– Ерунда! Если есть счастье – зачем нужен этот ваш мир?!

Виктор Сергеевич поочередно оглядывал советников, словно хотел прочитать их мысли. Неожиданно в голову пришла поразительная и даже безумная мысль – будто сейчас принимается самое главное решение в жизни. Опустив голову, он вдруг обнаружил, что быстро рисует на листе бумаги кресты и звезды, звезды – слева, кресты – справа.

– А чем, интересно, чем грозит неправильный выбор?

– Ровно тем же, что и правильный, – загадочно сказал Гофман.

– Представьте себе, – Добрый-Пролёткин говорил, подкрепляя слова размашистыми жестами, – вы идете по улице, останавливаетесь и раздумываете, куда пойти, налево или направо. Идете, скажем, направо, вам падает кирпич на голову, вы попадаете в больницу. Лежите под капельницей и думаете, что ошиблись – надо было повернуть в другую сторону. Но вы же не знаете, что могло бы случиться там – вас могла, например, переехать машина и пришлось бы лежать не в больнице, а на кладбище.

Виктор Сергеевич ровно ничего не понял и задумался. С одной стороны, Гофман смотрится весьма убедительно, но образ темного рыцаря в видении вызывал беспокойство. Было в нем что-то отталкивающее. Красивое, конечно, но… Добрый-Пролёткин не выглядел сильным, однако обладал необъяснимой внутренней притягательностью. С таким хорошо скоротать вечер за рюмкой коньяка и душевными разговорами.

– Иван Степанович! – решительно сказал Загорский. – Прошу вас представить план действий.

– Благодарю, – с достоинством поклонился Добрый-Пролёткин, – признаюсь, не ожидал. Мне казалось, что вы уже давно… отдали предпочтение Карлу Иммануиловичу.

– Что с вами сегодня? – сердито спросил Виктор Сергеевич. – Никому я ничего не отдавал, и теперь прошу приступить, наконец, к работе!

– Еще как отдавали! Все делают выбор, но не все об этом знают.

– Ну, что же, – саркастически заявил Гофман, – здесь вы меня обошли. Поздравляю. Только как, любезный Иван Степанович, вы собираетесь решать вопросы с МВД. Там, да будет вам известно, все больше наши люди.

– Наслышан… А мы их святой водичкой.

– Фу, как пошло! Какое-то мракобесие!

– Мракобесие, а работает.

Виктор Сергеевич полностью пришел в себя и в изумлении оглядел всех присутствующих. Что же такое происходит? Рабочее совещание превратилось в какой-то безобразный балаган, Колушевский сидит, выпучив глаза, а клоуны-советники совсем распоясались…

– А вот и план мероприятий, – Иван Степанович привстал и передал Загорскому тонкую папку.

Виктор Сергеевич, уже открывший рот для гневной отповеди, поперхнулся, закашлялся, потерянно посмотрел на Доброго-Пролёткина и принялся изучать бумаги.

За несколько часов Наташа постарела и осунулась. Мутное зеркало над капающим рукомойником показывало безрадостную картину: вокруг глаз расплылись отвратительные синяки, на кожу выползли предательские морщинки, а волосы повисли безжизненными масляными сосульками. Наташа сполоснула лицо холодной водой и вернулась в приемный покой.

Она не представляла, что и как устроено в больнице. Серьезно болеть довелось однажды – ей тогда было четыре года, и в отрывочных воспоминаниях остались лишь добродушный врач и тряпичный одноглазый заяц с синим инвентарным номером на ухе. Навещать тоже приходилось не слишком часто. Родителей Бог миловал, а к подружкам в основном ходила в роддом. Из фильмов о жизни медиков следовало, что к подъехавшей скорой должны немедленно выбежать санитары, подхватить несчастного больного и на каталке, бегом, везти в чистую палату, где уже ждут хирурги в масках и мигают сложные приборы.

Первый шок случился, когда в приемном покое почти час никто не подходил, затем появилась толстая тетка в зеленом халате, равнодушно посмотрела на Рудакова, что-то записала в толстой тетради и исчезла как приведение.

