Павел I испробовал в борьбе с республиканской Францией почти все приемы в политике. Коалиция, с помощью которой он хотел восстановить монархическое равновесие, оказалась нестойкой. Всякий союзный кулик тянул в полезное для себя болото. Российский министр иностранных дел, вице-канцлер Ростопчин мрачно размышлял о положении Европы и России после кампании Суворова — в 1800 году: «Франция, Англия, Пруссия кончат войну со значительными выгодами, Россия же останется ни при чем, потеряв 23 тысячи человек единственно для того, чтобы уверить себя в вероломстве Питта и Тугута, а Европу в бессмертии князя Суворова». Русский историк В. О. Ключевский так охарактеризовал этот заканчивающийся период истории: «Принципы, введенные русским двором в международную политику: политическое равновесие — как основное правило, коалиция и конгресс — как средство против революционной пропаганды и мировой республики, религиозно-национальная самобытность — как вывод из основного правила против революционного космополитизма. Среди господствовавших тогда мелких эгоистических расчетов только в дипломатических бумагах петербургского кабинета можно найти какой-то материал для системы, достойной европейской цивилизации. Так, выступая деятельной участницей европейских движений, Россия вступила на путь, по которому шла целый век — становиться во главе угнетаемых и угрожаемых какой-либо исключительной силой». Известный историк не обладал современной методологией, причислял, например, космополитизм к революционным течениям и т. д., не говорил, естественно, о социальном угнетении, но он уловил направления в политике того времени. Россия Павла I стремилась ограничить всемирно завоевательскую тенденцию и захватнические амбиции молодой французской буржуазии, стремясь не допустить поглощения ею всей Европы. (Естественно, заботясь при этом и об интересах правящих династий.)

Первый консул Французской республики, а им по конституции с 18 брюмера (9 ноября) 1799 года был уже Наполеон Бонапарт (ускользнувший как от египетской мышеловки, так и от позорной славы пораженца), удерживал только форму республики, на самом деде получил уже права монарха (замещение должностей, право начальника над сухопутными и морскими силами страны и т. д.). Павел I, конечно, чувствовал это, и его антифранцузская направленность иссякла. Началось прощупывание для будущего союза. Павел, правда, еще присматривается к коалиции, не рвет до конца, надеется на возвращение Мальты, не хочет возбуждать турок, отдает противоречивые указания Ушакову.

Англия, увидев, как уплывает безотказный союзник, включила все свои ресурсы, чтобы задержать печальный для нее процесс, устранить Павла I. Английский исследователь Дж. Кинни показал, как не жалело денег английское посольство для подкупа высших лиц. Он пишет: «Один из главных заговорщиков, князь П. А. Зубов, по слухам, подготовил проект конституции для России, взяв за образец конституцию Англии. Сестра Зубова, Ольга Жеребцова, которая была любовницей Чарлза Витворта, бывшего британского посланника в Санкт-Петербурге, заявляла, что английское золото помогло финансировать заговор. Многие люди также утверждали, что видели еще причинную связь в дружбе Витворта с графом Н. П. Паниным, одним из признанных инициаторов заговора. В заговоре, конечно, участвовали не одни английские агенты, были тут и обиженные екатерининские вельможи, дворяне, жаждущие перемен и т. д. Окружение Павла почувствовало опасность летом 1800 года, был разгадан шифр Витворта, который и был выдворен в июне из столицы. Панин был сослан в деревню. Но 40 тысяч золотых рублей, оставленных Витвортом, работали на заговор. В далекое же Средиземноморье все это в полной мере еще не докатилось. Тут действовали старые рескрипты, указания и амбиции.

Однако к середине 1800 года перед русской эскадрой вырисовывается окончательная необходимость возвращения на Родину. Ушаков собирает военный совет.

«В рассуждении недостатка провианта, потребных, припасов, материалов, такелажа и большого требующегося исправления кораблей, на котором согласное положили мнение...

— Эскадрам и войскам, здесь находящимся, немедленно возвратиться в черноморские порты».

