— Пираты разоряют наши участки, сжигают наши ламины, уводят наших женщин и детей в рабство.
Джеймс тоже остановил долгий взгляд на черепах.
— Охота за головами был введена предками, - кивнул старик. - Это пеньямун - тоже хороший обычай. Он необходим для искупительных обрядов, отбора женихов и невест, для земледельческих праздников, закладывания нового жилища - всех важных событий нашей жизни...
Привязанные вдоль всей pyau[21] бойцовые петухи беспрерывно вызывали друг друга на поединок, а среди корзин играли голые ребятишки. Закопченные черепа ударялись друг о друга, постукивая на сквозняке.
— Это древний обычай, а древние обычаи хороши...
Вечером женщины с маленькими коническими грудями и с вытянутыми бронзовыми гирьками ушами расставили на циновках блюда с оладьями, сушеной рыбой и чаши с туаком[22]. Затем, поев и хорошо выпив, под звуки гонгов, барабана из шкуры лани и сапе[23] даякские воины станцевали для гостей. Каждая мышца на теле блестела от пота, будто намазанная маслом. Вдоль длинных сабель колыхались черные и белые перья кеньяланга - священной птицы калао. Мужчины отрывисто вскрикивали, точно клинком пронзая гул гонгов, и, топчась с глухим стуком, сотрясали бамбуковый пол. Порой в пылу танца их шиньоны развязывались, и между бахромой ожерелий из козьей шерсти ниспадали длинные синеватые пряди. Стоявшие на коленях вдоль стены женщины красовались в праздничных юбках, сплошь усеянных голландскими флоринами, блестевшими в свете факелов, точно глаза.
Однажды утром, когда маленький флот шел по Садонгу, в бамбуковую мачту что-то вонзршось и завибрировало. Вскоре градом посыпались другие стрелы.
— Сарибасцы!
— За мушкеты!
Лай залпов немедля вызвал яростные клики. По воде с быстротой насекомых скользили лодки сарибасских пиратов. Джеймс еще никогда не видел даяков с такой светлой кожей и такого большого роста. У них были жилистые тела и благородные черты. Губы тонкие, глаза - маленькие и умные, а весь облик выражал независимость и дикость. Время замерло, пространство выгнулось. Возможно, стычка длилась две минуты, а быть может, и два часа. В Садонг падали раненые, и вода в нем побагровела. Жуткие поединки, вопли умирающих и клацанье челюстей, когда из воды вдруг поднималась длинная спина с шишковатой шкурой.
Внезапно одна стрела с птичьим свистом задела висок Джеймса, вырвав клок волос. Джеймса охватила ярость, и, ослепленный гневом, он выстрелил, не целясь.
— Мерзавец, я сдеру с тебя шкуру! - Крикнул он дикарю, который целился в него и, очевидно, был главарем. Тот живо опустился на дно уже поплывшей к болотистому рукаву лодки. Затем, выпрямившись, он издевательски закривлялся и что-то выкрикнул, после чего вместе с сообщниками исчез за деревьями на скалистом выступе.
Раненых проводников следовало доставить в Кучинг по течению - единственный доступный путь в этом случае.
На сей раз в Кучинге вопросы задавал Джеймс. По-прежнему теребивший ожерелье Хассим смущенно слушал. Макоты не было, или, точнее, он прятался за занавесом.
— Разве Брунейский султанат не желает установить торговое сообщение с Сингапуром?
— Но Сингапур - всего лишь название, позволяющее управлять всей торговлей на северном побережье от Маруду до Танджонг-Дату.
— Наверное, это отличное решение для всех заинтересованных сторон, и Сингапур сумел бы оценить его по достоинству. Ведь султанат согласится открыть свои порты для иностранных судов в целом?..
— На этот вопрос я не могу отвечать в целом, туан Брук, без особого обязательства.
Джеймс поклонился:
— Ясно. Что касается первого пункта, это же отличное приобретение - не следует ли определить его порядок прямо сейчас?
Хассим прижал к сердцу янтарную руку с огромными ногтями.
— К чему друзьям такая спешка?
— Я вовсе не спешу, раджа муда. Просто боюсь, как бы местное пиратство не отдалило осуществление замысла.
Раджа муда Хассим поспешно согласился, но вместе с тем задумался, как примирить несомненно прибыльный коммерческий план с борьбой против преступной организации, приносящей очень хороший доход Брунею. Макота за пологом задавался тем же вопросом, понимая, что Хассим рассчитывает на его помощь. А Хассим понимал, что Макота за пологом об этом знает.
