— Ты всегда его разочаровывал, — выплюнул я, — я должен был убить тебя, когда у меня была такая возможность.

Дамон издал сухой смешок.

— Было бы обидно — тогда бы этого не смог сделать я.

Давление на позвоночник ослабло, когда Дамон поднял меня за рубашку.

— Что ты… — начал я. Прежде чем я успел закончить, Дамон с силой пушечного выстрела швырнул меня вперед. Мое тело прорезало ночной воздух, и на краткое мгновение мне показалось, что я лечу. Потом твердое покрытие дорожки между домами ринулось мне навстречу, и кости громко хрустнули.

Боль разлилась по всему телу, когда я перекатился на спину. С лица капала кровь. Я пролежал несколько часов, смотря на звезды, пока моя Сила не вылечила меня, не срастила кости и не зарастила дырку в щеке быстрее, чем это мог бы сделать самый искусный хирург.

Но когда я встал, грудь пронзила новая боль. На кирпичной стене дома Сазерлендов краснели — это могла быть только кровь — четыре слова: «Я слежу за тобой».

В пятницу Уинфилд повез нас с Дамоном на примерку. Визит к Пинотто развлек бы меня в другой период жизни — как, например, ночь, когда мы с Лекси ходили по магазинам в Новом Орлеане. Паскуале Пинотто был мастером в своем деле и происходил из династии портных, обшивавших королевские семьи Европы. Пенсне, кусок мела и портновский метр вокруг шеи делали его похожим на персонажа сказки. Я попытался сказать ему те несколько слов, которые знал по-итальянски; это ему понравилось, но он поправил мое произношение. Дамон, разумеется, сделал вид, что в Америке он желает разговаривать только по-английски, хотя портной очень радовался встрече с земляком.

— Посмотри только, — Дамон поднес к лицу кусок алого шелка, — из этого можно сделать подкладки для пиджаков. Разве он не подчеркнет цвет моих губ? Или… шеи Лидии? — Он сдвинул ткань вбок, туда, где были бы следы от клыков.

Уинфилд удивился:

— Она недавно начала носить шарфы — ты это имеешь в виду? Чертовски странно, раньше она никогда не любила шарфы.

Дамон бросил на него быстрый взгляд, удивленный и раздраженный, — такой быстрый, что его заметил только я. Интересно, что мистер Сазерленд замечал незначительные изменения, хотя в целом не мог противостоять воздействию Дамона. А безопасность пожилого богатого джентльмена целиком зависела от того, будет ли он игнорировать интриги моего брата.

Я прислонился к стене — напряжение изматывало, мешая даже стоять на ногах. Среди рулонов дорогой ткани, в лабиринте зеркал и швейных машинок я почувствовал приступ клаустрофобии, запертый в этой комнате так же, как в этой жизни.

Мистер Сазерленд разместил свое массивное тело в кресле. Он нервничал и вертел в пальцах одну из своих знаменитых сигар — курить в ателье было нельзя, чтобы запах дыма не пропитал материю.

— Позвольте предложить вам эту ткань. — Синьор Пинотто продемонстрировал нам черный шерстяной креп, такой тонкий и мягкий, что казался шелковым. — Его привозят из одной деревушки в Швейцарии. Там работают…

— Оставьте эту ткань мне, — Уинфилд мял в руке незажженную сигару, — я знаю, что говорю. Пусть молодые люди выбирают что хотят.

Дамон принялся осматривать пиджаки. Снял один с вешалки и приложил к себе.

— В этой визитке и в черном крепе мы будем похожи на истинных созданий ночи, — заметил Дамон. — Стефан, тебе так не кажется?

— Кажется, — согласился я с каменным лицом.

— Примерь. — Дамон протянул мне такой же пиджак меньшего размера.

Я послушно снял свой собственный и натянул предложенный. Сидел он хорошо, только был чуть великоват в плечах и груди. Портной с Уинфилдом как раз втянули Дамона в дискуссию об узорах, подкладке и пуговицах, и мне почудилось, что вот сейчас я мог бы выпрыгнуть в окно и убежать. Выполнит ли брат все свои угрозы? Убьет ли всех Сазерлендов — или сделает что-нибудь похуже?

Потом я вспомнил о кровавых буквах на стене и понял, что никогда не решусь узнать ответ на этот вопрос. Мне не нужны новые смерти на совести.

