждали все другие слои населения против нее. В других же слоях отношение к французам было неоднозначное. Второклассные ждали от французов серьезных прав, и они кое-что получили в управлении, в возможности широкой торговли, большие возможности получили евреи-ростовщики. Но пришло время платить контрибуцию, сдавать налоги для содержания французских войск. И тут оказалось, что денежки на революционные лозунги буржуазия платить не желает. Да и права она получила относительные.