— Мешки есть у вас? — спросил меня Иван Корзун.
— Нет.
— Что же вы в карманы будете сыпать муку? — нахмурился Корзун, но тут же сказал: — Ничего, мешки найдем, вы только верните их нам.
Я заверил, что вернем. Народ стал расходиться. Вышли и мы с комиссаром. Около крыльца мелькали огоньки крестьянских самокруток. Сзади услышали разговор.
— Куда так торопишься, покури еще, — говорил один.
— Некогда, нужно сегодня насыпать зерно в мешки. Сам знаешь, зерно не в амбаре. Утром на мельницу, — ответил другой.
Я узнал в темноте голос. Это был Павел Смольский.
— Пойдем, помогу…
«Какие люди! — подумал я. — А сколько таких? Тысячи. Таких людей нельзя поработить!»
Иван Корзун привел во двор упирающуюся корову и привязал ее к нашим саням. Через маленькое окошко его дома просачивался тусклый свет коптилки. Там насыпали в мешки картошку.
К саням подходили и клали буханки хлеба, мешки, какие-то узелки. Рядом с санями стоял комиссар и с благодарностью пожимал руки крестьянам. Один старик принес небольшой окорок и бережно положил его в сани.
— Спасибо, отец, — шагнул к нему Родин.
— Спасибо-то спасибо, только вы больше так не делайте: когда беда, так показали глаза, а так и вашего запаха близко нет, — упрекнул старик.
— Перестань, — одернули его со стороны.
— Чего там перестань, ведь свои люди, их и поругать можно, — возразил старик.
— Сообщения с фронта и воззвания вы ведь получаете, — пытался оправдываться комиссар.
— Получать получаем, что ж из этого? Молодежь прочитает, спросишь, а они скажут несколько слов, и все. А если бы сами рассказали, — другое дело. Живого слова ничто не заменит…
— Правильно, отец, мы это учтем, — согласился Родин.
— Вот и учти. Приезжай сам или пришли других, только чтобы поречистее были, — весело проговорил старик.
— Правильные слова, приеду сам, обязательно приеду. Дай руку! — комиссар обнял старика.
Сняв посты, мы поехали в лагерь. Провожать нас вышли многие жители.
Прощаясь с Корзуном, я спросил:
— Вам не родня Корзуны из деревни Крушник? Их две дочери у нас в отряде.
— Знал их родителей, хорошие люди. Наша родня большая… Ну, прощайте, не забывайте нас, приезжайте.
Мороз был небольшой, и мы шли рядом с санями. Комиссар тихонько посмеивался.
— Что с тобой? — не вытерпев, спросил я.
— Нагоняй-то какой я получил! Слышал, как старик отругал?
— Это, дружище, хорошо, что ругают. Значит, наша деятельность для них — свое, кровное дело. Ведь так? Вот в чем смысл. Народ верит нам, старается помочь. Разве это не оценка? А свои ошибки мы исправим.
— Давай поскорее подберем агитаторов в деревню, — ответил комиссар.
В полночь прибыли в лагерь, отдали Коско продукты и фураж. Крестьянам, которые привезли сено, вернули мешки из-под картошки.
— Ну как, сборщики? — с иронией в голосе встретил нас Луньков.
— Прекрасно, Алексей Григорьевич, — ответил комиссар. — Получили нагоняй и еще кое-что.
Родин выложил на стол обязательства крестьян. Начальник штаба просмотрел их и несколько разочарованно протянул:
— Обещания, одни лишь обещания… Что ж, приснятся нам сегодня на голодное брюхо и тонна картошки, и жирная корова, и окорок…
— Будь спокоен, это не сон, — строго сказал комиссар.
— Чудак, я шучу, конечно, — засмеялся Луньков. — Разве я не знаю наших людей, — уже серьезно сказал он.
Сели за стол. Пришел Сермяжко. Комиссар передал ему разговор со стариком.
— Правильно упрекнул старик, — согласился Сермяжко.
— Теперь у нас должно стать законом: нашим агитаторам два раза в месяц проводить беседы в деревнях, — сказал Родин.
Каждый день комиссар с группой партизан выходил в деревни и никогда не возвращался с пустыми руками. Через несколько дней жители окружающих деревень свезли на мельницу пятнадцать тонн зерна.
В отряд продолжали приходить новые люди. Из деревни Кошели прибыл Федор Боровик: немцы начали подозревать его в связях с партизанами, из деревни Сыровадное — Иван Залесский. Пришел в отряд и друг Коско — Иван Гуринович, он также не мог больше находиться в деревне. Всего в отряд вступило за это время тридцать четыре добровольца.
Однажды совсем неожиданно в землянку ввалился наш связной Туркин.
— Прибыл со всей семьей к вам. — Он тяжело вздохнул и присел.
— Что случилось? — с беспокойством спросил я.
— Пришлось за решеткой посидеть. Поехал в Минск, по дороге прицепился ко мне эсэсовец… С трудом выпутался. Местное начальство, видно, все-таки подозревает… Перевели меня на работу в другое место. Новый комендант — заядлый нацист, сразу начал цепляться ко мне. Еле ноги унес.
— Хорошо, что успел уйти, Всеволод Николаевич.
— Я привел с собой в отряд подростка Михаила Терновского из деревни Воробьево, — продолжал Туркин. — Ему четырнадцать лет, семью его сожгли фашисты во время карательной экспедиции. Он только и мечтает попасть скорее к партизанам, получить оружие и мстить оккупантам. Сирота он… Примите его, — просил Туркин.
— Покажи его, — предложил Луньков.
В землянку вошел небольшой курносый паренек. Он был в длинном кожухе, в больших валенках, из рукавов еле высовывались рукавицы. Начальник штаба едва не рассмеялся.
— Прямо некрасовский мужичок с ноготок, — шепнул он, а Терновский своими блестящими глазами серьезно смотрел на нас, щурясь от света и белых стен.
— Здравствуй, боец! — я нащупал его маленькую руку.
— Здравствуйте, — коротко ответил он.
Меня поразил его голос: это был голос взрослого, много пережившего человека.
— Разденься, дружок, — приветливо попросил Луньков, помог Мише снять кожух, затем усадил его рядом с собой.
— Партизанить хочешь?
— Нужно бить фашистов, чтобы не осталось ни одного. — По лицу Миши пробежала тень.
— Ведь ты маленький, сколько тебе лет? — спросил я.
— Мне семнадцать лет, — явно соврал Миша, подтянулся и вопросительно посмотрел на Туркина: тот молчал. — Я хочу воевать, дайте мне винтовку, я отомщу за родителей и братьев, — проговорил мальчик.
— Ведь ты винтовку не донесешь, — сказал Луньков.
— Тогда дайте автомат, я видел, у вас есть, — нисколько не смутившись, ответил Миша.
— Примите, — заступился за него Туркин. — Парень он умный, пригодится.
— Я пригожусь, — спокойно повторил Миша.
— Ладно, дадим тебе автомат, — успокоил я его. — Стрелять умеешь?
— Умею.
— Ездить верхом?
— Это — еще лучше! — повеселев, воскликнул Миша.
— Всеволод Николаевич, будете вместе с ним в конной разведке, — обратился я к Туркину. — Согласны?
Туркин радостно улыбнулся и сказал Мише:
— Видишь, как нам с тобой повезло.
Малев вызвал Ларченко. Я представил ему новых партизан. Туркина он знал раньше, а посмотрев на Мишу, спросил:
— И этого парня?
— Конечно, — ответил начальник штаба.
В тот же день вновь прибывшие в отряд принимали партизанскую присягу. В новом обмундировании, подпоясанный ремнем, в начищенных сапогах, Миша Терновский торжественно прочитал присягу, подтянулся, взглядом обвел выстроившихся партизан и, подняв свой небольшой, крепко сжатый кулак, громко крикнул:
— Клянусь!
В день принятия присяги новым товарищам, вступившим в наш отряд, я рассказал о гражданской войне, о своем участии в партийном подполье и партизанской борьбе в Западной Белоруссии против польских захватчиков. Белорусский народ для меня стал тогда еще ближе и роднее.
Я это говорю вот к чему. На дорогах жизни встречаются не одни успехи и удачи. Очень важно не разочароваться в избранном пути, не потерять веру в свои силы, уметь при любых обстоятельствах сохранять выдержку, не впадать в панику. В партизанской борьбе, когда кругом враги и противник сильнее, иметь самообладание очень важно. Поэтому я и старался привить своим партизанам и подпольщикам эти качества с первых дней их вступления на нелегкий и опасный путь борьбы против немецко-фашистских захватчиков.
