«Тут и Вашеку будет неплохо, все одно — скоро ехать», — думал Карас, возвращаясь со своего обхода. Он не мог дождаться сына: хозяйка обещала привести его в цирк по дороге на рынок. В половине десятого из-за кулис появилась Алиса Гарвей и крикнула:
— Тут спрашивают господина Караса.
Первый, кому Карас представил мальчика, был, разумеется, Керголец.
— Так ты и есть тот знаменитый Вашек Карас из Горной Снежны? — обратился к нему многоопытный Керголец, увидев загорелую рожицу деревенского парнишки, на которой светились большие умные глаза.
— Угу.
— Ты уже был в цирке?
— Был вчера.
— Понравилось?
— Еще как!
— А что тебе понравилось больше всего?
— Лошадки.
— У тебя губа не дура. Поедешь с нами?
— Поеду.
— А не боишься лошадей? Вдруг лягнут или укусят?
— Не. Я на них прикрикну, щелкну кнутом, они и встанут в ряд.
— Так ты будешь дрессировщиком?
— Ага, и буду ездить по кругу и прыгать на лошадь — папа обещал, правда, пап?
— Ну, раз папа обещал — тогда другое дело. Только тебе придется основательно попотеть, пока станешь дрессировщиком.
— Пусть.
— Но чур не хныкать!
— Я никогда не хнычу. С кем ни подерусь дома — все ревут, если попадешь камнем, а я не реву: догоню и дам сдачи.
— А если тот убежит?
— Не убежит. Я любого догоню. А убежит — так на следующий день попадется.
— Значит, ты был первым драчуном в деревне?
— Не знаю. Поколотить-то мог хоть кого.
— Тогда у тебя самая подходящая для цирка закалка. Если не спасуешь — станешь когда-нибудь директором.
— Может, и стану, только я и тогда буду все время ездить и прыгать.
Керголец погладил Вашека по голове и обратился к Карасу:
— Он у тебя крепыш, из него может выйти толк, только нужно, не откладывая, начать тренировки. Семь лет — крайний возраст, потом будет поздно. А теперь отведи его к кассирше — пусть поблагодарит ее за билет. Она будет очень довольна, завоюешь ее сердце, и парню это пойдет на пользу.
Антонин повел сына к кассе и по дороге обучил его традиционному «целую ручки, сударыня». Госпожа фон Гаммершмидт приняла сиротку чуть не со слезами. О мальчишках и драках не было, разумеется, и речи, зато она с большим чувством говорила о «мамочке на небесах», о том, что сыночек не должен огорчать ее здесь, на земле, не то у мамы будет печальный вид, когда она предстанет перед господом богом. О, Вашек собирается обучаться верховой езде! Вдова одобрила это намерение. Он принял совершенно правильное решение, покойный майор фон Гаммершмидт тоже сел в седло еще мальчиком и впоследствии с таким блеском брал препятствия, что стал первым фаворитом всех княжеских парфорсных скачек[14]. Она попросит господина директора Бервица и господина Перейру обратить на него внимание. В заключение вдова извлекла из вязаной сумочки на шнурке половину рогалика и протянула его Вашеку, присовокупив к гостинцу сочный поцелуй. Затем она подала руку Антонину и повернулась к окошечку.
Когда отец с сыном вернулись в зал, мальчик остановился как зачарованный: по кругу бежали, пофыркивая шесть белоснежных лошадей, заслоняя женщину с кнутом в руках. По ее приказанию кони повернулись на задних ногах и побежали в противоположном направлении, по следующей команде они снова повернулись и стали обгонять один другого, пока опять не вытянулись цепочкой. Затем лошади разом повернулись к хозяйке, подняли передние ноги и пошли к ней, на середину арены, где и простояли в таком положении до тех пор, пока женщина не опустила кнут. Вашек судорожно сжал руку отца и смотрел на лошадей как на чудо. Цирк был пуст, лишь внизу, возле лож, стоял господин Сельницкий. Глаза у него слегка слезились: он опирался на барьер, время от времени прикладываясь к бутылке с ромом.
Карас чувствовал себя в пустом зале неуверенно, не зная, можно ли присутствовать на репетиции, не помешают ли они. Поэтому он снова вывел сына в коридор, обошел с ним весь цирк и направился на конюшню. По дороге им встретился добрый десяток людей, которых Карас уже знал в лицо и которые теперь, когда не было особой спешки, охотно останавливались, расспрашивали о мальчике, интересовались, поедет ли он с ними. Карасу было приятно, что люди проявляют такое внимание. В конюшие он подошел с Вашеком к тому самому Гансу, который обучал его утром чистить лошадей, и сказал, что привел ему помощника. Ганс вытер широкую ладонь о синий фартук и, как взрослому, потряс Вашеку руку. Ганса Вашек понимал довольно плохо, он говорил иначе, чем шумавские немцы, но детское чутье подсказывало мальчику, что это хороший человек. К тому же он ходил за лошадьми, каждую знал по имени; окликнет коня, тот повернет голову и смотрит на него большими глазами. Но все это померкло перед той минутой, когда Ганс неожиданно потянул Вашека за рукав и увлек в дальний угол конюшни, где в специальном загоне стояли четыре маленькие пегие лошадки, словно созданные для такого мальчика, как Вашек. Охваченный волнением, он поднял обе руки и невольно воскликнул:
— Иисус-Мария — «пончики»!
