– Да-да, конечно, – Лиховский с усилием отвел взгляд от Алисы и приглашающе махнул рукой. – Прошу. Вы приехали к себе домой, вы не гости. Я все для вас сделаю…
Хозяин усадьбы удивил Рудина не только чудаковатостью, но и полной несопоставимостью с прижизненным образом Алисиной сестры. Не ожидал Пес, что у такой бой-бабы будет вот этакий бойфренд. Плешивый, очкастый, рыхлый, рассеянный и вообще не от мира сего. Рудину виделся на его месте высокий плечистый мачо с лицом конченого негодяя, хитрющий и пронырливый, снайперски стреляющий с обеих рук и способный в рукопашном бою уломать целое отделение опытных бойцов. А тут… Историк! Ха-ха три раза. Чего только не бывает в этом странном мире…
– Пошли на бум, – скомандовал Рудин Борьке, удовлетворившись наконец качеством апортировки – лохмомордые мерзавцы, кажется, стали понимать, чего от них хотят. – Работай сам, я отлучусь по делам.
Никаких особенных дел у Пса в этой усадьбе не было. Просто хотелось еще разок толкнуться к Алисе, закрепить полученный результат. В принципе благоприятная тенденция место имела: последние два дня недотрога начала нехотя разговаривать с Рудиным, а до этого вообще не отзывалась – молчала, как бука. С самого начала поселилась в комнате с Борькой, любые попытки Пса реализовать законные бойфрендовские права категорически воспринимает в штыки. Но вчера, когда он попытался ее обнять, не оттолкнула – только тихо сказала:
– Пожалуйста – не трогай меня. Как ты можешь после такого чего-то хотеть?
А Рудин хотел – здоровый организм тренированного воина требовал своего. Ничего, мы эту крепость возьмем – помаленьку, полегоньку. Нечто подобное было в самом начале знакомства – только в более легкой форме. Справились. Животворящее природное начало непобедимо – вот на этом и следует стоять. Вчера не оттолкнула, сегодня можно будет легонько поцеловать в ушко – и тут же убраться восвояси, завтра поцеловать покрепче, а послезавтра… Хм, что будет послезавтра, можно только предполагать.
А потом нужно пообщаться с хозяином: этот плешоган просил зайти после тренировки, обещал озаботить какой-то интересной работенкой. Посмотрим, чего этот чудик такого интересного может нам предложить…
Глава 3
– Осень. Лист последний самый. В небе прочертил строку. Эмм… Меркнет световая гамма. Скоро ветер – зверь упрямый. Бросит снегом на скаку. Кхм…
– Это кто? – заинтересовался Василий, обмакивая пук ветоши в масло. – Александр Сергеевич?
– Это я, – скромно признался Соловей, вхолостую водя сухой тряпкой по глянцевито поблескивающему стволу карабина и мечтательно глядя на каракулевые облачка, ползущие по неправдоподобно синему сентябрьскому небу. – Стихарю помаленьку. Нет – поэтизирую. Так правильнее будет. Погодень располагает, понимаешь ли…
– Ну-у-у! Молоток, уважаю, – похвалил Василий, одобрительно мотнув бородой и не преминув заметить: – А в маслице-то макни, Твардовский ты наш. Чего всухую дерешь? Толку – ноль.
– Осень тихо входит в душу. Не врывается, как лето, – автоматически последовав совету егеря, Соловей макнул тряпку в масло и вновь вернулся в поэтическим изыскам. – Желтизна пророчит стужу. Эмм… просится тоска наружу. Не люблю ее за это. Эмм… Не люблю ее за грусть, что светла и бесконечна… Ммм… О! Что похабно и беспечно… раздевает девку-Русь… Вот.
– Ни хера себе! – вроде бы бесхитростно порадовался Василий. – Ну ты, блин, даешь, мать твою! Ну ты… Токо я не понял: кто кого раздевает-то?
– Прикалываешься? – Соловей отпустил взглядом облака и подозрительно уставился на Василия. – Тут такое построение фразы, что и коню понятно, кто кого раздевает.
– Ни хера не понятно, – встопорщился Василий. – Раздевает девку Русь. То есть – Русь раздевает девку. Какую девку, спрашивается? Почему она ее раздевает? И вообще: откуда девка взялась? Сначала о ней ни слова не было!
– Коню понятно, что если речь идет об осени, то она и раздевает девку-Русь! – живо отреагировал Соловей. – Осень! Понимаешь? Листья – как одежды. Облетают листья, Русь остается голой.
