— Объявите тревогу, — сказал старпому. — Готовьте шлюпки, пусть люди знают, что им придется оставить судно. Только без паники, время пока есть.
Да, какое-то время судьба отпустила для меня. За это время могли справиться с машиной, или кто-нибудь подскочит и возьмет на буксир, или… Третьего не было. Когда останется до айсберга полмили, я прикажу оставить судно.
Шлюпки готовили к спуску, и мне оставалось только ждать, когда истечет отпущенное время. Я был спокоен, мысленно простился с этим миром и, вспомнив о Люське и племянниках, пожелал им счастья.
По моей команде штурманы надели спасательные пояса и стояли рядом, верные мои оруженосцы. Рулевой принес нагрудник для меня, и второй штурман подошел с ним ко мне вплотную.
— Это для вас, Игорь Васильевич, — сказал он.
Я недоуменно глянул на него и молча отвел протянутую руку.
«Чудаки-ребятишки, — подумал я. — Это вам еще плавать и плавать, а мне-то нагрудник к чему…»
Прибежал радист, сказал, что «Стерегущий» снова требует на пеленг поработать. Мы поработали на пеленг. Спасатель подбодрил — скоро, мол, подойдут. Все знали, что льды есть льды, хочешь не хочешь, а они на курсе, каждый думал об этом и о многом другом, своем. Тянулись минуты, и самым тягостным была невозможность сделать хоть что-то для спасения корабля.
А ветер тем временем с силой давил на высокую надстройку «Нептуна» и гнал траулер на ледяную гору.
«Парусность большая, — механически отметил я, — вот и несет».
Подошел старпом и негромко сказал, что шлюпки готовы к спуску.
«Парусность… Постой, постой, — снова шевельнулась мысль, — здесь, кажется, выход…»
— Боцман! — крикнул я и обернулся.
Из-за спины старпома выдвинулась приземистая фигура боцмана.
— Живо все трюмные брезенты собери на баке… Живо!
Старпом недоуменно взглянул на меня.
— Парус! — крикнул я ему. — Понимаешь, Григорьич, парус!
— Ясно! — рявкнул старпом и вслед за боцманом бросился с мостика вниз.
Смешон и жалок был парус, сооруженный в лихорадочной спешке матросами «Нептуна».
По моей команде с мостика его подняли на балке между фок-мачтой и грузовой стрелой, служившей в качестве гика. Но распяленный брезент поймал ветер, наполнил им складки и заставил траулер сойти с роковой линии, привязавшей судно к ледяной горе.
Медленно, очень медленно уходил в сторону «Нептун». Казалось, что и нет никакого отклонения, и хлопоты напрасны, но с каждой минутой синяя скала сдвигалась к корме, и скоро стало ясно, что траулер айсберга не коснется.
Мы отошли от него на милю, когда из снежного заряда вывернул верткий трудяга-спасатель. «Стерегущий» увидел «Нептуна», и басовитый не по размерам судна гудок ударил в уши не промолвивших слова моих рыбаков.
И тогда качнулась ледяная гора, стремительно понеслась к воде ее вершина, из бездны бежали стены, облизанные водой, айсберг потерял равновесие и с оглушительным шумом перевернулся. Казалось, брызги достигли людей на мостике «Нептуна». Опрокинутый айсберг раскачивался, подняв в небо зеленое днище. Поодаль маячил спасатель, с него изумленно глядели на ледяную гору и траулер, ползущий от нее под диковинными парусами.
Потом родились легенды и стопка листков объяснений, которые написали мы со стармехом. Все это было потом. А сейчас все молчали на мостике «Нептуна» и каждый ждал, чтоб первым нарушил молчание капитан.
Надо было что-нибудь сказать, и я сдвинулся с места, шагнул к третьему штурману, не сводившему с айсберга глаз, тронул за плечо и кивнул в сторону трюмных брезентов на фок-мачте.
— Ну чем не клипер? — весело подмигнул ему.
Все повернули головы, заулыбались и вздрогнули разом, когда звякнул телефон и вслед за звонком дернулась стрелка: «Готова машина».
Старпом бросился к рукоятке и поставил ее на «малый ход».
— Убрать паруса! — крикнул я боцману.
В каюте долго стоял перед зеркалом и водил расческой по жестким, отросшим за время рейса белым-белым волосам.
