— Нет, дедушка, ты первый. Тебе я давала обещание — и тебе первому должна была сообщить, что сдержала его.

— Будьте здоровы, дети, будьте счастливы!

С трогательной торжественностью они подняли бокалы.

— А теперь я хочу спросить тебя о самом главном, Люда: что дальше? Не собираешься ли ты бросить сцену?

— Нет, дедушка. Мы с Марио уже все обдумали. Я откажусь от ангажемента, но время от времени буду выступать с концертами в больших европейских городах. Марио влюблен в мои композиции и мечтает о том, чтобы я продолжала танцевать. Он такой хороший, дедушка, такой чуткий…

— Значит, Людмила Умберто будет существовать и впредь?

— Да.

— Тогда все в порядке. Нельзя допустить, чтобы потухла искра божья, чтобы исчезло такое имя, — понимаешь? Я отказался от него ради тебя. А где вы думаете поселиться?

— В поместье Марио, дедушка, в Годмезё-Вашархей, у Сегеда.

— Что, что?! А как фамилия Марио? Палачич? Уму непостижимо! Невероятно! Да известно ли вам, граф, что вы уже третий Палачич, влюбляющийся в девушку из рода Умберто?

— Я и не подозревал этого, господин директор.

— Удивительный случай, прямо — перст судьбы. Ну, да я расскажу вам эту историю за ужином в честь вашей помолвки. Ведь у вас в Годмезё-Вашархей завод липицианов?

— Да, господин директор.

— Значит, я не ошибся. Первые липицианы цирка Умберто, о которых я тебе рассказывал, Люда, были питомцами конюшен Годмезё-Вашархей. Тавро: большое «П» с короной, выжженное на левом бедре, правильно?

— Совершенно верно.

— Надеюсь, дедушка, — произнесла Людмила с сияющими глазами, — ты приедешь взглянуть на них? Мы с Марио были бы счастливы, если б ты вообще остался у нас.

— По совести говоря, я предполагал дожить свой век в Праге. Но представься случай снова заняться лошадьми… Я, дети, немало повидал, узнал, испытал и должен сказать, что самое прекрасное — это работа с лошадью. Конь — изумительное животное, благородное, совершенное…

На Вашека нахлынули воспоминания, и глаза престарелого наездника зажглись. Он вдруг увидел их всех сразу: малюток Мери и Мисс, огненного Сантоса, добродушную Адмиру, Шери, на котором гарцевала Агнесса, Еленкиного Аякса, буланую Валентину, кокетливую Дагомею, Лепорелло, Сириуса, Кисмета — бесконечную вереницу лошадей, которых он боготворил с детства.

— Кони… Кони… — повторял он с нежностью, и взгляд его блуждал в далях прожитой жизни. — Вы были украшением цирка Умберто… Были и остались… моей единственной любовью…

— Вот видишь, дедушка, — ласково подхватила Люд-мила, — а лошадки ждут тебя у нас, в Годмезё-Вашархей, у Сегеда. Там ты найдешь и липицианов, и чистокровных английских, и беговых, и тяжеловозов, каких там только нет лошадей… Конюшни огромные, но, для того, чтобы они завоевали европейскую известность, нужна опытная рука.

— Ах, Люда, это было бы прекрасным завершением моей жизни. Может быть, я и приеду. Думаю, что приеду, девочка. Да, да, непременно приеду.

— Там для тебя есть все, дедушка, ты будешь вполне счастлив. Только конюшни пока без названия. Впрочем, Марио уже решил, как их назвать.

— Как же, господин Марио? Это весьма существенно, — обратился Карас к молодому графу.

— Они будут носить имя, которое звучит для меня красивее всех имен, господин директор, и которое, как я только что узнал, было предназначено мне самой судьбою: имя Умберто.

— «Конюшни Умберто»! — воскликнул семидесятилетний Вашку. — «Конюшни Умберто»! Дети, еще бокал! За их процветание! Воистину замечательно, как это имя, переходя от одного к другому, живет и не увядает, словно ему предначертано бессмертие. Ни дать ни взять — новоявленный феникс! Зверинец, цирк, варьете, балет, а теперь конюшни скаковых лошадей! И каждый раз нечто такое, чем люди занимаются не только ради хлеба насущного — их неодолимо влечет к высотам огонек совершенства! Вот за это-то я почитаю и люблю имя Умберто! Ваше здоровье, дети! Мир прекрасен, огонь неугасим — цирк Умберто будет жить вечно!

