деморализовала бы, не изъела изнутри, не сожгла. В конце концов, не испортила.

– Так уж ни одного!

– Ну, кроме меня.

АГА смеется.

– А я? Как же я? Вершина эволюции? Если серьезно, разговор большой. Моментами, и

моментов много, неприятный. Но если, не знаю, постараться, можно сохранить лицо. Или рожу, как у тебя. Это ведь большая привилегия – зарабатывать на жизнь так, как мы. Но и самый

большой стресс. Для избежания последствий есть близкие. И есть Матвиенко, главный эксперт

по эволюциям.

По его словам, он давно пережил времена безрассудного поведения и неконтролируемой

чрезмерности.

Он хочет с семьей переехать в новую квартиру. Долгов полно, но уныния никакого, он

востребован как никогда.

Я развелся, оставив все, говорю ему, а сдай-ка старую домину мне; я у него многажды гостил, симпатичные апартаменты.

Ответ:

– И как я с тебя деньги буду брать, ты в своем уме, Грузин?

Хотел прошипеть: «А ты не бери», – но я, увы, не Билан.

На вопрос, давно ставший общим местом: «Считает ли он себя хорошим певцом?» – он давно

ответил, не обинуясь и без обид отвечает сейчас: «я, дескать, не Пол Маккартни далеко, но»: – Артист я очень хороший.

И хороший парень.

Ну… при том, что не без сложностей, конечно.

Моему наперснику, магистру света, королю детских улыбок, повелителю женских и – мне в

этом признавались все, кроме разве Мишел Обамы, – влажных снов, Андрею

Григорьеву-Аполлонову исполнилось 40 лет; я с ним рядом лет пятнадцать, и я вам вкратце

объясню, что он такое.

Это Светлый, Отзывчивый хитрюга, высокооктановое дитя Сочи, где не только непроглядные

ночи, но дружат, если ты не стоеросовый конечно, плоть с душой.

Между прочим, он женат на музе – это и данность, и метафора.

Фото: Катя Гайка

Мы с ним оба любим пышную риторику, но я ею злоупотребляю, а он понтов не любит. Терпеть

не может важничающих людей.

«Иванушки» уже, кажется, путаются в собственной мифологии. Андрюха смеется и говорит, что они «Иваны Интернешнл», я деланно вскидываюсь и настаиваю на «Отарушках Инт.».

Он, конечно, массовик-затейник, но затейливый и многомерный, склонный, например, к

самоанализу (только не врите, что и вы тоже) персонаж, понимающий, что обложки журналов

– не самое важное в жизни.

Мы с ним шуты, но не вредоносные. Но если я, например, при столкновении с

полулюдьми-полурептилиями вскидываюсь, обнаруживая величайшую строптивость, то Рыжий, хитрюга, имитируя замешательство, – миротворец, уклонист во имя peace, сглаживает углы.

Он, кстати, в противность мне, дома размазне, умеет все вершить деспотическим манером. Он

и кнут, и мармелад.

Два брата-акробата, уютно сожительствующие с раздолбайством и с трудовой дисциплиной.

Два инфернальных парубка.

Два юных господина людей с чувством юмора.

Ему не грозит геенна огненная и прописка в чистилище, потому что он много работает и

печется о своих сродниках, обожает сыновей, умеет дружить.

К сорока он заделался фигурой, любимой до неприличия.

Это путаное поздравление, граничащее с осанной, – доказательство моего истинного участия к

нему, трубадуру – позитивисту, ворвавшемуся в мою и ваши жизни 15 лет тому и мою уж точно

освятившему улыбкой.

Мы все в этом бизнесе не можем наладить отношения с собственной головой, поголовно

являясь олицетворением метафоры «комок нервов», но неделю назад я видел, как он обнимал

после долгой разлуки свою Машу, самую красивую женщину российского шоу-бизнеса. И этот

сукин сын в этот момент не выглядел счастливым, а был им!

Маше с Рыжим нелегко: Рыжий – любимец публики потому что. Это значит, что Маше

приходится иметь дело с тем, кому завидуют и в общении с кем мало кто избегает одических

нот.

По временам они ругают друг друга для острастки, но – удивительное дело! – мой товарищ и

наш славный ублюдок избежал двух крайностей: он не стал жалок, как 90 из 100 коллег, он не

сделался высокомерным, как магараджа, как оставшиеся 10 из 100.

