Какое приобретение! Теперь уже и Бервиц был готов возвратиться домой. Для этой цели он избрал пролегавший через Тавриз и Эрзерум караванный путь, которым пользовались европейские курьеры. Дорога находилась под контролем трех посольств — английского, французского и турецкого, — и на ней, как говорили, было относительно больше караван-сараев. Тем не менее обратный путь оказался несравненно тяжелее. Так называемая дорога, почти недоступная для фургонов, отличалась полным отсутствием мостов и являла собой наглядный результат политики персидских правителей, исходивших из убеждения, что по хорошим дорогам приходят в страну враги. Приходилось ехать по пустыне, обороняться от курдов, не хватало продовольствия, не благоприятствовала погода. Возы застревали то в песке, то в грязи, то в глубоких расселинах. Люди болели, животные едва не падали от голода и жажды. На турецкой стороне немного полегчало, чаще стали встречаться города, где можно было задержаться на два-три дня и немного передохнуть. Казалось, изнурительному путешествию по Малой Азии не будет конца. Иные уже роптали: дескать, патрон готов всех уморить в дороге, лишь бы довезти в целости и сохранности свои полковничьи штаны.
Наиболее энергичными оказались в эти трудные дни Агнесса и слон Бинго. Исхудавшая от жары и усталости Агнесса объезжала на своем Помпоне караван, помогая вытаскивать завязнувшие фургоны, возглавляла отряженных за фуражом всадников, подбадривала ослабевших и больных, умудрялась даже в нищих, разоренных деревнях находить какое-то подобие лакомства для своих зверей. Слон Бинго шел размеренным, спокойным шагом посреди каравана, равнодушный и к палящему зною и к проливным дождям. Если увязал фургон и усилия лошадей и путников оказывались тщетными, Бинго упирался в него лбом, и фургон выезжал из грязи. Зато, когда караваи добирался до водоема, со слоном было не совладать: он задирал хобот и, радостно трубя, мчался к воде. Там он барахтался, катался по илистому дну, нырял, обливал себя водой, не переставая при этом блаженно гудеть.
Так, шаг за шагом, преодолевали люди обширные пространства неласковой, негостеприимной земли. Чтобы не потерять сноровки, раз в день останавливались в крохотных, нищих селениях и там, под открытым небом, устраивали «представление», то есть, попросту говоря, репетицию — рабочую тренировку для людей и животных, после которой со сбежавшихся жителей собирали плату хлебом или овечьим молоком и сыром. Петер Бервиц, потомок старинного комедиантского рода, неспроста требовал ежедневных упражнений. Он знал немало случаев, когда месяц бездействия сказывался на мастерстве артиста в течение целого года. Впрочем, настоятельную потребность в повседневном труде, к которому их приучила суровая жизнь, испытывали все без исключения. Даже больные, и те во время остановок выползали из фургонов и по мере сил участвовали в этих диковинных представлениях, для которых служители всякий раз выравнивали круглую площадку и обкладывали ее камнями, строго следя за тем, чтобы диаметр импровизированной арены не превышал двадцати четырех футов.
