Помнишь ли ты тот букет из незабудок и мирта, который я поймала на вашей с Людвигом, великим герцогом Гессенский, свадьбе? Этот букет я бережно храню и верю, что именно твоя легкая рука изменила и мою судьбу. Примета оказалась правдивой, хотя ты наверняка уже будешь знать об том, когда будешь читать эти строки.

Жизнь изменилась в канун Рождества. Мама неожиданно велела всем собирать вещи и готовиться к переезду из Осборна Хауса, в котором были похоронены эти два года, в Виндзор. Я тогда еще ничего не понимала, когда вдруг, ничего не объясняя, мама освободила меня от посиделок с ней, а место секретаря заняла Хелен.

Меня же заставили освежить мой французский и каждый день мы занимались танцами с сэром Джеймсом. Вальсы, мазурка, полонез. А через две недели мама вызвала меня к себе и сказала, что к ней поступило предложение руки и сердца от русского принца. Вернее, не принца, он тогда уже стал царем, но это неважно. Как я испугалась! Россия — это же дикая страна, там всегда холодно и темно, а на улицах городов ходят медведи. Но потом мама показала мне свадебный портрет. Элис, какой он был хорошенький! Высокий, молодой, стройный и совсем без бороды. Я думала, у всех русских есть бороды.

Mama предложила мне подумать, но я сразу дала свое согласие на помолвку. Тогда я не думала о браке всерьез, но одной мысли о возвращении в унылый Осборн было достаточно, чтобы сделать выбор.

Я чувствовала себя неуместно счастливой и рассказала Хелен о помолвке. Она тут же побежала к Mama жаловаться. Говорила, что старше меня, и поэтому должна обязательно выйти замуж первой. И это притом что сама крутит за маминой спиной роман с наших библиотекарем, сэром Рулендом! Нет, ну какая же она все-таки не порядочная! Хорошо, Mama сказала ей, что русский принц специально подчеркнул, что хотел бы видеть своей невестой меня, и день свадьбы уже назначен. Ты бы видела, как злилась Хелен. Вся покраснела, как помидор, обругала меня, маму и убежала.

А через два месяца он приехал. Ты знаешь, он был даже лучше, чем на портрете. Кудри цвета ивовой коры, высокий лоб и глаза глубокие, как вечернее небо. Я просто утонула в них, Элис. Мы танцевали вальс, гуляли, он постоянно шутил, а вечером, в музыкальной комнате, за роялем, посвятил мне песню.

She never took the train alone

She hated being on her own.

She always took me by the hand.

And say she needs me.

……

Oh tonight you killed me with your smile.

So beautiful and wild so beautiful.

Oh tonight you killed me with your smile

So beautiful and wild so beautiful and wild.

Элис, мне никто так не пел… по-моему, именно тогда я поняла, что влюбилась…

Наше счастье продолжалось неделю. Мне нравится в нем все: его улыбка, его голос, морщинки на лбу, когда он задумывается. На второй день он меня поцеловал. Потом мы разбежались, но притяжение между нами уже было невыносимым. Мы прятались на лестнице и страстно целовались полвечера.

Во время поездки в Ланкашир на какое-то время мы оказались вне придворной толпы. Там мы провели несколько чудесных часов, только вдвоем. Мы ходили за ручку, целовались, прятались от сильного дождя под крышами домов и под деревьями.

Когда он сказал, что уезжает, мне показалось, что мое сердце остановилось. Он целовал мое заплаканное лицо, шепча, что это ненадолго, что скоро мы обязательно будем вместе. А я все плакала и плакала. Умом я понимала, что наша недолгая разлука неизбежна, но сердце твердило, что он уезжает навсегда.

И тогда я пошла к Mama и, уткнувшись к ней в колени, молила разрешить мне уехать с ним. Она долго не хотела меня отпускать, говорила, что это будет уроном престижу, но, в конце концов, сдалась и дала свое благословение. Я была так счастлива, как никогда в своей жизни.

В конце недели я уезжаю. Во мне нет ни капли горечи от расставания с родной Англией, только светлое чувство радости и надежды переполняет меня. Милая Элис, когда ты получишь это письмо, я уже буду далеко от тебя, в далекой снежной России, с человеком, которого люблю.

На прощание прими мои сердечные пожелания и приветы. Целую тебя крепко, благослови тебя Господь.

Всегда с тобой, с любовью и нежностью, Луиза. Виндзор, март 1863 года.

— Nicolas… Nicolas…

— М-м-м, что? — Я сонно повернулся на кровати и, оторвав голову от подушки, посмотрел на жену.

Она стояла у двери, соединяющей наши спальни, опираясь рукой о стену. Несмотря на героические размеры, ночнушка уже не могла скрыть огромный живот моей жены. Ожидание подходило к концу, до рождения нашего первенца оставался от силы месяц. В последнее время, чтобы не повредить здоровью будущего малыша, мы спали раздельно, но в смежных спальнях.

— Во дворце что-то происходит, разве ты не слышишь? — по-английски, взволнованным голосом спросила она.

Упрек Лизы был справедлив. Едва прислушавшись, я разобрал приглушенный, далекий еще звон оружия и, кажется, сдавленные крики во дворце. На улице тоже происходило что-то необычное, мне даже показалось, что я разобрал пару ружейных выстрелов. С меня мигом слетели последние остатки сна, а по спине пробежал неприятный холодок.

— Не волнуйся. Наверное, репетицию к параду готовят, головотяпы, — уверенным тоном попытался успокоить я испуганную жену. — Сейчас встану, прикрикну на них, чтоб немедленно прекратили. Тебе ни к чему сейчас вся эта ругань и нервы, — на ходу надевая брюки, тщетно пытался унять ее и свое волнение. — Иди к себе, а я сейчас наведу порядок. Да, и двери у себя прикрой, ни к чему тебе все это слышать, — продолжал я нести всякую успокаивающую ахинею, а мысли тем временем так и мелькали в голове, несясь вскачь и галопом. Конечно, шум со двора мог означать и какие-то бытовые неурядицы, вроде пожара, но выстрелы? Никакой репетиции парада не было, да и быть не могло, потому что никаких торжеств в ближайшем будущем и в помине нет. Значит, это что-то другое… Отвратительное предчувствие не оставляло меня в покое, рисуя в моем воображении самые мрачные картины. «Допрыгался, допрыгался», — так и твердил трусливый внутренний голосок, заставляя покрываться холодным потом спину. Я еще раз взглянул на жену. «Надо бы хоть что-то похожее на правду Лизе сказать, волноваться ей сейчас и впрямь ни к чему», — мелькнула мысль.

— Nicolas, не ходи. Пошли кого-нибудь. Пусть твои бравые гвардейцы разберутся, — негромко начала Лиза, видимо, чувствуя мое внутреннее напряжение.

— Что-то мне подсказывает, что наиболее вероятный источник приближающего лязга оружия и криков — те самые бравые гвардейцы и есть, — тихонько пробормотал я, натягивая сапоги. И уже громче прибавил: — Не волнуйся, я буду рядом. Прошу только, оставайся у себя, что бы ни случилось, — вставая и подходя к жене, закончил я наш разговор.