«...От апоплексического удара скончался полковник Суэттенхем, и это большая потеря для всех нас, ведь он отлично играл в вист. Меня часто навещает добрейшая мисс Гертруда Джейкоб, но, к сожалению, я не отвечаю ей взаимностью, поскольку очень редко выхожу...»

Миссис Брук действительно почти не покидала небольшой кругообразной гостиной, где, одетая в отороченное мехом куницы матине, перебирала воспоминания, принимала немногих друзей и вела обширную переписку.

«...Виконтесса Уинсли всегда носит странные шляпки, нарушая приличия и правила хорошего тона. Младшая из малышек Киган этой зимой выходит замуж, но вряд ли ты ее помнишь, ведь когда ты уехал, она была еще ребенком...»

Миссис Брук остановилась, и перо повисло в воздухе. Писать ли о Берил Йетс? Рассказать, что она все еще не замужем, мало-помалу превращается в старую деву и после смерти матери живет с двумя служанками в домишке с укутанным, точно мехами, глицинией, классицистическим фронтоном? Нет, не нужно. Перо снова тихо заскрипело.

«...Ты жалуешься, что сестры редко пишут, и возможно, ты прав. Маргарет с Энтони посвящают свободное от его службы время благотворительности и любительскому театру, что, как ты понимаешь, отнимает много сил. У Эммы с мужем тоже полно хлопот: у него пасторская служба, а у нее - все вытекающие обязанности. Дети приезжали ко мне на пару недель в гости, и невозможно представить две столь несхожие натуры. Брук - красивый, как ангелочек, брюнет с вьющимися волосами. Пользуясь своим обаянием, он добивается массы поблажек от несчастной старухи - своей бабушки. Чарльз - слегка низкорослый и слишком серьезный для своих двенадцати лет блондин. Никогда ничего не просит для себя, зато жаждет все знать: водоизмещение корабля, численность населения, скорость ветра, как добывают какао-порошок и чем питаются божьи коровки. Брук готов с утра до вечера гулять в саду, а Чарльз все время в библиотеке, если только не пристает ко мне с расспросами. Брук умоляет купить борзую, а Чарльз отложил несколько суверенов на секстан. Уверена, что каждый из них станет выдающимся человеком. Я отошлю тебе пока их миниатюрные портреты, выполненные миссис Салливан, бывшей ученицей Ромнея[26].

По твоей просьбе отсылаю также волшебный фонарь и поручаю Симпсону доставить мощную электрическую машину, которая тебе так необходима, ведь сама я совершенно не разбираюсь в этих приборах. Извести меня, доволен ли ты ею, но только не пиши в ночное время, когда следует спать. Умоляю, заботься о своем здоровье и безопасности и не подвергай себя ненужному риску. Не забывай также принимать хинин, ладно? Я подолгу думаю о тебе каждый день, дорогой мой сын, и надеюсь еще прижать тебя к груди - для меня это огромное утешение.

Мама».

Миссис Брук посыпала письмо песком, сложила, запечатала и позвала старейшую индийскую служанку Шушму, чтобы та передала выездному лакею продолговатый кремовый четырехугольник, который Джеймс всегда вскрывал с замиранием сердца.

Ему было нелегко. Он решил упорядочить хаос, укрепить свое новое правительство, расстроить интриги Макоты, побороть пиратство и добиться взаимопонимания с малайским населением. Это была тяжелая задача для человека, который приобрел опыт управления на второстепенной должности в Компании и не обладал никакой официальной властью - сэр Сэмюэл сказал ему об этом в лицо.

В пламени с треском сгорали бабочки и москиты, которые затем плавали обугленные в ламповом масле. Уильямсон писал уже несколько часов, слегка прикрывая большими бежевыми веками свои обсидиановые глаза. Джеймс диктовал - его лицо едва проступало светлым пятном в темноте.

— ...Всякое управление должно быть направлено на удовлетворение туземных интересов и разработку местных ресурсов, а не слепо следовать требованиям колонизации, нацеленной лишь на получение прибыли и не считающейся с неотъемлемыми правами аборигенов...