– А-а-а, вона как! – притворно «допер» Василий. – Голой, значитца! Стриптиз, типа? Ну-у-у! Вы, поэты, мать вашу, иногда такое загнете – хоть стой, хоть падай. Ха! Голожопая Русь – это того… мгм… Ха!
– Вредный ты дядька, Василий, – огорчился Соловей, потратив на тщательное изучение физиономии собеседника с полминуты и убедившись, что из-за напускной глуповатой озабоченности явно торчат здоровенные волосатые уши истинной егерской сущности. – Все с подколками да подковырками. Нет чтобы тихо порадоваться: не очерствел окончательно человек, красота природы из его души высекает эти… ммм… ну, искры, что ли. А человек этот далекий от поэзии, дилетант, можно сказать. Радоваться надо! Прозрел человек, достала его природа! А ты что?
– А что я? – Василий хитро прищурился. – Мы с тобой две недели живем вместе, а за это время я от тебя, кроме «ну», «ага» и матюгов, ничего не слыхал. А сегодня – вишь ты! – разнесло его. Девку-Русь он раздевать собрался! Ха!
– Тормоз ты, Василий, – безнадежно махнув рукой, резюмировал Соловей и неожиданно, безо всякого перехода, предложил: – А может, тебя по еблищу пару раз треснуть? Помнится, ты три дня добрый был да понятливый после того, как Пес тебе в репу заехал. Давай тресну, а? – И с готовностью привстал из-за стола, красноречиво положив карабин на столешницу и обтерев руки об штаны.
– Видали мы таких трескунов! – Василий, сохраняя на жидкобородой личине язвительную ухмылку, на всякий случай подался назад и укоризненно добавил: – Шутки у тебя, Иван, того… с придурью. Ты чисти давай, чисти! Тоже мне, помощник хренов…
– А это не шутки, – тихо уведомил Соловей, бочком огибая стол и приближаясь к хозяину усадьбы с явно враждебными намерениями – мосластые кулачищи разминает, дурак здоровый, похрустывает костяшками да неотрывно смотрит внезапно округлившимися глазами. Можно сказать – кровожадно смотрит! Оманьячел, короче, от безделья. Внезапный припадок.
– Давно пора тебя в стойло поставить, сволочь бородатая. Нет, не поставить – положить. Ты всех уже достал своими приколами. Ты что же это сделал, а? Ты такое светлое чувство испоганил, такое чувство…
– Да ты че, Вань?! – От столь неожиданного поворота событий вредный егерь мгновенно утратил насмешливость и в непритворной тревоге метнулся взглядом по сторонам. Ай, какая незадача! Оружие разобрано, бежать поздно, позвать на помощь некого, а в личном зачете у тщедушного егеря против крепкоплечего ветерана малых войн шансы столь мизерные, что плакать хочется. – Да я… Шутил же я! Обидеть не хотел! Вань – я же по-доброму…
– А стихи… Стихи нормальные? – Соловей на миг остановился и задумчиво постукал кулаком по столу. – А? Если по большому счету, без приколов?
– Да господи, боже ж ты мой! – со смятением во взоре егерь сложил ладошки перед собой – как на молитве, и вдохновенно крикнул: – Обалденные стихи! Просто обалденные! Пушкин это… того… Отдыхает, короче, Пушкин! Куда там, в задницу! Обалденные стихи!
– Ну ладно, раз так. По еблищу, значит, пока не надо, – примирительно буркнул Соловей, возвращаясь на место, и опять же без перехода уточнил: – Сколько, говоришь, до этой твоей Кабаньей пади?
– Так это… Ну, восемьдесят пять километров, – осторожно выдохнул егерь, с опаской наблюдая за своим визави. – Если на этой вашей бандитской тачке поедем, за полтора часа доберемся… Слышь, Вань, а может, тебе не надо ехать? Мы бы и с Саньком управились… А? А то я этому Ефиму не доверяю что-то… Какой-то он легкомысленный… Может, не надо?
– Надо, Вася, надо, – вполне озорно подмигнул Соловей, перестав тупо смотреть перед собой в одну точку. – Два часа назад ты имел другое мнение насчет Ефима. Испужался?! А ты не бойся – у меня с психикой все в норме. Это я так пошутил. На крепость тебя проверил. Ты шутишь, и я шутю – оба мы шутники, блин… Ты лучше расскажи, как ты на кабана собираешься охотиться. Методику, так сказать. Если я не ошибаюсь, его кто-то должен гнать на засаду. Загонять, так сказать. Нас трое. А ты хочешь взять двух кабанов. Ну и как мы будем?
