— Nom de Dieu, mа chére![10] — воскликнула старая балаганщица. — Как можно, как можно! Костюм поперек постели — полгода без выступлений.

Агнесса подняла брови, кивнула головой и с тех пор всегда сразу же развешивала одежду. Она поняла, что попала в мир, где царили свои незыблемые обычаи.

Все, таким образом, предвещало самое радужное будущее. Но цирк — это вечная игра со смертью. Началось с того, что ожидавшая потомства тигрица Миума простудилась — в это время самки особенно чувствительны к сквознякам — и, несмотря на все старания спасти ее, околела. Тигр Паша остался в одиночестве и, затосковал. Агнесса была единственным существом, подходившим к его клетке с ласковым, добрым словом. Мужчины считали, что с хищным зверем нельзя совладать иначе, как при помощи бича и вил, внушавших ему страх. Паша не доверял людям, и прошло немало времени, прежде чем он привык к стройной женщине, которая приносила ему мясо не только в часы кормления и никогда его не обижала. Зато потом он с нетерпением ожидал ее прихода и, когда она появлялась, терся ухом, шеей или боком о решетку, тихо урча и прося ласки. Агнесса протягивала руку и сначала легонько, а затем все сильнее трепала его по загривку. Тигр опускал уши и готов был часами продолжать эту милую игру. Когда зверь осиротел, его симпатия к Агнессе переросла в настоящую любовь. Ничто другое Пашу не интересовало; когда Агнесса приходила, он прыгал в клетке как шальной, когда уходила — жалобно подвывал и метался вдоль решетки. Это был восхитительный бенгальский тигр, четырехлетний самец в расцвете сил. Агнесса настойчиво просила свекра подыскать для него новую тигрицу. Пока продолжались поиски, старый Бервиц, чтобы развлечь Пашу, решил подготовить его к выступлению со львом Султаном. Потребовалось немало времени, пока звери, помещенные рядом, настолько привыкли друг к другу, что можно было впустить их в общую клетку. После этого Бервиц приступил к дрессировке. Помимо ряда несложных трюков, ему хотелось научить зверей усаживаться в финале на высокие тумбы, между которыми стоял бы и кланялся публике укротитель. Близилась весна, цирк находился в Швейцарии. Когда остановились в Куре, неожиданно подул теплый ветер, и с Альп повеяло весенними запахами.

— Паша стал какой-то беспокойный, — сказала однажды вечером Агнесса свекру, — будьте с ним поосторожнее, папа. Сегодня он ударил меня лапой. Весна на него действует.

— Паша — каналья, — отозвался Бервиц. — У меня-то всегда при себе пара пистолетов. А вот ты входишь к нему с пустыми руками.

Наутро в большой клетке снова репетировали финал. Паша долго отказывался вспрыгнуть на тумбу. Наконец Бервицу удалось заставить его, и тигр уселся наверху, злобно поблескивая зелеными глазами, рыча и фыркая. Султан в это время бегал в противоположном углу клетки. Настал его черед. Щелкнул бич. «Султан — гоп!» Султан забился в самый угол, сжался и, сделав могучий прыжок, тяжело опустился на тумбу. Прыжок оказался слишком резким, тумба упала и лев, спрыгивая, толкнул тумбу Паши. Тигр прижал уши, заревел и изготовился к прыжку. И тут Бернгард Бервиц совершил роковую ошибку. Решив быстро поднять упавшую тумбу, он нагнулся. Паша прыгнул и, вцепившись в правую руку Бервица, стал рвать ее когтями. Страшные клыки вонзились Бервицу в ляжку. Служитель, стоявший возле клетки с вилами в руках, закричал и кинулся на другую сторону, чтобы отогнать Пашу, но не смог дотянуться до тигра; перепуганный Султан метался вдоль решетки, а Паша тащил свою жертву на середину клетки. Агнесса, убиравшая в это время фургон, услышала крики и рев льва. Выпрыгнув из фургона, она бросилась к шапито, распахнула занавес и громко крикнула:

— Паша!

Услышав ее голос, тигр поднял голову.

— Паша! Пусти!

Паша нагнул голову, чтобы положить несчастного Бервица. В то же мгновение грянул выстрел. Тигр обмяк, оскалился и зашатался. Прибежавший из конюшни Петер Бервиц перезаряжал ружье. Но это было уже ни к чему — зверь рухнул замертво. Вместе со служителем Петер загнал льва в угол и вынес из клетки потерявшего сознание отца. Его сразу же отвезли в больницу. Придя в себя и увидев склонившихся над ним Антуанетту и Агнессу, Бервиц улыбнулся. Врачи заверили семью, что раны не опасны и через несколько недель пострадавший вернется домой. Цирк Умберто уехал в Цюрих без хозяина, да так больше и не увидел его. Из-за гнилого мяса, попавшего в рану с когтей разъяренного тигра, у Бернгарда Бервица началось заражение крови. В Инсбруке Петер получил письмо от матери, извещавшей его о том, что отец умер и что она похоронит его на кладбище в Куре, а затем уедет в Савойю к старикам.

