— Осталось десять секунд.

Не останавливайся. Осталось совсем чуть-чуть.

Я вырвалась из туннеля на свет.

— Шесть секунд.

А потом я посмотрела налево, и последняя надежда ухнула в бездонную пропасть. Видимо, туннель сделал крюк, так что выход оказался прямо за стеклянной комнатой. И я увидела маму. Жадные языки пламени, выше моего роста, были уже в шаге от нее и продолжали приближаться, медленно набирая скорость.

Нет! Я глянула на финишную черту — до нее оставалось метров тридцать.

— Три секунды.

Я не успею.

Я чуть не расплакалась. Все мои усилия оказались напрасны.

Мама.

С воем, который я услышала словно со стороны, я кинулась влево и прыгнула, вытянув перед собой руки. Когда они врезались в стекло, оно задрожало и разбилось, острые осколки зацарапали по коже и порвали одежду. Я упала на пол, перекатилась и вскочила — все это одним плавным движением.

Когда я добралась до мамы, пламя уже подступило к ее ногам. Двумя яростными движениями я разорвала скотч.

— Мила, нет! — воскликнула мама, словно в бреду, и закашлялась. Жар огня обжигал кожу.

Я подняла маму на руки и отступила от пламени, в отчаянии оглядываясь по сторонам. Где-то здесь должна была быть дверь. Я-то могла вылезти и через разбитое стекло, но мама…

Она застонала, и, к моему удивлению, из-под ее закрытых век покатились слезы.

— Все в порядке, мама. Я с тобой.

Ее глаза открылись, но взгляд был мутный.

— Ты всегда была такой смелой, Сара. Такой смелой, — пробормотала она.

Сара?

— Смотри, — сказала она, указывая мне за спину — и потеряла сознание.

Еще до того как повернуться, я почувствовала, что жар ушел. Пламени не стало. Оно полностью, бесследно исчезло, только в воздухе остался слабый запах дыма. За той чертой, где недавно бушевал огонь, стояли шестеро: Митчелл, блондин, двое солдат, которых мы встретили в коридоре, один, которого я раньше не видела, и Лукас. Холланда с ними не было, и слава богу.

Поверив тихому обещанию Лукаса, что маму отнесут в лазарет, я передала ее солдатам. Я не знала, из-за чего она потеряла сознание, но если из-за отравления дымом, то это могло быть опасно.

Мои мышцы напряглись, я собралась. Теперь мне было уже нечего терять.

— С доктором Лорент все будет хорошо. Обещаю, — сказал Лукас.

Может, сейчас она придет в себя, и с ней и правда все будет хорошо, но надолго ли? Это был мой последний шанс, мое последнее испытание… и я снова провалилась.

Если мама умрет — если я умру — то это будет по моей вине.

Желание броситься вслед за мамой, разрывая на части любого, кто встанет у меня на пути, стало практически непреодолимым.

Может, стоило так и сделать.

— Если ты станешь сопротивляться, это для нее плохо закончится. Для вас обеих. Стоит тебе напасть на кого-нибудь, как об этом сообщат солдатам, которые присматривают за доктором Лорент. Им был отдан приказ убрать ее, если ты окажешь сопротивление. — Резкость в голосе Лукаса не оставляла сомнений в том, что он был серьезен.

Меня захлестнула горячая волна ярости. Убрать? Как он мог так бессердечно распоряжаться маминой жизнью? В одно мгновение вся проявленная им доброта была забыта. Я хотела наброситься на него, причинить ему боль. Но не могла сдвинуться с места. Я слишком боялась, что, если я сделаю хоть один неверный шаг, маму убьют.

В голове материализовалась неоспоримая истина: ее и так могут убить.

От слепящего света ламп на всех лицах лежали резкие тени. Неестественная яркость освещения придавала коже Лукаса нездоровую бледность.

— Тебе лучше пойти со мной. Пока генерал Холланд не решил прийти за тобой лично.

Оставшиеся солдаты сохраняли свои позиции. Они держали оружие наизготовку.

Я подняла руки вверх.

— Надеюсь, ты не врешь насчет того, что с мамой все будет в порядке.

