— Ладно, живитя! Потом разочтемся! Вот с ей расплотишься! — кивнул он в сторону своей цыганистой жены Муськи. Та ложечку тотчас у Галины выхватила и, отогнув цветастый подол, сунула ее за резинку чулка. За детьми на полати увязался и дед Федос.

Передали Петру и часть их пожитков и корову Надю. Сердце сжималось, когда видели они на Петрухином клопяном столе свою глиняную праздничную посуду, весело расписанную дедом Федосом, как хлебала из неё похлебку, пила Надино молоко многошумная Петрухина детвора. Корову Петро никогда не держал, даже обращаться с ней не знал как. Сначала попросил поучить его дойке, а потом и вовсе на него батрачили за избу.

Все лето дети Галины пасли корову за околицей, косили и возили вместе с матерью сено, за то давал им Петруха по кружке парного Надиного молока. Норовистая Надя доить к себе чужих не подпускала, пытались обмануть ее, на какие только хитрости не пускались: то душегрейку Галинину Муська, Петрова жинка, на себя напялит и в ней подлазит под корову, то ее косынку с чунями, то просто возьмет с собой хозяйку. Надя не давалась, крутила рогами, мычала, и Галина, жалеючи скотину, садилась сама, плача вперегонки с коровой, обливая заигравшие от жалости руки молоком.

Так прожили у Петра лето. Осенью он сказал Галине, что его вызывали в сельсовет и приказали, чтоб он согнал их с хаты.

— Куда ж, не сказали? — тихо спросила Галина. — Зима на дворе.

— Не знаю, — махнул рукой Петрю. — Куда хошь. Я за вас не ответчик. И так на хуторе подкулачником зовут.

— В сарай-то хошь пустишь? — жалобно попросила Галина, выставляя вперед пошедшую уже Груню.

— Разрешат ли? — засомневался Петро.

— Разрешат, разрешат! — радостно засуетилась Галина. — Я уговорю. Неуж мы совсем вороги? Мы газету читали!

В сарай разрешили. Так она с детьми и отцом ту зиму на соломе в сарае Петрухи и перемогалась под неустанную жвачку Нади, запах ее парного навоза да кудахтанье тощих Петрухиных кур. Про Василия вестей никаких не было, говорили, что всех увезли в город. Она ждала.

Жили неголодно. Днем ходили по хутору и кусочничали, подавали хорошо, и хлебом, и салом, да крадче они еще сдаивали немного у Нади молока в надбитую деда Федоса кринку. Корова словно понимала, старалась, оставляла молока и своим бывшим хозяевам, давала в ту зиму на литр — на два больше. Дед к молоку почти не прикасался, а уступал все своей любимой внучке Груне, подсовывая ее иногда прямо под Надино вымя ртом. Груня, уцепившись в Надино весноватое вымя, сосала, чмокая губенками, подбадривая корову кулачком.

Лиде ее двадцать девять никто не дает. Она худа, сероглаза, серьезна, глаза поставлены узко, один немного косит. Широкие украинские брови расходятся в переносье как перья, в проколотые породистые ушки продеты шелковинки. Тоненькие, сквозящие небытием пальцы (по два на клавише фортепиано), узенькая ладонка, печальная усмешка вокруг малокровного рта. Кажется подростком, одевается в «Детском мире». И вся она гибка, узка, уязвима (всякая мысль об избыточном и чрезмерном беспокоит ее), кажется, вот-вот распадется на атомы, но есть в ней какая-то нравственная твердь, что-то окончательное и неделимое, неподверженное распаду, так что ее зыбкость и уязвимость лишь подчеркивают присутствие этой тверди. Ее часто принимают за мальчика, и даже присутствие рядом ее маленькой дочери Насти дела не спасает, та лишь кажется младшей сестрой. И только когда Лида подбирает к затылку свои обильные, обычно распущенные волосы и закалывает их поддельным черепаховым гребнем, женственность овладевает ее обликом, и ее двадцать девять кажутся вполне уместными. Маленькая, умудренная внутренним опытом женщина с глядящими внутрь глазами. Но весь внешний опыт, как кажется, прошел мимо нее.