Так мосье Альфред и мадам Сильвия неожиданно стали единственными хозяевами цирка Умберто. Благодаря усилиям трех поколений дело покоилось теперь на прочной основе, и Петер преисполнился решимости вести его на широкую ногу — вкусы молодого Бервица существенно отличались от вкусов его умеренного отца. Зиму, в течение которой все носили траур, Петер посвятил обновлению инвентаря и шитью новых, поистине фантастических костюмов. К сказочным уборам, сохранившимся еще с бабушкиных времен, прибавились экзотические одеяния ярких и густых тонов, сверкавшие золотом и серебром. Петер впервые одел билетеров и служителей в зеленые униформы, конюхов — в синие, музыкантов — в пурпурные. Не забывал он и о зверинце.

За несколько лет до того некто Готфрид Гагенбек из Гамбурга, торговавший ранее морской рыбой, стал проявлять интерес к заморским животным. Сначала он покупал при случае у китобоев и возвращавшихся домой моряков пойманных ими в дороге зверей и птиц: пару тюленей, белого медведя, попугая, обезьяну. Диковинки эти он демонстрировал на ярмарке возле собора и вскоре обнаружил, что их можно выгодно сбывать странствующим комедиантам. К нему стали поступать заказы на экзотических животных. Обычно этот товар попадал в Европу через Лондон и Ливерпуль и продавался по баснословным ценам. Господин Гагенбек открыл на Старом рынке, у собора святого Павла, магазин, который стал процветать, как только капитаны и матросы, ходившие за границу, убедились в возможности хорошо зарабатывать на том, что раньше они привозили просто так, для забавы. Еще Бервиц-отец всячески расхваливал этот надежный и недорогой источник снабжения. Теперь к господину Гагенбеку отправился Петер и, кроме покупок, вывез из Гамбурга два ценных совета. У Гагенбека он повстречался с французом Анри Мартеном, седовласым красавцем, который всю жизнь занимался укрощением и дрессировкой хищников. Петер провел с ним целый вечер и впервые услышал от него, что вся эта «бешеная дрессировка» со стрельбой и избиением животных — не более чем бессмысленная жестокость и что он, Мартен, уже полвека обучает зверей без малейшего насилия. Петер невольно вспомнил при этом свою жену, которая одной лаской достигала большего, чем дед Умберто и покойный отец — бичом и вилами. Ведь и Паша отпустил отца, повинуясь ее окрику, и если бы Петер не выстрелил, этот драгоценный зверь остался бы у них по сей день.

Кроме того, от господина Гагенбека Бервиц узнал, что на Репербан имеется просторное цирковое помещение, пригодное для выступлений в зимних условиях и в настоящий момент никем не занятое, и что в богатеющем день ото дня Гамбурге можно, подновляя программу, выступать по нескольку месяцев кряду. На следующий день Петер осмотрел здание и, не раздумывая, подписал контракт на аренду. Теперь цирк Умберто был гарантирован от зимних простоев и случайностей.

А следующей весною цирк Умберто отправился в свое знаменитое путешествие, о котором Петер Бервиц мечтал уже не первый год. Через Варшаву и Ригу его фургоны и двуколки, лошади и другие животные прибыли в Петербург. Там они с огромным успехом выступали перед царем и царским двором. Столичное дворянство в те годы увлекалось конным цирком и щедро одарило артистов; царь наградил Бервица орденом и поднес ему черкесскую саблю. Затем они несколько недель, делая полные сборы, выступали в Москве. Бервицу пришла в голову счастливая мысль включить в программу группу русских скоморохов. Те были в восторге. Еще бы! Показывать свои шутки и фокусы в столь пышной обстановке! А вокруг манежа теснилась публика. По-детски игривая и веселая, она с трепетом следила за каждым прыжком и бурно реагировала на каждую шутку. Богатые московские купцы, их дебелые супруги с воспитуемыми на дворянский манер чадами смотрели одну и ту же программу по нескольку раз; даже важные, в шитых золотом мундирах государственные сановники с красивыми дамами, которые, сидя в ложах, сами по себе являли весьма эффектное зрелище, — даже они громогласно выражали свое удовольствий и восторг.