Когда солдаты вышли вперед, Лукас, удивив меня, покачал головой:

— Нет, не нужно, она пойдет сама. Вы свободны.

Мужчины переглянулись. Тот, что был пониже, пожал плечами. Затем оба развернулись и вышли, дверь за ними закрылась.

Лукас сделал мне знак следовать за ним. Я шла, глядя ему в спину, а в голове снова и снова звучало одно слово.

Убрать. Убрать.

Убрать.

В пустом коридоре походка Лукаса стала выглядеть еще более неровной; он тяжелее наступал на левую ногу, подошва ботинка слегка шаркала по бетону. Я сосредоточилась на этом наблюдении, пытаясь взять себя в руки.

Поездка на лифте прошла в молчании, как и начало пути по коридору.

Я смотрела на его напряженные плечи, на взъерошенные волосы, которые упорно отказывались лежать ровно, и тут в мое сознание закралась неожиданная мысль. Что, если он молчал, потому что хотел отдалиться от меня? То есть ему даже не нужно было напрягать свои гениальные мозги, чтобы понять, что я провалила испытание. Так что, может, он просто морально готовился к тому, что меня скоро не станет.

Не станет. В горле задрожал резкий смех. Видимо, мой мозг решил прибегнуть к эвфемизмам, чтобы приговор звучал удобоваримее. «Меня не станет» значило «меня перепрограммируют» или, хуже того, «меня ликвидируют».

Как это ни назови, но кто-то щелкнет парой выключателей, и я как личность исчезну навсегда.

Если меня перепрограммируют, я вспомню после этого маму? Нет, она ничего не будет для меня значить. Станет просто каплей в море лиц. Я обхватила себя руками за талию, поежившись. Хуже того — ее накажут за мои ошибки, Холланд предупреждал. Да за одно только похищение имущества вооруженных сил США ей грозило пожизненное. Если б только я прошла все испытания… Я была так близка, так близка к тому, чтобы спасти ее…

Я остановилась, уставилась в пол и попыталась успокоиться, хотя и не знала зачем. Все было кончено. Скрывать свои эмоции было поздно, сейчас это уже не могло нас спасти.

В приступе паники я рванулась к Лукасу и схватила его за рубашку. Сквозь ткань отчетливо чувствовалось биение его сердца, словно свидетельство его человечности, его внутренней порядочности.

Но я слишком хорошо знала, какой ложью может оказаться этот мерный ритм.

— Я знаю, что в последнем испытании я все равно что подписала себе смертный приговор… хотя, наверно, вряд ли можно убить то, что никогда не было живым, да?

У меня вырвался звук, подозрительно похожий на всхлип. А потом горло сжалось от пронзившего меня ужаса. Что бы они ни говорили, я была живой. По крайней мере, отчасти. Потому что в моем сознании осталась только одна ясная мысль — все мое существо кричало: Я не хочу умирать.

Я не хотела умирать. Особенно когда и пожить-то толком не успела.

Я сжала кулаки, дожидаясь, пока чувство, сдавившее мою грудь, немного ослабнет, и я смогу говорить относительно спокойно.

— Послушай, я понимаю, что для меня ты ничего не сможешь сделать, — сказала я наконец, — но ты можешь хотя бы попытаться добиться того, чтобы мама была в безопасности? Если меня не станет, она не создаст вам больше проблем. У нее не будет на это причин.

Лукас смотрел мне прямо в глаза, так пристально, как будто заглядывал глубоко внутрь меня и искал там что-то. Как будто он мог видеть меня насквозь, мог узнать, что скрывается под моей внешностью. Захотелось попросить его рассказать мне, если он найдет там что-то неожиданное. Потому что, хотя я уже точно знала, что не была человеком — не считая горстки клеток — и даже видела доказательство этому на экране компьютера в ремонтной мастерской, я по-прежнему представляла себя изнутри такой же, как любая другая шестнадцатилетняя девушка. Кровь, органы, кости. Мозг и бьющееся сердце. Надежды и мечты, страхи и печали. Они могли рассказать мне правду, но они не могли заставить меня принять ее.