МЕДИТАЦИЯ ЛИДЫ: АСУБХА-БХАВАНА. Слово «асубха» (пали) означает «нечистый», «неприятный», «отвратительный», «ужасный». «Асубха-Бхавана», таким образом, означает созерцание ужасного и отвратительного. Данная медитация предписывается для людей чувственного темперамента: объект медитации — человеческий труп в десяти стадиях разложения. Среди других объектов медитации, Будда советовал этот объект созерцания своему сыну Рахуле: «Развивай, о Рахула, медитацию на нечистом и отвратительном. Ибо у практикующего ее вожделение прекращается».

Существа этого мира, благодаря недостатку различающего знания, проникающего в истинную природу чувственных объектов, становятся добычей страстей. Они порабощаются именно чувствами, желанием их удовлетворения. Когда желание не может быть удовлетворено, возникает страдание. Чувства жаждут вместе и по отдельности, но и насыщенные, они не успокаиваются, а ищут нового желания.

Человеческое тело является особым и целенаправленным объектом вожделения, вызывающим жажду всех чувств; оно — объект желания как субъективно, так и объективно (то есть желается как изнутри, самим обладателем, так и извне, другими существами): привязанность к собственному телу — это обратная сторона привязанности к телам других; привязанность к чужому телу — это другая сторона привязанности к собственному. Благодаря тому, что мы холим, лелеем, умащаем благовониями и украшаем украшениями свое тленное тело, чувство «я» и «мое» непрерывно растет, привязанность к телу все более крепнет, и понимание его истинной природы все более помрачается как этими внешними действиями, так и внутренним обожанием своего тела, что и заставляет тела стремиться друг к другу. Тот, кто очаровывается мнимой красотой и реальностью тела, легко впадает в заблуждение и с трудом освобождается от страдания. Его любовь всегда отравлена ненавистью, и всякое влечение — отвращением.

Где бы ни встретил ученик Будды мертвое тело — ужасное, зловонное, разлагающееся, бездыханный труп — человека ли, птицы ли, животного, он никогда не уклоняется от такой встречи с мертвым и смело взирает на него, размышляя о смерти. Он тотчас отождествляет это мертвое тело со своим, также преходящим и тленным, и думает: «Поистине и мое собственное тело подвержено этому непреложному закону, и его ожидает та же участь, и оно не минует того же жребия». Не страх, а мудрость порождает это размышление, не уныние, а волю дает оно созерцателю.

Классификация «нечистых и отвратительных», предписываемых для созерцания, предусматривает различные типы вожделений, возникающие в отношении той или иной части человеческого тела.

1. Вздутый, пролежавший несколько дней труп. Созерцается отвратительность мертвого раздувшегося человеческого тела, обезображенного этим вздутием. Данная медитация предназначается для тех, кто жаждет прекрасных форм.

2. Посиневший, изменивший естественную окраску кожи труп. Созерцается отвратительность цвета кожи мертвого тела, изменившегося в результате разложения. Предназначается для тех, кто очаровывается красотой кожи: ее загаром, нежностью, шелковистостью и т. п.

3. Труп, пораженный гноем. Созерцается отвратительность, тошнотворность и зловоние гноя, истекающего из поврежденных мест мертвого тела. Предназначается для тех, кто очаровывается различными искусственными запахами тела: ароматами духов, благовоний, цветов и т. п.

4. Истекающий кровью труп. Созерцается обливающееся кровью мертвое тело: ею залита вся голова, шея, грудь, на лице — гримасы страдания и муки. Предназначается для тех, кто очаровывается красотой одежд и украшений.

5. Разорванный труп. Созерцается мертвое тело как имеющее различные внутренние полости и пустоты. Предназначается для тех, кто очаровывается твердостью и плотностью тела.

6. Изгрызенный и расклеванный хищниками труп. Созерцается мертвое тело с вырванными там и тут кусками мяса, безобразное, безносое, безухое, с выклеванными глазами. Предназначается для тех, кто очаровывается различными выпуклостями тела — плечами, бедрами, грудями и т. п.

7. Расчлененный труп. Созерцается мертвое тело с разбросанными там и тут конечностями, обезглавленное, обезображенное. Предназначается для тех, кто очаровывается красотой и формой телосложения.