Таких же славных малюток выращивали в Глубокой и выезжали с ними довольно далеко. Местные жители дали им выразительное прозвище — «пончик», «пончики», И вот теперь перед Вашеком стояло четыре «пончика»; Ганс окликнул их, они подбежали и, толкаясь, потянулись к людям. Тогда конюх взял Вашека под мышки и посадил на крайнюю лошадку. Мальчуган растерялся от неожиданности, но тут же стиснул ноги и ухватился за гриву, чтобы не упасть. Ганс, придерживавший его вначале, отпустил руку, открыл дверцу и приказал:
— Мери, вперед!
Кобылка тряхнула головой, вышла из конюшни и двинулась мелкими шажками рядом с Гансом вниз по коридору. Ганс что-то крикнул, Мери повернулась и рысью помчалась к загону, вынудив Вашека держаться изо всех сил. Он благополучно доехал до места, и несколько конюхов со скребницами в руках встретили его дружным «Браво!» В загоне Вашек сам слез с «пончика» и похлопал лошадку по шее. Ему не хотелось уходить, но отца ждала работа, и он вывел Вашека на пустырь, где тоже шли репетиции.
— Обожди меня тут до обеда. Никуда не лазай, играй здесь. Гляди, вон сидят на лесенке ребята, с ними и поиграй. Поди, познакомься. Только на площадку, где занимаются эти господа, не ходи — не велено, будешь мешать.
Карас зашагал назад к конюшне, и Вашек остался один. Он моментально забыл и об отце и о лошадках, пораженный великолепным зрелищем: два господина ходили по круглой площадке на руках. Это так понравилось мальчугану, что он даже подпрыгнул от восторга, подбежал поближе и присел на корточки, чтобы как следует разглядеть все их трюки. Господа между тем выделывали всевозможные фортели: останавливались, раздвигали ноги, медленно опускали их до самой земли, снова поднимали кверху. Потом они прыжком встали на ноги, отряхнули руки, подвернули сползшие рукава рубах, один из них что-то крикнул напарнику, тот разбежался, а первый присел и сомкнул руки у колен. Бежавший вспрыгнул на сомкнутые руки товарища, тот выпрямился и с такой силой отбросил его от себя, что он перевернулся в воздухе. Это получилось у них до того здорово, что Вашек вскрикнул: «О-го!», вскочил, крутнулся на пятке и снова присел, так как партнеры решили повторить номер и проделали его, вероятно, раз десять кряду. Вашек подумал, что прыгать, пожалуй, еще интереснее, чем ездить на лошади. В деревне было несколько мальчишек, которые уже ездили на лошадях; Франта Шемберов — у них большое хозяйство — даже купал с братом коней в пруду и, сидя в мокрых штанах на лоснящейся кобыле, лихо покрикивал: «Но, старая!», или «Тпру, старая!», или: «Двинешься ты, стервоза, наконец?!» Но так прыгать не умел никто; то-то бы все ахнули — и Франта, и Пепик, и Гонза Блага, и Ирка Цикарт, и Тонда Церга. Или прийти на руках к бабушке и постучать ногой в дверь — старушка так и сядет!
Проходившие мимо люди не обращали на артистов ровно никакого внимания. Это возмущало Вашека до глубины души, он провожал каждого взглядом, ожидая знаков восхищения и признания, но все оставались чудовищно равнодушны. Не очень-то красиво по отношению к господам артистам! Они ведь изо всех сил старались выкинуть что-нибудь посмешнее. Вот и сейчас, выбрав подходящее место, они очистили его от камешков, один вскочил другому на плечи, тот — ой-ой! — согнулся, и оба начали падать, но не упали: верхний вытянул ноги, встал на них, протащил под собой партнера, поднял его на руках, и тот замер в стойке. Так они и стояли, один над другим, пока верхний не спрыгнул на землю. Да… Вот бы сделать такую штуку, хотя бы с Тондой Цергой. Вашек тоже протащил бы его между ног и поднял в воздух. Тогда бы Цергова Нанинка увидела, какой Вашек силач, какой ловкий. Вашек вдруг ощутил потребность попробовать свои силы, показать, что и он кое-что умеет. Где эти ребята, о которых говорил отец?