Тёма стал дышать хрипло и прерывисто, беззвучно шевеля губами. Наташа испугалась, выбежала в коридор, схватила за руку проходящего человека, по виду врача, и чуть не силой потащила за собой. Он сначала упирался, но, увидев состояние раненого, закричал так, что моментально сбежались перепуганные санитары, засуетились, в момент погрузили Тёму на каталку и увезли так быстро, что опешившая Наташа попросту не успела за ними. В результате потом металась по коридорам, разыскивая мужа, пока какая-то бдительная санитарка не заметила ее и не выгнала из лечебного корпуса.

В холле Наташа стояла у окна, не зная, что делать дальше. Она понимала: сейчас к Рудакову не пустят, но уходить было как-то стыдно: уйти – значит бросить беспомощного человека. Вредная привычка анализировать собственные мысли и действия помогла посмотреть на себя со стороны. Очнись! Тоже мне, кисейная барышня! Можно подумать, не знала, что происходит в этой проклятой реальности! Легче всего рисовать в воображении идеальную картину, а потом рыдать в уголочке, когда она рассыпается в пыль.

Больше всего в больнице поразило приземленно-циничное отношение к человеческой жизни, естественное для медиков и, например, военных, но чуждое всем остальным. Точная и страшная табличка «Выдача трупов производится с 10 до 17 часов» по-настоящему испугала. Наташа принялась звонить маме, но трубка отвечала длинными гудками – Светлана Тихоновна принципиально не вела телефонных разговоров после шести.

Впрочем, даже если представить, что случится чудо, и беседа все-таки состоится, то ожидать сочувствия не приходилось. «Я же тебя предупреждала! Тебе уже тридцать лет, ты пока красавица, но еще немного, никого нормального найти не сможешь…» Захотелось плакать, и Наташа запрокинула голову назад, чтобы сдержать слезы. Сколько раз приходилось такое слышать… во-первых, вовсе не тридцать лет, а только двадцать восемь. И сколько раз отвечала: ну и пусть муж на шесть лет старше, это не имеет значения, зато он – Рудаков. Понимаешь, мама: Ру-да-ков. Не понимаешь? Жалко…

Народу в холле почти не было – пожилая женщина с застывшим серым лицом сидела на скамейке, а у входа тихо переговаривались два азиата, корейца или китайца, одетых, несмотря на летнюю жару, в длинные кожаные куртки. Тусклые гудящие светильники бросали мутные блики на грязно-зеленые стены, где с глянцевых плакатов румяные доктора советовали натирать ноги каким-то снадобьем из красочного тюбика, глотать пилюлю от сердца и повышать потенцию с помощью экзотической штуки из неизвестных науке водорослей.

Наташа почувствовала, что нестерпимо хочет спать. Накопившаяся усталость и переживания внезапно накрыли ее сладкой сонной волной, ноги стали ватными, а глаза закрывались сами собой. Чтобы не упасть, пришлось прислониться к стене. И в этот момент свет неровно мигающей лампы сгустился, потек и превратился в невысокого человека в холщовых штанах, сапогах и длинной косоворотке, подпоясанной простой веревкой. Наташа помотала головой, отгоняя наваждение. Галлюцинаций еще не хватало! И действительно, человек исчез.

– Вы кого-то ждете?

Наташа обернулась. Ага, понятно, кого она приняла за галлюцинацию. Добрый доктор. Такой, каким должен быть настоящий врач – румяный, улыбающийся, с голубыми глазами, в идеально белом халате и шапочке с огромным красным крестом. Только почему-то из нагрудного кармана выглядывала древняя слуховая трубочка, вполне подходящая эскулапу девятнадцатого века, но никак не современному медику.

– Я… – растерялась Наташа. – Я к мужу… Рудаков его фамилия. А моя – Воробьева.

– Милая девушка, – ласково сказал врач, – вы ему сейчас ничем не поможете. Куда же вы все так рветесь – как будто без вашего присутствия и болеть нельзя! Идите домой, отдохните, и приходите завтра. А еще лучше послезавтра. Зачем же вы себя сейчас так утруждаете? Справку можно получить и по телефону. А посещения еще долго не разрешат!