Изловил он меня на рынке в подземном баре, которым немало гордились пьющие граждане города. Раньше тут помещался подвал для хранения овощей, а потом его стены обшили досками, до сих пор пахнущими смолой, и поставили стойку. Бочки содержались в прохладе, благодаря чему торговля дешевым сухим вином шла весьма бойко.

Я сюда приходил по утрам, когда посетителей почти не бывало. Предварительно я заглядывал в овощные ряды, где лежали кучами помидоры, такие спелые, что просвечивали на солнце, и выбирал несколько штук. Шесть ступеней, шесть мраморных плит, утащенных, видимо, с каких-нибудь античных развалин, вели вниз, в сумрак погреба — там рыночный шум исчезал, и можно было услышать, как шелестят пузырьки, всплывая со дна стакана.

Одуванчик возник неожиданно, как Петрушка в кукольном представлении, и поставил свой стакан рядом с моим.

— Я не стал искать вас дома. Так для вас будет меньше риска. — Он произнес этот странный текст с изрядной значительностью.

Я смотрел на него, не скрывая недоумения, но он не смутился.

— Я видел вас на кошачьей пустоши, где статуя черной кошки, я понял, что вы тоже догадываетесь! Вы должны мне помочь, — он понизил голос до шепота, — речь идет о большом зле, о страшной опасности… ведь мы оба служим науке, только на разных флангах… и кому, как не нам… — Он умолк на неуверенной интонации, но глаза его блестели и настойчиво сверлили меня.

— Да что вы, — я старался вложить в слова как можно больше лени и безразличия, все еще надеясь, что разговор заглохнет, — Бог с ней, с наукой… я отдыхаю здесь от нее…

— Понимаю, понимаю, я вам не ровня! Простой деревенский учитель! — Он обиженно покивал головой, оттопырив нижнюю губу, но продолжал с азартом: — Все равно я на вас рассчитываю! — Он дышал энергично и шумно, и в голосе появился металлический призвук, чем-то он напоминал паровоз, готовый тронуться с места. — Когда вы ознакомитесь с моими данными, — останавливать его было уже бесполезно, он успел набрать скорость, — вы поймете, какой страшный зародыш развивается в нашем городе! Что может быть страшнее — если низшие существа научились управлять человеком! Кошки! Не силой, конечно, внушением, незаметно, неслышно… не считайте меня сумасшедшим… я вас могу убедить…

Меня захлестнула тоска, как в дурном сне, когда надо бежать, а ноги не двигаются, и в горле, не давая кричать, поселяется ледяной холод.

— Вы лучше меня знаете, все великие открытия считались сперва бредом! Циолковского объявляли же ненормальным, и не кто-нибудь, а ведущие академики, лучшие умы!

Он почувствовал, что я готов улепетывать от него, как от нечистой силы, и решил пойти с козырной карты:

— И вас лично это касается: я насчет черно-рыжей собаки. Тут я много обещать не возьмусь, потому что собаки, как таковой, уже нет… то есть я так думаю, — не сомневаясь, что я проглотил наживку, он, как опытный рыболов, проверял, насколько крепко я за нее держусь, — но ведь вам важно, как ее… того?

— Мне все важно, — разрешил я его сомнения, — что вам о ней известно?

— Почти ничего… пока. Моя рабочая гипотеза такая, что ее растерзали кошки.

— Вы шутите? Кошки — взрослого дога?

— А если их много? Если их ОЧЕНЬ много? — Он уперся в меня многозначительным взглядом.

— Чепуха! Да он бегает в сто раз быстрее!

— Вы уверены, что тигровый дог будет спасаться бегством от кошек? Пока еще МОЖЕТ бежать?

Оказалось, он отлично знает, как называется «черно-рыжая собака». Несмотря на внешнюю бестолковость, у него все время хватало хитрости выворачивать разговор в нужную ему сторону.

— Завтра! Приходите в школу, там ОНИ не подслушают! Но вам нужен хороший повод… — он профессионально поднял указательный палец и выкатил грудь колесом, в такой позе, наверное, он приобщал школьников к премудростям менделеевской таблицы, — сначала нужно зайти… лучше всего к редактору. Что знает редактор, знает весь город. Пройдоха! Скажите, что нужен анализ грунта. Или воды! Понимаете? — Палец его опустился. — Другой лаборатории нет! Он пошлет вас ко мне!