— Это в таком молодежь нынче разгуливает по городу? — спросил Уинфилд, нахмурившись. — Я никогда не бывал этим… как вы сказали? Созданием ночи?

Дамон холодно улыбнулся:

— Никогда не говори «никогда».

А потом Дамон встал рядом со мной перед зеркалом, застегивая пуговицы и одергивая фалды. Так же старательно он оправил и мой костюм.

— Посмотри-ка, — кивнул он на наши отражения. — Мы почти как братья.

— Мы были братьями, — прошептал я так тихо, что никто, кроме Дамона, не мог меня услышать. — Пока ты не стал таким же чужим мне, как сам дьявол.

— А? — поднял голову Уинфилд. — Вы немного похожи друг на друга. Волосы… черты лица… — он махнул рукой и широко улыбнулся, — у меня будет куча похожих друг на друга внуков. Десятки. Будут драться за место у меня на коленях.

Дамон улыбнулся:

— Обязательно. Я хочу большую семью, мистер Сазерленд. Очень важно сохранить мою кровь.

— Ты очень на это напираешь, — вмешался я.

— Я даже не начинал, — улыбнулся он.

— Да ладно. А что означало послание кровью?

Дамон нахмурился:

— Послание?

— Мне больше нравится алый. — Уинфилд поднял рулон ткани. Висящего в воздухе напряжения он, кажется, не замечал. — Она идеальна. Дамон де Санг. Кроваво-красный, или кровавый, да?

Дамон удивился, да и я тоже.

— Я говорю на четырех языках, мальчики, — в улыбке Уинфилда появилась тень раздражения, — и читаю еще на четырех, в том числе на итальянском.

Значит, Сазерленд совсем не был тем простаком, которым казался. В нем было что-то еще — потому-то он и добился успеха.

— И если говорить о языках, ho bisogno di vino[2], промочить горло. Я принес кое-что из собственного погреба. Прекрасный амонтильядо. Составите мне компанию?

— Сейчас я готов высосать хорошего Сазерленда досуха, — игриво сказал Дамон, хлопнув меня по плечу вслед за нашим будущим тестем.

Меня охватило отчаяние. Когда мы только стали вампирами, я мечтал провести вечность с братом. Но сейчас я больше всего на свете хотел от него избавиться.

Ночью перед свадьбой я стоял и смотрел в окно. Месяц светил через его узорный переплет. Я чувствовал, что весь ночной мир дразнит меня, приговаривая: пора играть, пора охотиться, пора исчезнуть во тьме. Кожа покрылась мурашками от ночного ветерка, а ноздри дрожали, вбирая тысячи принесенных им запахов.

Я не должен оставаться взаперти ночью… Я был жалок, когда гонялся по парку за белками, но здесь я был в плену своего слова, своей вины, этих глупых стен, семьи зачарованных людей моего брата…

Вечером ко мне заходила миссис Сазерленд. Она почти ничего не сказала — взяла меня за руку, ущипнула за щеку, велела не беспокоиться — дескать, свадьба скоро будет позади, и мы все — мы все — сможем вернуться к нормальной счастливой семейной жизни.

Вряд ли она понимала, что после встречи с Дамоном Сазерленды никогда больше не будут ни счастливой, ни нормальной семьей.

Стук в дверь прервал мои размышления. Я обернулся и поправил шелковую домашнюю куртку, которую одолжил мне Уинфилд. Наверное, миссис Сазерленд что-то забыла. Но дверь открылась, и в образовавшуюся щель просунулось розовощекое озорное личико.

— Бриджит! — почти закричал я и отчаянно огляделся, как будто в комнате мог чудом появиться еще один выход, через который я бы сбежал.

Она хихикнула и проскользнула в комнату, захлопнула за собой дверь и привалилась к ней с таким видом, как будто за дверью осталась целая армия.

— Стефан, — произнесла Бриджит тоном, который явно считала нежным и соблазнительным. На ней был шифоновый пеньюар в огромных розах, а под ним, вместо простой ночной рубашки, сильно затянутое платье из ярко-розового шелка, с алым поясом и открытыми плечами.

— Бриджит, — осторожно повторил я, отступая, и стукнулся головой о столбик кровати.