сегодня романтическая утопия. Но она развивается в рамках самостоятельной, глубоко укорененной в рамках
американской истории традиции, которая во многих отношениях противоречит идеалам и принципам анархо-капиталистической утопии.
Формирование современной романтической утопии
происходило па фоне таких неоднородных социальных и
политических процессов 60—70-х годов, как движение
новых левых, борьба за охрану окружающей среды, движение за создание альтернативной культуры («контркультуры»). Немалую роль в становлении современной
романтической утопии сыграла традиция: дух трансцендентализма, идеи Эмерсона, Мелвилла, Торо, обрели в 60-х
годах новую жизнь и популярность среди нонконформистской интеллигенции. Только теперь идеи романтиков
XIX в. нередко воспринимались через призму идей Маркузе, Брауна, Гудмена и некоторых других социологов и
психологов, выступавших с позиций «радикального»
фрейдизма30.
Если американская романтическая утопия первой половины XIX в. явилась культурной реакцией на процесс
капиталистической индустриализации, протекавшей в условиях роста свободного рынка, то нынешнюю романтическую утопию надо рассматривать в тесной связи с НТР и
ее социальными последствиями, а также с новой фазой
развития государственно-монополистического капитализма, которой соответствует укрепление роли и функций буржуазного государства (со всеми вытекающими отсюда
30 Такое «прочтение» выглядит тем более естествеппым, что сами
эти социологи и психологи, как справедливо отмечает американский исследователь Р. Кипг в своей книге «Партия эроса», «работали в рамках интеллектуальной традиции полуторавековой давности. В контексте американской интеллектуальной истории... эти три мыслителя могут быть названы теоретиками
второго трансцендепталистского бунта» (King В. Party of Eros, The Realm of Freedom. N. Y, 1972, p. 173, 174).
264
гуманитарными последствиями), постепенное превращение науки в непосредственную производительную силу, дальнейшее развитие техники и ее все более настойчивое
внедрение не только в производство, но и в повседневную
жизнь. Однако при всех различиях внутри одного и того
же типа утопии, вызванных временем, ее разновидностям
присущ ряд общих, принципиальных черт и характеристик.
Как и в прошлом, романтическая утопия рождается как
спонтанная реакция, с одной стороны, на сложность, с другой — на обыденность существующего мира, на те ограничения, которые оп по необходимости (или без должной необходимости) накладывает на жизнь всего общества или
отдельного индивида. Поэтому центральным принципом
утопического общества в представлении романтика остается естественность, а ценностным ядром — идеал свободного
человека. Отсюда ярко выраженный натурализм и антропоцентризм романтической утопии. Отсюда же неразработанность или «периферийность» вопросов, которые в утопиях других типов имеют едва ли пе центральный характер: о справедливости, демократии, эффективности...
Пожалуй, основное, что бросается в глаза при самом
общем взгляде на утопическо-романтический мир — это его
простота (чтобы не сказать примитивиость), резко контрастирующая со сложностью и противоречивостью реального общества. Но это простота внутренне целостного мира, которая не является, как, ио-видимому, полагает утопист-
романтик, результатом целенаправленной организующей
деятельности государства или рынка. Это естественная и
потому самая стабильная и когерентная целостность, какая
только может существовать,— целостность свободного общества.
Свобода же ценится в романтической утопии превыше
всего. Внешне она проявляется в отсутствии социальной
ригидности, жестких структур и границ между институтами, организациями, группами, открывающем простор для
спонтанных проявлений личности. Норман Браун с сочувствием приводит цитату из «Воскресного дня после войны»
Генри Миллера: «Эра культуры принадлежит прошлому.
Новая цивилизация, для утверждения которой могут потребоваться века, если не тысячелетия, не будет просто еще
одной цивилизацией — это будет последний, лишенный предела этап осуществления, на который указывали все цивилизации прошлого. Город, который был очагом цивилизации, в том виде, в каком мы его знаем, не будет больше
265
существовать. Вудут, конечно, существовать центры, но
они будут подвижными и текучими. Народы земли не будут отделены больше один от другого государственными
границами и будут свободно перемещаться по территории
планеты и смешиваться друг с другом. Не будет больше неизменных констелляций человеческой массы. На смену
правлению придет управление, которое будет пользоваться
словом в самом широком его смысле. Политик станет таким
же анахронизмом, как ископаемая птица дропт. Машина
никогда не будет господствовать, как думают некоторые; в конечном счете она пойдет на лом, но пе раньше, чем
люди откроют природу тайны, привязывающей их к своему
творению. Вместо того чтобы поклоняться машине, изучать
и покорять ее, человек обратит свои взоры к тому, что имеет подлинно оккультный характер. Это имеет непосредственное отношение к еще более серьезной проблеме — проблеме власти и обладания. Человека заставят понять, что
власть должна быть открытой, текучей и свободной. Он будет стремиться не к обладанию властью, а к ее распространению» 31.
В этой картине мы видим, впрочем, уже не только внешние, но и некоторые внутренние аксессуары свободы в романтической утопии, предстающей как общество, освобожденное от диктата и репрессии со стороны государства, рынка, массы и культуры с ее кодифицированными нормами.
Утописта-романтика можно было бы назвать апологетом «минимального государства», ибо он, как когда-то
Эмерсон и Торо, полагает, что чем меньше государство правит (и чем оно вообще меньше), тем лучше. Во всяком случае, нынешнее «корпоративное государство» кажется ему
одним из роковых зол американского общества. Так что
все рассуждения того же Р. Нозика о сообществе антоном-
ных утопических общин романтик был бы готов принять
без колебаний, если бы ему при этом так назойливо не иа-
31 Miller Н. Sunday After the War. N. Y , 1944, p. 154, 155.- In: Brown N. Life Against Death. L., 1960, p. 305. «Утопические рассуждения вроде этого рассуждения Генри Миллера,— писал тогда (в 1959 г.) Норман Браун,— должны снова войти в моду. Они
представляют собой способ утверждения веры в возможность
разрешения проблем, которые кажутся в данный момент неразрешимыми. Сегодня же даже выживание человечества есть
утопическая надежда» (Ibid.). Браун, видимо, и не подозревал, что этой своей последней фразой он выразил суть исканий многих американских утопистов последующего двадцатилетия.
266
вязывали ненавистную рыночную «метаутопию» со всеми
присущими ей атрибутами предпринимательского индивидуализма, отмежевывающего романтика от анархо-капита-
листа.
Как противник «корпоративного государства» романтик мечтает о дебюрократизированном обществе. Но дебюрократизация для него — не просто резкое ограничение
функций государства (и всей политической машины), сужение сферы его деятельности и разрушение отношений, основанных на принципах рациональности и эффективности. Дебюрократизация — это переход от Gesellschaft с
его искусственными и безличными связями между людьми
к Gemeinschaft, обеспечивающему установление новых.
межличностных отношений органического коллективизма, преодолевающих как традиционный индивидуализм, так и
искусственный коллективизм. Вот почему для многих уто-
пистов-романтиков идеалом социальной организации общества является небольшая, относительно автономная община — союз свободных трудящихся единомышленников, некое подобие то ли модифицированного греческого полиса, то ли утопической коммуны, то ли идеализированного поселения американских пионеров.