Когда на страницах чешской газеты «Лидове новины» из номера в номер печатался роман Эдуарда Басса «Цирк Умберто», читатели были уверены, что произведение написано человеком, который сам не один год провел на цирковой арене. Многочисленные письменные, телефонные и личные запросы осаждали автора. И тому пришлось настойчиво убеждать читателей, что художнику нет надобности посвящать себя новой профессии, если он хочет достоверно воссоздать своеобразие заинтересовавшей его среды. «Тремя самыми знаменитыми в мире артистами, какими не смог бы похвастаться даже цирк „Барнум и Бейли“, было трио Длинный, Толстый и Глазастый, а это трио со всеми его удивительными историями выдумал сказочник, — писал Басс. — Если такую великолепную троицу сумел создать один из вас, людей никому не известных, почему следует отказывать в мифотворческой способности тем, кто пользуется известностью?» И тем не менее читатели «Цирка Умберто» не совсем ошибались. В единственном романе Эдуарда Басса органически слился весь его богатый жизненный и литературный опыт, в книге немало личного и даже автобиографического.

Первый день нового, 1888 года, стал для Вацлава Шмидта, владельца фабрики щеток близ Праги, двойным праздником: у него родился сын Эдуард. После окончания реального училища молодой наследник отправился представителем отцовской фирмы в Швейцарию. Некоторое время он посещал цюрихский политехнический институт. Только в 1914 году банкротство отца навсегда освободило Эдуарда Шмидта от обязанностей коммивояжера и неприятной для него перспективы стать фабрикантом. Неприятной по двум причинам: во-первых, с этим положением было бы трудно совместить радикально-анархические взгляды, которые он исповедовал после знакомства с литераторами и художниками, группировавшимися вокруг поэта-революционера Станислава Костки Неймана; во-вторых, молодого человека привлекало совсем иное жизненное амплуа — амплуа артиста кабаре и сатирика.

В 1906 году на эстраду пражского ресторана «У белого лебедя», того самого ресторана, где один из главных героев «Цирка Умберто», старый Антонин Карас, слушал концерт духового оркестра 102-го пехотного полка, впервые вышел неизвестный молодой декламатор и прочел стихи революционно настроенных чешских поэтов Франтишека Гельнера и Франтишека Шрамека. Стихи эти звучали вызовом не только австрийскому милитаризму и бюрократии, но и чешскому мещанству. Время было бурное. Русская революция 1905 года всколыхнула Чехию, где национально-освободительное и демократическое движение вылилось в массовую борьбу за всеобщее избирательное право. Бунтарский задор молодого чтеца нашел отклик в сердцах слушателей. Выступления его стали постоянными, и его имя должно было появиться на афише. Однако восемнадцатилетнему артисту вовсе не хотелось, чтобы его сценические успехи стали известны почтенным родителям. Сыграло свою роль и еще одно обстоятельство: гвоздем программы в «Белом лебеде» был старый народный комик и куплетист Франтишек Леопольд Шмид. Шмидт и Шмид в одной программе никак не устраивали владельца ресторана. Тогда и возникла впервые фамилия Бас (первоначально с одним «с»), вероятно — как намек на безуспешные попытки хозяина «Белого лебедя» заставить юного чтеца петь. Вскоре репертуар дебютанта пополнился стихами собственного сочинения. С 1910 года Басс и небольшая группа его друзей начали выпускать сатирические «Летаки» («Летучки»), Издание держалось на энтузиазме, гонорара авторы не получали, листовки выпускались анонимно, но передовой молодежи было хорошо известно, кому принадлежат остроумные стихи и рисунки. Куплеты и юморески Басса публикуются на страницах левой печати, нередко соседствуя с рассказами Ярослава Гашека и карикатурами Йозефа Лады. И все же выступать на сцене и писать приходилось урывками: писатель по-прежнему разъезжал по Чехии и близлежащим странам, рекламируя изделия отцовского предприятия. Весной 1913 года в курортном городке Лугачовицы молодой коммивояжер после заключения очередной сделки заглянул в местный театр. Здесь гастролировало студенческое кабаре «Червена седма» («Семерка червей»). Среди артистов Басс узнал нескольких товарищей по гимназии. Он с радостью вступил в это «содружество остроумных людей», став душой и постоянным автором труппы. При его участии «Червена седма» превратилась в театральный ансамбль высокого профессионального уровня с политически острым и своеобразным репертуаром.