«Придется красить, что ли», — горько подумал я и, издеваясь над собой, вслух произнес:
— Так, что ли, жених?
Собственный голос показался мне хриплым. Я прокашлялся и повернулся к маленькому крабу в стакане.
— А что ты скажешь, брат?
Краб молчал.
Тогда осторожно вынул его из стакана и опустил на стекло письменного стола. Краб не шевельнулся. Я потрогал пальцем тоненькие лапки. Они оставались неподвижными.
Маленький краб умер.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Его оставили одного на весь день, и капитан Волков радовался тишине, строгим шершавым соснам, мягкому солнцу и красным комочкам на заполонивших дачу малиновых кустах.
Волкову нравилось оставаться на даче одному, когда Сергей и Лена уезжали в город, и капитан радовался возможности молчать, созерцая непривычное и размышляя о разном.
Последний перед отпуском рейс оказался для Волкова хлопотливым. Выход отложили на несколько дней. Затем у Исландии Волков получил приказ сбегать на Фарерские острова и забрать на промысел группу ученых с другого судна. Словом, он припоздал к погожим денькам и не успел забить рыбой трюма, как появились льды. А во льдах известно какая рыба… Того и жди, что пропорешь борт.
План, верно, взяли с лихвой, но измотались порядком. По возвращении из рейса Волков поставил «Рязань» в ремонт, передал дела старпому, а сам покатил «Полярным экспрессом» на юг.
В Ленинграде капитан делал пересадку. Уже готовясь оформить билет, Волков позвонил Сергею с Московского вокзала.
— Игорь! Какими судьбами? Откуда? — закричал Сергей, едва Волков назвал себя. — Немедленно приезжай ко мне в редакцию, немедленно жми! Адрес знаешь? Ну вот, значит, и хорошо… И давай сразу!
«А что я, собственно, теряю, — подумал Волков, — юг не уйдет, а так хоть друга детства навещу».
Капитан взял такси и поехал на Фонтанку, где Сергей работал художественным редактором одного из питерских журналов.
В тесном кабинете его, залепленном обложками, сидели трое парней. Они с любопытством глянули на Волкова, предложили сесть и сказали, что Сергей у главного, скоро будет.
Некоторое время все молчали, потом один из парней решительно встал и шагнул к Волкову, протягивая руку:
— Давайте знакомиться, мы знаем о вас, Сергей сказал, меня зовут Бронислав, а фамилия Ларионов. Мы все — художники. Ваш друг Сергей — поилец и кормилец, работу нам дает, отец родной…
Волков пожал художникам руки, и тут дверь распахнулась, ворвался Сергей, обнял Волкова, и они расцеловались.
— Броня, дверь! — сказал Сергей. — А ты, Максимыч, давай…
Грузный Максимыч не спеша поднялся со стула, согнувшись, переваливаясь на удивительно кривых ногах, выволок из-под стола пузатый портфель, щелкнул замками и принялся вытаскивать пиво, полбуханки ржаного хлеба, две бутылки «Кубанской», колбасу и промасленный пакет с пирожками.
Тем временем высокий усатый парень достал из шкафа стаканы.
— Мои друзья, — сказал Сергей, — работаем вместе… Делаем журналу красиво. Давайте за встречу.
— Значит, без отрыва от производства? — усмехнулся капитан.
Парни быстро покончили с водкой — две бутылки на четверых! — убрали пустые бутылки, оставили стаканы и пиво.
— Броня, дверь! — скомандовал Сергей. — А пиво пойдет легально, против пива начальство не возражает. Ну давай рассказывай, старик…
Ребятам, видно, тоже хотелось послушать морские байки, но решили не мешать двум старым друзьям и один за другим покинули кабинет.
— А что говорить? — сказал Волков. — Вот пришел с Лабрадора, сто двадцать суток и еще четыре дня гонялся за треской. Любишь тресковую печень, Серега? У меня есть в чемодане, надо на вокзал заехать…
— Заедем, конечно, — сказал Сергей. — Знаешь, ты ничего не говори сейчас. Поскучай минут тридцать, мне надо картинки сдать в секретариат. Потом я освобожусь, и поедем с тобой на дачу. Там и наговоримся. Ленка сегодня дома, будет для нее сюрприз. Ты ведь не видел мою Ленку?