На вопрос, что там у его благоверной Марины с хоккеистом Овечкиным деется, а теперь вот

другие спортсмены нарисовались, АГА (говорю же, дипломат; года два тому дал бы в табло, год

назад досадливо поморщился) заразительно смеется:

– Такие вещи, Отарик, требуют доказательной базы! Маня просто невероятно коммуникабельна, тебе ли не знать! Разбирается в спорте почище записных болельщиков. Она открыта, жадная

до знакомств, до знаний, чего плохого? При этом эта немыслимо красивая женщина – моя

жена!

Про «немыслимо красивую» правду глаголит, но статус был обозначен тоном, исключающим

дальнейший в этом русле допрос.

Несколько месяцев назад Маня уехала в США к друзьям, я встретил АГА в нашей любимой

кафешке 317, месте, где, по самооценке лихой, всякий второй Виссарион, новое воплощение

Христа; он все недели, что М. якшалась с янки, был на гастролях, мы выпили по рюмочке, и он

грустно-прегрустно сказал: «Я так по Мане соскучился – пи…дец какой-то!»

Про столь интересующие всех расширяющие сознание вещества. У меня было, у него – нет. Его

любимая на этот счет установка: «Надо уходить с гульбы до часу ночи». Моя любимая на этот

счет его установка: «Плохо, если, проснувшись, не узнаешь родные обои»; я записал этот перл

для книги.

Он умеет держать дистанцию. В отличие от меня, от запанибратства сатанеющего, АГА не

приемлет аффекта, даже когда имеет дело с хамлом, он всегда «посовещается с самим собой»

и изобретет, как обезоружить аспида.

Я вспоминаю недавнюю безобразную сцену, которую сам же учинил в гостях у аполлоновского

друга, бизнесмена Сорокина. Налюлюкался и возомнил, что они меня третируют. Истерил, что

твоя Распутина.

Григорьев-Аполлонов меня, хлопнувшего дверью, нагнал и с укоризной прошипел: «Если

хочешь, чтобы люди к тебе по-людски, – будь с людьми человеком!» Я взвился (кто ж из пьяных

признает свою неправоту?!) и уехал.

А наутро, ненавидя себя, извинялся.

Хорошо ему: у него улыбка есть. И голос. Ему ни к чему безотчетное излитие злобы.

Он живет, конечно, суетливо, но так, будто знает, что такое рай. Объясняю: рай – это когда

большой дом, долгов нет, куча концертов, сыновья устраивают кучу-малу, Матвиенко не бурчит, съемочная банда не опаздывает, кино оказалось сносным, кочан с утра не бо-бо, мама скажет: «Береги себя, Андрюша».

Он очень переживал однажды (это было до появления приснопамятной песни «Снегири», когда

не стало гастролей и над ними уже глумились вслух), приехал ко мне на радио на интервью, воцарился в кресле, мы повздыхали, но как только техника заработала, я сразу узнал

самопровозглашенный авангард альтернативного юмора.

Сказал под занавес, что Матвиенко не даст пропасть.

Он гордится несколькими вещами, одна из них, я знаю, – дружба с Игорем Матвиенко, который

рядом и в момент хвори, и в момент радости, и когда гнетет отчаяние.

– Игорь – крестный моего старшего, Вани. С таким крестным Ване не грозит стать плохим

человеком. То есть он обязан быть хорошим.

С того дня, когда гуру ИМ назначил АГА послом попмузыки, до вот буквально вчерашнего

междусобойчика в кафе прошла, просвистела, пронеслась, проползла, прогрохотала целая

жизнь; он терял и находил, он потерял Сорина, отказался от Америки, до сих пор ищет себя и

уже двум сыновьям передает ген преклонения перед жизнью. Судя по тому, с каким святым

остервенением старший, Иван Андреевич, делает, встречая, из меня кишмиш, с жизнелюбием

у наследников все в порядке, выше ватерлинии.

Я с улыбкой наблюдаю, как бесславные ублюдки оставили надежды перещеголять славного

ублюдка АГА со товарищи по части долговечности.

Слишком много думают о хит-парадах, не располагая таким, как у АГА, ферментом, который