числе и для народной утопии, которая должна была каким-

то образом зафиксировать новые представления о функциях и роли государства, об отношениях между индивидом и обществом и т. п., вызвавшими раскол внутри либерального лагеря44. Среди рядовых американцев кризис

пробудил живой интерес к социально-экономическим и политическим проблемам. Как замечает В. Паррингтон-млад-

ший, в те годы «о социальном планировании говорили

больше, чем о бейсболе или законе о спиртных напитках.

Радио стало большей политической силой, чем когда-либо

прежде» /l5. Но, как и прежде, «решения, которые находило общественное сознание, всегда отличались простотой» 4Г>, сводя дело к тому, что нужно найти «разрешительное слово», некую панацею, скажем, осуществить какую-нибудь

хитроумную денежную или налоговую реформу — и все

сразу станет на свои места. Вот почему такую широкую

поддержку получают в этот период утопические планы

Френсиса Таунсенда, Хью Лонга, Говарда Скотта47 и ряда

других политических и общественных деятелей, объявивших, что они нашли простой ключ к решению всех проблем, который не только поможет вывести страну из кризи-

43 Фостер У. 3. Очерк политической истории Америки. М., 1953, с. 469, 470.

44 См. подробнее: Современное политическое сознание в США.

45 Parrington V. L. Jr. American Dreams, p. 195. 46 Ibidem.

47 См. об этих утопических планах § 3 настоящей главы.

92

сп, но и обеспечит ей невиданное процветание. Вот почему, наконец, «новый курс» Ф. Рузвельта (редуцированный в

пго публичных речах до простых, понятных каждому американцу лозунгов, которые преподносились опять же как

ключ к решению всех проблем) тоже в конце концов получил массовую поддержку.

В итоге прежние идеалы «народного суверенитета», «местного самоуправления», «минимального государства», пустившие глубокие корни в пародио-утопическом сознании эпохи свободной конкуренции, вытесняются новым

идеалом — идеалом «сильной власти» в лице государства —организации, выражающей и «защищающей» интересы

парода, «заботящейся» о народе, а то и просто опекающей

его. Конечно, в 30-е г. эти идеалы внедрялись в народное

сознание «сверху», но не нужно забывать, что четырьмя

десятилетиями ранее они были выдвинуты (государство, защищающее разоряющегося мелкого собственника от монополий) самими «низами».

Этатистская тенденция в народно-утопическом сознании, наметившаяся еще во времена правления администрации Ф. Рузвельта, сохранилась и в послевоенный период. Более того, в условиях государственно-монополистического капитализма 50—60-х годов она получает

дальнейшее развитие, способствуя углублению кризиса

буржуазного индивидуализма и рояедая новые представления об идеале человека, живущего в условиях «организованного общества».

Однако ии этатистская тенденция, ни научно-техническая революция, вооружавшая буржуазное государство

мощными средствами воздействия на массовое сознание, не сделали народно-утопическое сознание «одномерным».

Оно по-прежнему остается внутренне неоднородным, противоречивым сознанием, в рамках которого находят проявление классовые различия, а прежние «рыночные» идеалы

не «погашаются» или нейтрализуются «этатистскими»

идеалами, а либо парадоксальным образом сочетаются с

ними, либо вытесняются в глубинные слои или на периферию этого сознания, чтобы когда-нибудь — вероятнее всего

в кризисной ситуации — вновь заявить свои претензии.

Самостоятельную ветвь американской народной утопии

составляет негритянская9 или, как ее часто называют, черная утопия48. Народная утопия в США имеет несколько

48 См., в частности: Williams Р. N. Black Perspectives on Utopia.—In: Utopia — Dystopia? Ed. by P. E. Richer. Cambr., Mass., 1975; 93

Мцйональйых (этнйческйх) ветйей, каждой йЗ КО’ГОрЫЗс

присущ собственный «колорит», отличающий ее от «белой»

утопии. Америка вовсе не является таким «плавильным

котлом», каким ее порою считают на Западе. В течение

длительного времени в США продолжают существовать

негритянская, итальянская, китайская и ряд других общий, члены каждой из которых сохраняют из поколения

в поколение свою культурную самобытность и разделяют

комплексы специфических социальных идеалов, которые

можно рассматривать как национальные разновидности

американской народной утопии.

Однако негритянское население занимает среди национальных меньшинств Соединенных Штатов особое место, определяемое его численностью, степенью интегрированности в общество и исторически предопределенной обособленностью 49, вкладом в развитие американской цивилизации

и культуры. Но главное (применительно к рассматриваемому аспекту) заключается в том, что именно негры, а не

китайцы или итальянцы, были насильственно привезены

в США и превращены в рабов, т. е. поставлены в такое положение, в каком не находилось ни одно другое из национальных меньшинств Америки. Именно это обстоятельство

Dreamers of American Dream (о Маркусе Гарви); книга Pease W. H.f Pease J. H. Black Utopias, Madison, 1963 полностью посвящена описанию экспериментальных негритянских общин

первой половины XIX в. и практически не содержит никакой

информации о развитии негритянской социально-утопической

мысли в США. В марксистской литературе этот вопрос не исследовался в качестве самостоятельной проблемы. Однако работы таких авторов, как У. Фостер, Г. Аптекер, Г. Уинстон, У. Дюбуа, а из советских историков — И. Геевский, Р. Иванов, С. Червонная и других, посвященные различным аспектам

негритянского вопроса, помогают составить представление об

основных этапах становления и содержании негритянской

утопии.

49 «Известно, что среди американских негров далеко зашел процесс расслоения... Негритянское население дифференцируется

на те же классы и слои, что и остальная часть населения

США... Однако полного „слияния44 не происходит, по-прежнему

сохраняется известная грань, определяемая черным цветом

кожи. Негры были и остаются объективно существующей социальной общностью, занимающей особое положение в экономической и политической жизни, имеющей свои историко-культурные традиции» (Митрохин J1. И. Негритянское движение в

США: идеология и практика. М., 1974, с. 6). Добавим, что процессы дифференциации, о которых упоминается в цитируемом

отрывке, стали отчетливо проявляться лишь в XX в., а до этого

не носили массового характера.

94

д^ипст «черную утопию» отличной от «белой утопии» йот

«американской мечты», как это не раз подчеркивал Мартин Лютер Кинг. «Черная утопия» возникла как потаенная

ii.ii и открыто декларированная мечта рабов об ином, лучшем мире, что наложило на нее неизгладимый отпечаток

м сделало самостоятельной, стоящей особняком частью

американской народной утопии.

О ранней «черной утопии», сложившейся до формального освобождения негров, мы можем судить в основном по

памятникам фольклора. Как отмечает американский исследователь Престон Уильямс, «утопические представления

негров не выражены в каком-то трактате, изображающем

функционирование некоего отдаленного сообщества. У них

мет ничего, подобного «Государству» Платона, или «Уто-

иии» Мора, или «Взгляду назад» Беллами. Утопические

идеи создавались конкретными людьми, но, как это было

и со спиричуэлс, имена авторов были забыты, а идеи стали

частью фольклора» 50. Особая роль принадлежит здесь негритянским народным песням, в первую очередь спиричуэлс, ибо эти песни — «ритмический крик раба — остаются сегодня,— как писал У. Дюбуа в 1903 г.,— не просто

единственной народной музыкой, но самым прекрасным

выражением человеческого опыта, рожденного по эту сторону океана»5i, выражением надежд негритянского народа.

Спиричуэлс — песни по преимуществу религиозного содержания, что предопределяет строй их образов, язык, символику, а тем самым и внешние черты утопического мира, «зашифрованного» в этих творениях народного гения.