Павлу I, дабы предотвратить новые эмоциональные его указания, в рапорте 2 июля Ушаков обосновывает это решение его же предписаниями. «При нынешних последовавших обстоятельствах Генеральный военный совет сие предположение почитает полезным с таковою надеждою, что оно сходственно с прежними высочайшими повелениями и теперешними обстоятельствами...

...Со всеми прочими кораблями, фрегатами и войсками следовать через Архипелаг и Константинопольский пролив в черноморские порты для исправления, сходно, как прежними высочайшего ваше императорского величества повелениями предписано».

Все. Экспедиция завершилась. На Корфу осталась артиллерийская команда под началом подполковника Гастфера. Фрегаты под командованием капитана Сорокина и батальоны генерал-лейтенанта Бороздина продолжали охранять Неаполь.

Другой герой Средиземноморской войны, контр-адмирал Нельсон, подгоняемый раздраженным английским Адмиралтейством, тоже спустил свой флаг 13 июля и отправился на родину.

Русская эскадра из 11 кораблей, двух авизов, транспорта и трех малых судов двинулась из Корфу в Чернов море.

Тело коалиции еще существовало, но кровь из него была уже спущена.

Федор Федорович с утра приказал себе: «Не расстраиваться. Не предаваться чрезмерно чувствованиям». Знал, сделать это будет нелегко: сегодня корабли покидали Корфу. Понимал, заканчивается важная, а может быть, и главная часть его жизни. Здесь одержал одну из самых славных своих побед — взял Корфу. Здесь он скинул путы постоянного надзора и контроля. Руководил сам: согласно пониманию и опыту, обстановке и обстоятельствам. Нет, он слал рапорты в Петербург, но знал и то — пока они дойдут, он уже завершит то, на что испрашивал разрешения. Здесь он был военным моряком и державным деятелем, слугой царю и отцом своим матросам, европейским политиком и полномочным представителем России. Думал о том, сколько же там, в Ахтияре, на Черноморском флоте, в любезном ему Отечестве приходится тратить сил на уговаривание вельмож, увещевание чиновников, на преодоление разгильдяйства, напыщенного чванства, многозначительного неумения, сколько сословных, финансовых, естественных рогаток приходилось ему преодолевать. Было, конечно, все это и тут, вдали от Родины, но здесь он — хозяин ситуации, боя и мира. Редко, редко русскому талантливому человеку приходится, быть в таком положении. Но уж если улыбалась ему судьба, то достигал он таких вершин, как Суворов, как Ломоносов, близких духу и душе Ушакова людей. Но главное, он верил и знал, что должен взять Корфу, сохранить корабли, должен победить. Он знал, что Мордвинов, блестящий и способный адмирал, не одерживал побед потому, что лишен был веры и решимости. Сам же он, изучив все высокие приказы и уяснив задачу, заставил себя не колебаться, не отступать. А ведь можно было дрогнуть, растеряться, оправдать себя, свое отступление. И, может быть, поняли бы, простили бы, но он не простил бы себя. И поэтому был столь тверд и непреклонен, казался, наверное, твердолобым. Но постепенно видел, как вокруг расчищалось место, предоставляющее ему простор и свободу действий. Федор Федорович был твердо убежден, что неудача наступает тогда, когда человек не приложил вовремя воли и своих способностей, чтобы добиться успеха. Редко мог он упрекнуть себя за отступление от этого правила.

...На площади перед ратушей собралось великое множество люду. Пожалуй, весь Корфу. Все морские служители уже были на кораблях, а здесь, у высокого крыльца, выстроился почетный караул из солдат подполковника Гастфера, что оставались еще на острове для охранной службы. Флейтисты должны были сыграть бодрую торжественную мелодию, но музыкальный строй как-то сломался, инструменты зазвучали вразнобой, и оттого каждая флейта стала издавать какие-то печальные и грустные звуки. Зарыдали женщины, заплакали дети. Мужчины-греки негромко приказывали им замолчать, но сами украдкой смахивали влагу с ресниц. Ушаков прокашлялся, потер щеку и, успокоившись, медленно, отчеканивая каждое слово, обратился к собравшимся: