— Не очень приятно здесь в такой форме ходить.

— Не нужно было вообще ее надевать, — улыбнулся Максим, — во всяком случае пришла пора сбросить эту форму… Итак, вы обещаете освободить военнопленных? — Воронков в упор посмотрел на Коненцова.

— А нашим людям жизнь гарантируете? — Вместо ответа спросил Коненцов.

— Живите себе. Мы расстреливаем только предателей и палачей… Как вы наметили вывести пленных?

— Думаем ночью, когда наше подразделение будет стоять на постах. Пусть приходит ваша охрана. Мы пропустим ее в лагерь.

— Хорошо. Ваше предложение доложим командиру. Послезавтра в это время будьте на дороге около деревни Кайки, — сказал Воронков.

Коненцов ушел.

Из кустов выбрался Гуринович.

— Как? — он кивнул в сторону уходящего «самооборонца».

— Посмотрим! Не в его интересах обманывать нас, — коротко ответил Воронков. — Пошли.

К вечеру они пришли в Озеричино, сели на лошадей и ночью были в лагере.

Встретить Коненцова и привести военнопленных в лагерь решили поручить Воронкову и Усольцову с группой.

Они начали собираться в поход. Мы с комиссаром засели готовить воззвания к интеллигенции Минска. Перед этим пришлось прочитать несколько буржуазно-националистических белорусских газет; в некоторых листовках мы разоблачали их лакейство перед палачами белорусского народа.

Едва мы закончили работу, как за лагерем послышался сигнал автомашины. Родин и я вышли из палатки. Среди деревьев буксовала большая немецкая автомашина «Бюсинг». Около нее возились Анатолий Чернов и молодой парень в эсэсовской форме.

Анатолий вместе с другими сейчас постоянно находился в Озеричино, и я понял, что это он пригнал автомашину. Возле машины уже собрались партизаны. Подошли и мы с комиссаром.

— Вот командир, — Чернов указал на меня.

— Константин Сенько, — вытянулся «эсэсовец».

— Так вот какие наши боевые орлы! — комиссар сердечно пожал руку Константину.

Заглушив мотор, из машины выскочил и Владимир. Оба брата были стройные и ловкие, с темными курчавыми волосами. Только эсэсовские кителя портили их вид.

— Что там в машине? — спросил я.

— Соль, сахар, табак, мука и разная другая мелочь, — махнул рукой Владимир.

— Откуда же это? — удивился комиссар.

— Из немецких складов, — беззаботно ответил он. — Все товары доставлены по назначению. Мы заметили около склада груженую автомашину и решили ее угнать. Я и брат стали крутиться около машины, а Михаил Иванов в складе заговаривал зубы эсэсовцам. Улучили минутку, захлопнули на щеколду дверь и… с ветерком! Темно было, не поймали.

Подбежали женщины, среди них была и Мария Сенько. Сначала она удивленно смотрела на «эсэсовца», потом бросилась ему на шею:

— Костя, дорогой!

Владимир вышел из группы обступивших его партизан и нежно обнял сестру. Мария успокоилась, вытерла фартуком слезы.

— Снимите скорее эту поганую одежду!

— Снимем. А у вас, говорят, соли нет, так мы позаботились, — и Владимир показал на машину.

Через час братья Сенько были в нашей штабной палатке и подробно рассказывали о своей работе. Мы им подсказали кое-что для будущего, потом спросили:

— Вы профессора Клумова знаете?

— Кто его в Минске не знает? — ответил Константин.

— А вы можете зайти к нему по важному делу?

— Можем, — кивнул Владимир.

— Оккупанты, чувствуя свой близкий конец, вывозят из города научные и художественные ценности, надо помешать им грабить народное добро. У нас есть воззвания к интеллигенции, не возьмется ли Клумов распространить их?

— Я думаю, возьмется, — уверенно сказал Константин. — Разрешите ехать домой?

До Озеричино братьев провожала Мария. Гуриновичу в город идти не пришлось.

Мы с нетерпением ждали возвращения Воронкова и Усольцева. Они вернулись через двое суток и привели шестьдесят военнопленных. Военнопленные долго умывались, приводили себя в порядок и еще дольше обедали. Врачи Лаврик, Чиркин и Островский внимательно осматривали больных и строго определяли диету.

Начальник штаба Луньков и его помощник Андросик составляли список нашего пополнения.

— Кто среди них Коненцов? — спросил я Воронкова.

— Его здесь нет, он возвратился в Минск.

Созвали митинг бывших военнопленных. Среди них было и восемнадцать бывших их охранников.

— Как дальше жить будете, друзья? — обратился комиссар к военнопленным.

— Мы теперь поняли, что значит сдаться в плен, — отозвался пожилой исхудалый мужчина. — Дайте нам немного окрепнуть, и мы опять возьмем в руки оружие.

— Но партизаны в плен не сдаются, — необдуманно крикнул кто-то из наших.

— Надо бы понимать, браток, что иногда в плен не сдаются, а ранеными попадают, — прозвучал негромкий голос из группы пленных.

Наступило короткое тягостное молчание. Его прервал Родин:

— Партизанская борьба требует большой выдержки и сильной воли. Кто желает, может уйти, мы никого не принуждаем.

— Будем воевать! — раздались дружные голоса, и военнопленные дали клятву.

Новых бойцов распределили по группам, им выдали оружие.

Почему-то давно не показывался в отряде Мурашко, и мы стали беспокоиться. Взяв с собой Анну Воронкову, я выехал в Озеричино. Деревня была партизанской. От стоявшего по соседству в Руденске немецкого гарнизона ее отделяла река Птичь, мосты через которую были сожжены. Фашисты изредка постреливали через реку из пулемета. Между гарнизоном и деревней стояли некошеные поля — мертвая зона, в которую без нужды не заходили ни партизаны, ни немцы. Косить траву возле реки крестьяне ходили только с наступлением темноты.

Я остановился в доме Степана Хадыки, а Анна пошла в Сеницу и на другой день возвратилась с Мурашко.

— Где вы пропадали? — обняв его, спросил я.

— Меня как будто начали подозревать, так я без нужды не хочу здесь показываться, — медленно проговорил он.

— Может быть, тогда напрасно я сейчас вызвал?

— Ничего страшного, — махнул рукой Мурашко, — я и сам собирался прийти, чтобы получить еще мин.

— Уже израсходованы?

— Осталось несколько, но ведь удары надо наносить непрерывно. Эти мины приклеивали только к цистернам. Олег Фолитар заминировал восемь цистерн, Игнат Чирко — шесть, но не удалось узнать результатов взрывов. Мины устанавливаются с двенадцатичасовым расчетом. Кое-как выяснили только о пяти взрывах: сгорели восемь цистерн; остальные маломагнитки взорвались в пути следования уже за Борисовом. Чирко познакомился со служащим станции Минск-пассажирская Гавриловым. Гаврилов тоже помогает нам.

Потом Мурашко рассказал про аэродром, где вместе с Зоей Василевской с недавнего времени начала работать и Александра Никитина. Она немного моложе Зои, работает под ее руководством. Александра владеет немецким языком. Василевская и Никитина выяснили, сколько на аэродроме и каких самолетов, какой запас горючего.

— Значит, пополняется ваша группа?

— Да. Но я не тороплюсь ее расширять, — сказал Мурашко, — подолгу присматриваюсь к людям… На аэродроме работают и двое наших военнопленных: Василий Оперенко и Борис Капустин. Они также подробно информируют меня и просят, чтобы мы им дали возможность заминировать самолеты. Как вы на это смотрите?

— Пока не стоит. Пусть продолжают собирать сведения.

Мы условились с Мурашко, что в районе совхоза «Сеница» он или Исаев будут ежедневно класть в тайник записку с новыми сообщениями об аэродроме. Я отдал Мурашко последние шесть маломагнитных мин, имевшихся на контрольном пункте, и попрощался.

В лагере я застал большое оживление.

— Наша армия освободила Орел и Белгород, на, читай, — и Кусков подал мне сообщение Совинформбюро от 7 августа 1943 года.