Он на минуту умолк, уставившись на лампу. Джеймс смутно предвидел такое же процветание, как на Яве, уповал на Золотой век в Аркадии. В тот день он решил составить первый гражданский кодекс Саравака, немедленно опубликованный на малайском. Любому другому эта затея показалась бы неосуществимой, ведь следовало примирить западную этику с соответствующими адатами - управлявшими всем жизненным укладом неписаными законами.

— ...Поэтому нужно гарантировать свободу предпринимательства и торговли каждому жителю Саравака, независимо от этнической принадлежности. При этом управление сохранит за собой монополию на олово.

Уильямсон поднял удивленный взгляд.

— Ну да, - раздраженно сказал Джеймс, - монополию на олово. А чего ты ожидал?

«И на опиум?..» - Украдкой спросило его второе «я». Джеймс помедлил, но борьба оказалась недолгой.

— И на опиум.

Томас Уильямсон забеспокоился. «Это несправедливо, - подумал он. - Человек не может оставаться беспристрастным, подчиняясь слишком противоречивым порывам».

Две впорхнувшие летучие мыши начали с писком биться о стены и потолок, смахивая хлопья пыли на исписанный лист бумаги.

— Хотя бы один конфликт, в который меня никто не просит вмешаться, - усмехнулся Джеймс.

Он намекал на почти ежедневно проходившие в большом зале Резиденции разбирательства. Джеймс должен был руководить ими, восседая меж двумя братьями раджи муды, дату[27] и другой знатью на расставленных вдоль стен стульях. Тяжущиеся стороны сидели на корточках лицом к суду, а дальнюю часть комнаты занимала разношерстная толпа. Здесь слушались нескончаемые дела об украденных овощах, одолженных, но так и не возвращенных котлах или о склевавших соседское зерно курах; запутанные дрязги ростовщиков, сомнительные истории о наследстве, ну и жалобы тех, чьих жен и детей увели в рабство пираты. Как известно, некоторые из них содержали большие галеры и перевозили свой человеческий груз на рынки архипелага Сулу.

Джеймс вершил правосудие со смешанными чувствами, прекрасно сознавая, что это входит в его обязанности. Его решение было весомо, авторитет - огромен, а сухопутные даяки и китайские купцы, ранее особенно страдавшие от речных пиратов, считали его своим избавителем.

Каждый вечер, когда небо окрашивалось золотом, Джеймс принимал в саду Резиденции малайских вождей. На земле расстилали большой ковер, подавали чай и манго, соевое молоко и оладьи с иллиповым маслом[28]. Своими словами и жестами Джеймс покорял сердца - он умел вовремя преподнести саблю или перевязь, позволявшие быстро разрешить тот или иной вопрос.

В отличие от своих товарищей, Джеймс настаивал чай всего полторы минуты, и потому его личный чайник всегда стоял перед ним на столе. Маккензи заметил меж дверью и наличником как раз склонившуюся над этим чайником молодую малайку. Заботливо, проворно и даже с каким-то трепетом она выплеснула туда содержимое маленького пузырька. Маккензи одним прыжком набросился на нее, но гибкая девушка укусила его за руку и скользнула на пол, а затем с немыслимой быстротой выпрямилась, бросилась наутек и исчезла в уводивших к джунглям садовых кустах. Остолбеневший, охваченный ужасом перед чайничком Маккензи присосался к ранке на пальце. Пришли остальные. Джеймс пожал плечами:

— Разберитесь, Вестерманн, будьте так добры. А затем, обращаясь к английскому камердинеру:

— Не могли бы вы заварить мне другой полутораминутный чай, Пенти?...

На следующее утро Вестерманн вошел с таким видом, будто по небу только что пронеслась целая толпа арлекинов.

— Это растительный алкалоид, но у меня нет ни препаратов, ни оборудования для точного определения. Вне всякого сомнения, местный продукт, что-то вроде строфантина[29], возможно даже, производное...