Когда Джеймс собрался уходить, раджа муда Хассим не удержался и взглянул на него с мольбой:
— Не забывайте меня, туан Брук...
Но Джеймс ничего не забывал, если только сам этого не хотел.
Вечером, уже на борту «Роялиста», он вернулся к разговору.
— Мне решительно не нравится эта конструкция с занавесами, за которыми можно тайком подслушивать. Вы заметили, что там кто-то прятался, Уильямсон?.. Полагаю, это был Макота, но из Макоты такой же Полоний, как из меня - Гамлет. Просто нам нужно следить за своей речью...
Нет, Джеймс воображал себя не Гамлетом, а скорее уж светским святым Георгием, великодушным паладином - во всяком случае, не приспособленным к оседлой жизни человеком. Пока что он пребывал в растерянности. Хотя ему не терпелось отправиться в Манилу и Новую Гвинею, он, разумеется, был не склонен менять свои планы. Столкновение с сарибасскими пиратами открыло счет, по которому следовало уплатить и, главное, Доказать, что без речной безопасности установить какое-либо сообщение невозможно. Уплыть? Остаться?.. В тот вечер у него голова шла кругом. Уильямсон отправился спать, и, оставшись один, Джеймс поднялся на палубу. Огромная тропическая луна затопила мир своим ртутным сиянием. Все побережье, очевидно, спало, и только в жилище раджи муды Хассима горел свет.
— За последние несколько недель даякские мятежники сильно продвинулись, - сказал Макота, приторно улыбнувшись.
Хассим не ответил. Слышалось лишь потрескивание факелов, плеск воды о сваи и далекий собачий лай. Макота хорошо знал нрав раджи муды: поклонник этикета и мелкий тиран, преследовавший и каравший всякого, кто, проходя мимо царского навеса, забудет благоговейно сложить зонтик; рабовладелец и предмет тайной ненависти; богатый вельможа, в глубине души прекрасно понимавший, что иностранная помощь обеспечит ему престол, на который он собирался когда-нибудь взойти, - задача не из легких, ведь у Хассима было тринадцать родных и неисчислимое множество двоюродных братьев, а при брунейском дворе кофе подавал палач. Хассима и Макоту многое объединяло, но если второй поставил выдающийся талант интригана на службу целенаправленной воле к власти, то раджа муда был уклончив, нерешителен, малодушен. Его двурушничество проистекало не из четкой тактики, как у Макоты, а лишь из вечного непостоянства. Поэтому даже самые невинные его затеи часто заканчивались провалом. Он перестал вертеть ожерельем и, внезапно собрав в кулак жемчужины, сказал:
— Я больше ни на что не способен. Наши войска расстроены, и ты это знаешь.
— Тогда попроси англичанина нас поддержать.
Один вид «Роялиста» и его экипажа мог бы внушить врагу мысль о крупной британской помощи.
— Я подумаю об этом.
— Сейчас нужно думать, сейчас.
Хассим попытался снова увильнуть, хотя всегда побаивался Макоты.
— А если он не согласится?
Похоже, Макоту это весьма позабавило:
— Согласится. Из любопытства.
И Джеймс действительно согласился. Из любопытства. Поскольку он тоже любил выступать на сцене. Потому что его рыцарский идеал служил лишь предлогом для приключений. А еще потому что он всегда был готов ко всяким случайностям и неожиданностям.
Джеймс поднялся по реке до Лида-Танаха, где Макота разместил свое разношерстное, недисциплинированное войско затевавших нескончаемые ссоры малайцев, китайцев и даяков. Доставленная провизия внесла долгожданное разнообразие в жизнь воинов, которые, подобно героям «Илиады», обменивались с врагами потоками брани. Над палисадами гремели ругательства, звучали гонги, исполнялись чувственные боевые танцы. Эта война не всегда оставалась лишь словесной и дорого обходилась деревенским жителям, которых хаотичные военные действия обрекали на голод. Ведь проливалась именно их кровь, сжигались их дома, опустошались их участки. Пока что войска Макоты весело стояли биваком, не желая производить вылазку, к которой призывал Джеймс, хотя, впрочем, ему не доверили официального командования. Макота же оказался дрянным стратегом. Воины пребывали в бездействии, тогда как мятежники наступали: они были гибкими и, когда не давали пиратам бой, не брезговали вступать с ними в союз. Потеряв целых два месяца, Джеймс объяснил радже муде, что его присутствие в стане столь безразличных союзников лишено всякого смысла. Хассим всполошился: неужели туан Брук бросит его в тот самый момент, когда он ждет подкрепления, способного переломить ситуацию? Он вздыхал и хныкал:
