— Не могли бы вы съездить в Пережир к одной женщине? Она раньше учительницей была, может, и сейчас там живет… Я дам письмо, а вы отвезите на нашей лошади.
— На вашей не поеду, — затряс головой Хадыка, — еще беды наживешь, лучше на своей. — И, поднявшись из-за стола, сказал: — Я пойду лошадь запрягать, а ты пока пиши.
Хадыка, накинув кожух, вышел во двор.
Гуринович написал, чтобы сестра приехала вместе с нашим посланцем. Хадыка уехал. А мы, усилив посты, нетерпеливо ожидали его возвращения.
Вскоре Хадыка вернулся, рядом с ним сидела женщина. Легко спрыгнув с саней, она стряхнула снег с полушубка и вошла в дом. Женщина была высокая, стройная, с чуть поседевшими волосами. Остановившись у порога, она окинула нас внимательным взглядом и, заметив Гуриновича, бросилась к нему.
— Мишенька! — заплакала она.
— Ну что ты, Василиса, — успокаивал ее Михаил.
— Школу закрыли, — сквозь слезы говорила она. — Хожу по людям, стараюсь, чтобы духом не падали… Муж и сын в отряде «Беларусь»… Где они сейчас, не знаю… Какое счастье партизан повидать!
Василиса Васильевна рассказала, в каких населенных пунктах под Минском стоят немецкие гарнизоны, как оккупанты выдают паспорта и особые пропуска.
— Вы в Минске бываете? — внимательно выслушав ее, спросил я.
— Приходилось, мой паспорт в порядке.
— В Минске у нас имеются свои люди, не могли бы вы поддерживать связь между ними и нашим отрядом… В последнее время эту связь осуществляли ваш брат и его товарищ, — я кивнул в сторону Воронкова, — но им очень рискованно: часто ходить они не могут.
— О чем вы спрашиваете? — серьезно сказала Василиса Васильевна. — Смысл моей жизни сейчас — борьба с фашизмом. Жить сложа руки не буду.
Я поблагодарил ее. Затем сообщил Василисе Васильевне адреса Веры Зайцевой и Анны Воронковой, условился с ней о пароле, и она, попрощавшись с нами, ушла. Василиса Васильевна отвергла наше предложение подвезти ее, сказав, что ей по дороге нужно зайти в несколько деревень.
В беседе с Хадыкой выяснилось, что он хорошо знает члена подпольной группы агронома совхоза «Лошица» Ефрема Исаева. Я решил использовать это и встретиться с Исаевым.
— Не смогли бы вы привезти его сюда? — спросил я.
Хадыка тотчас согласился.
— У него живет инженер Мурашко; человек он свой, может, сказать Исаеву, чтобы и того захватил? — спросил Хадыка.
— Пусть действует по своему усмотрению, — ответил я.
Снова укатил хозяин, а когда возвратился, сообщил:
— Все в порядке, завтра утром они будут.
Задерживаться в деревне было небезопасно. Здесь могли оказаться предатели. Если они узнают о нашем пребывании, дело может кончиться печально. Но что поделаешь: без риска ничего не добьешься.
Мучительно медленно тянулось время. Всю ночь никто из нас не сомкнул глаз. Начало светать, хозяин вышел во двор, хозяйка суетилась около печи. Я неотрывно смотрел на дорогу. Вот показалась сытая, хорошая лошадь, запряженная в небольшие сани. Я насторожился. Поравнявшись с нашим домом, санки нырнули во двор. Хозяйка, подойдя к окну, сказала:
— Свои…
Хадыка проводил приезжих ко мне в комнату. Это были Исаев, которого я уже знал раньше, и Мурашко — статный, широкоплечий молодой мужчина; на худом его лице резко выделялись глубоко запавшие синие глаза. Мы познакомились.
Константин Мурашко, местный уроженец и житель. Перед войной работал в Минске старшим прорабом на строительстве завода имени Кирова.
— Как вы дальше думаете жить? — спросил я его.
— Дорога ясна — бороться с фашистами. Значит — в партизаны.
— Путей борьбы с фашистами много, — поправил я.
— Как так? — Лицо Мурашко помрачнело.
— Вступить в партизанский отряд — это проще всего. Мы вам предлагаем работать в подполье. — Я в упор посмотрел на него.
— Я не член партии, но ее указания для меня закон… Согласен, — твердо ответил Константин Мурашко.
Я заговорил о том, что ему прежде всего необходимо осмотрительно и неторопливо подобрать себе в помощники надежных людей. Гуринович и Воронков дополнили мои слова, сославшись на свой, хотя и небольшой еще, опыт.
— У меня есть много хороших знакомых, — сказал Мурашко. — Зоя Василевская работает на центральном аэродроме уборщицей в общежитии летчиков; Рая Волчек — официанткой в офицерском казино; технорук дрожжевого завода «Красная заря» Борис Чирко; его брат Игнат работает на железнодорожной станции Козырево; молодой паренек Олег Фолитар…
— Так много? — улыбнулся я. — Чудесно! Только бы надежные были…
— Я им верю, — горячо вступился Мурашко. — Есть и еще свои: Клава Валузенко, она имеет связь с лагерем военнопленных в Масюковщине, и Михаил Иванов, шофер городской управы.
— Они знают друг друга?
— Некоторые — да. А что такое? — удивился Мурашко.
— Надо, чтобы члены организации не знали друг друга.
— Понимаю, — сказал Мурашко, — во всяком случае новых знакомств внутри организации не допустим.
— Стало быть, еще одна подпольная организация будет в Минске, — тихо проговорил Гуринович.
— Народ сам поднимается на борьбу, только руководства не хватает, — ответил Мурашко.
Мы приняли решение создать подпольную боевую группу. Командиром группы был назначен Мурашко, его заместителем — Исаев.
Я снова напомнил о необходимости беречь членов подпольных групп:
— Обнаружите, что за кем-то наблюдают немцы или полиция, немедленно отправляйте со всей семьей к нам в лагерь.
Связь мы решили держать через Степана Хадыку.
Затем я попросил Исаева и Мурашко помочь двум товарищам (я показал на Гуриновича и Воронкова) пробраться в Минск.
— Днем на санях доставим, — улыбнулся Исаев.
— А не слишком ли смело? — спросил Гуринович.
— Чем смелей, тем лучше. На всякий случай заготовим документы.
Он пояснил, что, направляясь из немецкого имения в Минск, рабочие получают особые пропуска, которые заменяют собой остальные документы, и что он, Исаев, может достать такие пропуска.
Мурашко и Исаев вместе с хозяином вышли во двор готовить санки.
Я еще раз напомнил Гуриновичу и Воронкову адрес Велимовича и пароль, поручил собрать как можно больше сведений о белорусских националистах и выяснить, добились ли чего-нибудь оккупанты в организации широко разрекламированного ими «корпуса самообороны».
— Пора прощаться, — с нетерпением сказал Воронков.
Во дворе у распахнутых ворот мы простились с отъезжающими товарищами.
Стемнело. Пора было уезжать и мне. Я позвал хозяина в комнату, крепко пожал ему руку.
— Большое спасибо тебе, Степан!
— За что? — удивился он.
— За то, что помог общему делу. В чем нуждаешься? Можем помочь.
— У меня все есть, — спокойно ответил Хадыка.
Это была неправда. Я видел, как нелегко было ему добыть еды, чтобы нас накормить. У меня в планшетке было пятнадцать тысяч немецких марок. Я задумался: как их предложить Хадыке, чтобы он не обиделся?
— Вот, возьми этот пакетик, — так ничего и не придумав, сказал я и протянул ему пачку денег. — Может, пригодятся тебе или товарищам.
— Деньги?.. Нет! Не возьму, — с силой отвел мою руку хозяин.
— Степан, эти деньги могут спасти не только тебя, но и наших товарищей, только умей ими воспользоваться… Ты же знаешь продажность полицейских. Эти марки иной раз выручают не хуже, чем автомат.
— Хорошо, возьму, только дайте мне и оружие, — согласился Хадыка.
— Оружия не дам, — мягко сказал я. — А то ты почувствовал бы себя слишком смело.
— Ясно, с оружием смелее.
— Твое главное оружие — осторожность, — говорил я. — Иногда нужно притвориться, что даже стоишь на стороне немцев. Никуда не лезь, без пароля никого не принимай. Если возникнет срочный вопрос, приходи в деревню Кошели, третья хата с восточной улицы Федора Боровика. Там тебе скажут, что делать дальше. Если кто-нибудь нас заметил, скажи, что были родственники… Ну, а теперь запряги лошадей и подгони к крыльцу, — закончил я.
