соч., с. 16).

109 Утопист-романтик больше размышляет о человеке, чем об обществе, что отличает его от утопистов, строивших идеал фермерской Америки. Ю. Ковалев, отметив, что многие из американских романтиков «занимались строительством утопий в теории», высказывает опасение: «Может быть, слово „утопия*1

не вполне точно выражает суть устремлений американских романтиков, ибо речь идет не столько об идеальной общественной

организации, сколько о нравственном идеале, воплощенном в

отдельном человеке или сообществе людей. Наиболее существенный признак этого идеального человека или сообщества

людей — отсутствие пороков, свойственных буржуазно-демократической Америке первой половины XIX в.» (Ковалев Ю. В.

Указ. соч., с. 23). Для таких опасений нет оснований — именно

124

прежде всего гуманист, провозглашающий «превосходство

человека над законом, государством, церковью» 11J. Именно положение человека в обществе служит критерием

оценки существующей системы и является отправным

пунктом при построении социальной утопии. Романтический идеал — общество, в котором индивид получает возможность следовать своим внутренним побуждениям, где

он свободен от внешнего принуждения со стороны других

людей, навязывающих свою волю, от диктата со стороны

государства. «Не человек создай для общества, а общество для человека» — эти слова Маргарет Фуллер111 достаточно точно выражают индивидуалистическое кредо уто-

ггиста-ромаитика, особенно отчетливо проявившееся в

творчестве Торо. Но романтический индивидуализм — это

не предпринимательский индивидуализм утопии фермерской Америки, основанный на фетишизации мелкой частной собственности и стремлении к обогащению и достижению успеха в обществе. Хотя утопист-романтик в принципе не отрицает частную собственность, однако он и не

фетишизирует ее, рассматривая просто как условие нормального существования человека и общества112. Ему претит сам дух наживы, торгашества, предпринимательского

ажиотажа как унижающий человека, подчиняющий его

низменным целям. Индивидуализм романтика — это этический индивидуализм. Общество должно быть устроено

таким образом, чтобы в нем не было места санкционированному свыше общему нравственному кодексу. «Лицемерной морали буржуазного общества они (романтики.—Э. Б.) противопоставляли совесть отдельной личности, трансценденталистскую идею о врожденном чувстве спра-

утопии в полном смысле этого слова строили американские романтики, и их акцент на индивиде как раз очень точно выражал специфику этого типа утопии.

110 Ковалев Ю. В. Указ. соч., с. 25.

111 Николюкин А. Н. Американский романтизм и современность, с. 357.

112 Индивидуалистическая романтическая утопия порою принимает форму индивидуальной утопии, т. е. проекта, рассчитанного на осуществление его не миром, не обществом, не городом, не общиной, а одиночкой. И этот одиночка создает свою утопию в надежде перестроить не общий миропорядок, не внешний мир, а самого себя, т. е. свой внутренний мир и свои отношения с внешним миром. Классическим выражением этой «утопии бегства» (по классификации Мэмфорда) является «Уолден» Торо.

125

ЁёДлйвбстй, которое должно Стать высшим критерием й законом человеческого бытия» 113.

Идеал утописта-романтика — естественный человек.

На первый взгляд это как будто «благородный дикарь», вроде мелвилловских тайпи, которые питаются плодами

земли, свободны от забот, обременяющих цивилизованного человека, а также от собственности, составляющей для

последнего чуть ли не основной смысл его жизни. Но при

более внимательном прочтении нроизведеиий романтиков

обнаруживается, что «естественный человек» — это просто

человек, живущий естественной жизнью — неважно, дик

он или цивилизован. Если Мелвилл ищет такого человека

на Маркизских островах, а Торо и особенно Эмерсон —на Востоке 114, а не в самой Америке, то только потому, что

в Америке такого человека, по их убеждению, не существовало и при наличии тогдашних общественных условий

просто не могло существовать, разве что на фронтире.

Чтобы стать естественным человеком, нужно было порвать с обществом — организационно (как Торо или обитатели Брук Фарм) или духовно, как Эмерсон и Маргарет

Фуллер,— и установить, вернее, восстановить единение с

природой ( «гармонию человека и природы», по словам

Р. Эмерсона115), составляющее важнейший элемент романтической утопии.

Для романтика природа — единственный подлинный

источник нравственной чистоты, мудрости и силы, поэтому в его утопии отношения человека с природой не опосредованы ни «практической целесообразностью», ставящей чловека над природой, ни «достижениями цивилизации», ставящей человека вне природы. Техника как

таковая не порабощает человека, она подчиняет его

себе только тогда, когда отделяет от природы. Разум

как таковой тоже не выступает как репрессивная сила, пока не делает человека глухим к жизни природы, к ее цветам и краскам, а значит и к своей собственной жизни. Поэтому в романтической утопии XIX в. нет ни поношения, 113 Николюкин И. Н. Эстетика американского романтизма.— В кн.: Эстетика американского романтизма, с. 17.

«Восток», к которрму часто обращали свой взор американские

романтики,— это, конечно, не географический регион со всеми

его реальными культурами и историческими особенностями, э

миф, мнимая антитеза дегуманизирующегося Запада.

115 Эмерсон У. Природа.— В кн.: Эстетика американского романтизма, с. 182.

126

ни превознесения техники и разума: железная дорога сами но себе не плоха и была бы просто благом, если бы...

не была построена на человеческих костях. Разум тоже

мог бы даровать людям добро, если бы служил делу просвещения, а не мелочным повседневным заботам, опуты-

нающим человека цепями рабства и не превращался в

средство достижения меркантильных целей. Поэтому романтическая утопия и не является царством разума, как

у просветителей. Но она не является и царством «чистой»

природы, это скорее царство всеобщей гармонии, где одна

часть космоса не навязывает свои законы другим и где

поэтому устанавливается такое «созвучие полное», которое одно только и нужно человеку для полного счастья.

В этой связи встает вопрос об отношении утописта-ро-

мантика к демократии, к политическим институтам общества и прежде всего к государству. Романтик отвергает

реальный мир американской буржуазной демократии, что

не мешает ему считать себя демократом, а свою утопию —царством истинной демократии. Это, однако, совсем не та

демократия, о которой говорит политик или бизнесмен.

«Когда я ...говорю о демократическом начале,— писал

Эмерсон,— я имею в виду не исчадие ада, самонадеянное

и крикливое, которое выпускает лживые газеты, витийствует на партийных сборищах и торгует своими измышлениями, получая за них золото, а тот дух любовной заботы

об общем благе, имя которого оно присвоило. Нынешняя

„демократия*4 не имеет ничего общего с подлинно демократическим началом» 116. Подлинная демократия может существовать только там, где имеется «жизненное пространство» для естественного человека и уважается автономия

личности. «В основе демократии,— поясняет Эмерсон,—лежит принцип ,,суди обо всем сам, проникнись уважением

к самому себе“ Там, где этому принципу следуют — что

случается довольно редко,— он неизбежно приводит к изоляции партийного начала, к превращению каждого человека в самостоятельное государство. В то же самое время

он заменяет омертвевшие нормы общественной жизни живыми, которые заключаются в подлинном, глубоко прочувствованном уважении к высшим и родственным по духу

умам»117. Таким образом, идеал утописта-романтика—116 Emerson R. W Journals of Raph Waldo Emerson, with Annotations, vol. IV, p. 95. Цит. по: Паррингтон В. JI. Указ. соч., т. 2, с. 455.