И вот у какой-нибудь пересохшей речки Кызыл-Узен, на берегах озера Урмия или в отрогах хребта Карадаг неожиданно раздавались звуки духового оркестра, и на «манеж», начиная выступление римской конницы, вылетали два наездника, каждый из которых стоял на паре лошадей. Вслед за тем мосье Альфред, щелкая шамберьером, демонстрировал «свободу» — лошади выступали без султанов и украшений; мадам Сильвия показывала «высшую школу», остальные всадники вольтижировали, акробаты прыгали, клоуны спотыкались и падали, Леон Гамбье боролся с медведем и заставлял льва кататься на шаре, клоун Гамильтон выезжал на диком осле, а под конец выходил великан Бинго и танцевал на расставленных «бутылках». Нередко, если что-нибудь не клеилось, трюки повторяли снова и снова под голубым небом Азии, на фоне сказочных пейзажей. Однажды они репетировали среди развалин какого-то древнего города, откуда открывался вид на гигантскую вулканическую гору Куи-Ну. Несколько лет тому назад, во время извержения вулкана, как им рассказали, погибло множество разбросанных по ее склонам деревень. Артисты хладнокровно выслушали эту историю и продолжали репетировать, не подозревая, что Куи-Ну — персидское название горы Ноя, то есть, что пробудившаяся вершина — не что иное, как гора Арарат, а окружающие их руины — древняя армянская столица Артаксата. Неделю они провели в турецкой крепости Эрзерум, откуда, нимало не интересуясь боями, которые вел здесь русский генерал Паскевич, двинулись вдоль реки Карасу. Им и в голову не приходило, что они добрались до верховьев Евфрата — реки, на которой тысячью милями ниже лежит библейский Вавилон. Они выступали в Кайсарихе, среди римских руин, не догадываясь, что перед ними — остатки гордой Цезареи, столицы существовавшей некогда Каппадокии, родины святого Василия. Они продвигались по берегу Кызыл-Ирмака, не зная, что это знаменитый Галыс, служивший в свое время естественной границей Персии. А когда река привела их к городу Ангоре, они восхищались пушистыми белыми кошками, кроликами и козами, которых разводили местные жители, восхищались, не подозревая при этом, что вступили в древнюю Анкару, заложенную царем Мидасом, и что монументальные полуразрушенные колонны, между которыми Бервиц распорядился поставить повозки, — останки величественного храма Августа. В Эскишехире их заинтересовали могилы мусульманских святых, возле которых непрерывно шло богослужение. Но откуда им было знать, что некогда здесь высилась твердыня рыцаря Готфрида Бульонского? Артисты цирка были простые люди, в большинстве своем не умевшие ни читать, ни писать и видевшие смысл жизни в том, чтобы оберегать и совершенствовать свое искусство. Все они трудились со страстностью людей, влюбленных в свое дело, забывая о горестях и невзгодах и сознавая, что их цель — совершенство, которого они должны добиваться, перед кем бы они ни выступали: перед французским императором или перед оборванными курдами, армянами или турками, что именно благодаря стремлению к совершенству, ради совершенства они и составляют тот редкостный союз, который не может ни исчезнуть, ни распасться и который состоит не из господина Альфреда, господина Гамбье, господина Гамильтона и т. д., но является единым и нераздельным цирком Умберто.
Наконец пришел день, когда по оживленному движению на дороге и более плотной заселенности края они поняли, что приближаются к большому городу. Петер с Агнессой оставили плетущийся караван и поскакали вперед, к выраставшей перед ними цепи холмов, на гребне которой бесчисленные, похожие на черные свечи, кипарисы обозначали контуры кладбища. Муж и жена нетерпеливо въехали на гору и одновременно осадили коней. Далеко внизу, мерцая, зеленел Босфор. Белая пена окаймляла оба берега, которые справа ближе сходились друг с другом и, извиваясь, терялись в туманной дали. Тысячи белых и разноцветных пятнышек трепетали на шелковистой глади — лодки и ялики, бороздившие неподвижную поверхность воды. А по левую руку вскипало другое море, бурное и всклокоченное, ослепительно белое море каменных стен, колоколообразных, ощетинившихся минаретами куполов, море, стиснутое вдали двойными зубчатыми стенами, черные башни которых длинной вереницей взбегали на холмы и спускались в долины, пока совсем не терялись из виду. Стамбул, Царьград, резиденция падишаха! Агнесса не могла оторвать глаз от представшей их взорам сказочной красоты. Петер первым вернулся к действительности.
— Превосходная декорация, — произнес он после минутного молчания. — Наконец-то мы снова в Европе. Интересно, где живет султан? Надо расположиться как можно ближе к дворцу. А кавалькаду следует, пожалуй, провести с той стороны, от стен. Устроить парадный въезд прямо с моря, с пристани, будет трудно. В Царьграде мы должны хорошо заработать.
Уже здесь, на холме, в голове Бервица созрела мысль незаметно пересечь город, расположиться в поле и там спокойно подготовиться к торжественному вступлению в столицу. Два дня стояли повозки в Скутари, пока он разузнавал, что да как. На третий день, к вечеру, стали грузиться на суда, ночью вошли в Золотой Рог. Не легко было съезжать на пристань при свете фонарей и факелов, но все обошлось благополучно. Один за другим фургоны, в сопровождении нескольких десятков полицейских, медленно двинулись по темным, неосвещенным улицам незнакомого города. Наконец распахнулись ворота, и артисты вновь очутились на приволье. Свернув вправо, они медленно спустились в раскинувшуюся под городскими стенами долину. Вскоре за рядами повозок запылали костры, началась обычная бивачная жизнь.