Я чувствовал себя завербованным шпионским агентом. Мне уже давали инструкции… и довольно курьезные.

— По-моему, у вас мания преследования. Я просто приду к вам, чего тут бояться?

— Нет, нет, не делайте этого! Они раньше времени выведут вас из игры! О, вы не представляете, как они коварны! — Его носорожьи глазки буравили меня взглядом, словно отыскивая трещину, за которую можно было бы зацепиться. Он рывком наклонился ко мне и медленно произнес шепотом: — Ваши друзья здесь ничего не добьются, посоветуйте им уехать.

— Так это писали вы? Для чего?

— Хотел вам показать, что кое-что смыслю в здешних делах. Я знал, мы будем союзниками!

Утром я вышел из дома с отвратительным настроением, будто мне предстояло сделать какую-то гадость. По пути я смотрел внимательно вниз, наблюдая со странным любопытством, как мои башмаки погружаются в рыхлую известковую пыль, оставляя оттиски, повторяющие каждую царапину на подметках.

Добросовестно следуя инструкции Одуванчика, я добрел до центральной площади и проник в кабинет редактора «Черноморской зари».

— Кого я вижу! — завопил он отчаянно, едва я приоткрыл дверь; на лице его заколыхалась улыбка, словно вода в резиновой грелке.

— Кого я вижу! — проорал он еще раз. — Редкий, редкий гость!

Пока я умещался в вертящемся кресле из белого пластика, он следил за мной счастливым и укоризненным взглядом, как если бы его посетил любимый непутевый племянник.

— Он курит, я помню, он много курит! — Приходя в восторг от этого моего порока, он дергал и тряс ручку ящика, тот наконец подался со скрипом и выдвинулся противоестественным образом рядом со мной, снаружи стола — на дне ящика — пестрели сигаретные пачки.

— Не эту! Не эту! — Он возбуждался все больше. — Американские! Там, в углу!

Дождавшись первых колец голубого дыма, он мечтательно проследил, как они уплыли наверх, и радостно объявил:

— Я терпеть не могу табака! Меня прямо тошнит от него! — Не слушая моих извинений, он потянулся к стене и щелкнул выключателем.

Все пространство заполнилось стрекотанием и хлопаньем лопастей, пять или шесть вентиляторов жужжали и пели на разные голоса, устраивая вокруг меня миниатюрный циклон. Дуло со всех сторон, даже откуда-то из-под кресла, на столе с громким шелестом трепыхались бумаги, дым моей сигареты исчезал в этом тайфуне, прежде чем я успевал его выдохнуть. Мне почудилось, что весь кабинет, подобно диковинному дирижаблю, парит уже над землей и вместе со мной, с редактором, с его сигаретами, полетит сейчас над степью и морем, подгоняемый буйным ветром.

Редактор смотрел на меня, подперев щеки руками, и получал несомненное удовольствие; я решил, что можно перейти к делу.

— Как? Лаборатория? Анализ воды? — Улыбка его всколыхнулась волной удивления, постепенно утихшей, лицо разровнялось и стало задумчивым, как блюдце с водой, простоявшее долго в спокойном месте. — Нет! Чего нет, того нет! И не ищите!

— Неужто и в школе нет кабинета химии?

Его передернуло, и морщины прорезали наискось кожу лица, словно за ней повернулось нечто массивное, твердое и угловатое, вроде литои стеклянной чернильницы.

— Кабинет есть. Но учитель!.. Никуда не годится. Псих, клинический! Он вам не поможет.

— Но мне нужны простейшие реактивы. Самые простые вещи.

— Он и простых вещей не может. Чокнутый!.. Да у него все пробирки давно перепутаны.

— Это пустяки, я разберусь.

С сомнением склонив голову, он повернулся в кресле. Взгляд его направлялся на верхние полки книжного шкафа, где я увидал с удивлением белую кошку, спящую на пачке бумаг.

— Попробуйте! Но уж если что выйдет не так, то покорно прошу, на меня не обижайтесь… Вот та улица, за рестораном. Школа — дворов через десять. И поменьше с ним говорите. Пакостник!

— А что он делает?

— Все! Все делает! Всюду суется! Все вынюхивает! Вообще лучше с ним не разговаривайте!