Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Мама открыла было рот, но не издала ни звука. Вместо этого она слегка встряхнула головой, хлопнула обеими руками по своим практичным выцветшим рабочим джинсам и встала.

— Хорошо. Но если вдруг передумаешь и захочешь поговорить…

Я запихнула в рот последний кусочек тоста, прожевала и проглотила.

— Не передумаю, — сказала я, вытирая салфеткой губы.

Я вложила опустевшую тарелку в ее протянутую руку и посмотрела, как она идет к раковине.

— Я понимаю, ты пока не готова. Но когда ты…

— Никогда. — Хотя внутри у меня все дрожало, мой голос звучал твердо. — Я никогда не захочу говорить о том, что было вчера.

На фоне стука тарелок и запаха яблочного мыла я подняла взгляд на часы в форме свиньи, которые мама называла китчем, а я — отстоем. И задумалась — это настоящая я дала им такое определение, или запрограммированная? Или они обе — одно и то же?

Закрыв глаза, я кое-как выкинула из головы часы, но беспокойство от этих размышлений осталось.

— А ты не можешь закончить после того, как отвезешь меня в школу? Не хочу опаздывать.

Стук посуды на миг прервался, а затем опять возобновился.

— Ты не пойдешь в школу.

Эти слова захватили меня врасплох. Я сидела, потрясенно молча, пока в голове не всплыл один важный вопрос:

— Сегодня? — спросила я, подавляя приступ паники, от которого внутри все скрутило. — Или вообще?

— Пока не знаю.

— Что? Почему? — последнее слово я выкрикнула так громко, что, наверно, даже лошади у себя в конюшне прислушались.

Перед глазами возникло лицо Хантера, и я вцепилась в этот образ изо всех сил. Если не будет школы, не будет и Хантера, а я не могу от него отказаться. И не буду.

Мой вопрос не нарушил мамин цикл методичного освобождения фарфоровой раковины — вымыть-ополоснуть-вытереть.

На полотенце с петухом росла стопка веселеньких тарелок с маргаритками по краям и кучка столовых приборов, и вместе с тем росло мое желание столкнуть это все на пол. Как она могла обрушить на меня такую новость, не удосужившись даже обернуться?

Услышав скрип отодвигаемого стула, мама остановилась. Она вытерла руки и наконец повернулась ко мне.

Глядя на нее, я задавалась вопросом, как все это может быть ложью. Ее стройное, жилистое тело, ее голубые глаза, связанные с ней звуки, запахи, ощущения. То, как она теребила очки на носу в тех редких случаях, когда не могла подобрать слова — как сейчас. Все это казалось таким реальным, как будто я знаю ее гораздо, гораздо дольше пары месяцев.

— Мне жаль, но после вчерашнего случая мы просто не можем пойти на такой риск. Не сейчас.

— Риск, что у меня может получиться вести почти нормальную жизнь, — ты этот риск имеешь в виду?

Она сорвала с себя очки и потерла глаза.

— Я знаю, тебе трудно. Но мы сейчас в очень опасном положении.

— И кто в этом виноват? Не я, а наказание достается мне! — Я замолчала, сделала глубокий вдох. Аргументы, мне нужны аргументы. — В любом случае, ты ведешь себя как параноик. Кто станет искать нас в этой глуши?

На какую-то долю секунды мамины руки замерли на ее глазах. Потом она надела очки и тихо заговорила:

— Ты себе не представляешь… и надеюсь, так все и останется. Но мы должны принять меры предосторожности. Ты сможешь вернуться в школу позже, если это будет безопасно.

И она снова повернулась к стопке тарелок, промакивая полотенцем несуществующие капли. Притворяясь, что занята.

Мы постоянно притворялись, обе.

Когда она занялась каким-то бессмысленным, совершенно незначительным делом, вместо того чтобы нормально поговорить со мной, я вышла из себя.

— Ты лжешь. Ты никогда не разрешишь мне вернуться, так? — выкрикнула я.

Мама резко развернулась:

— Мила! — начала она, но сразу остановилась, увидев, что я быстро-быстро моргаю, и повторила уже мягче, — Мила, — подходя ближе и протягивая ко мне руки.

Ловушка. Как и все остальное.

Я отшатнулась от нее.

— Но почему? Зачем ты вообще меня украла, если и не собиралась позволить мне жить? — прошептала я. А затем развернулась и бросилась к себе в комнату.

Я плюхнулась на кровать и уставилась в пространство. Когда через час ко мне заглянула мама, я перевернулась на левый бок, не желая ее видеть.

Матрас скрипнул и просел.

— Я знаю, что ты расстроена, но ты можешь поговорить со мной хотя бы минутку?

На стене напротив меня, рядом с занавеской в зелено-белую клетку, висел эскиз головы гнедой лошади. Художник так хорошо передал все черты, что лошадь смотрела на меня почти как живая. Интересно, как ему это удалось — несколькими мазками вдохнуть иллюзию жизни в пустой лист бумаги. Бумажная лошадь продолжала смотреть на меня, и я закрыла глаза.

В конечном счете, таков был весь мой мир. Иллюзия.

Кровать снова скрипнула, когда мама передвинулась, пытаясь найти удобное положение. Флаг ей в руки — учитывая все безумные обстоятельства, я сильно сомневалась, что оно существовало.

Протикало не меньше десяти секунд, прежде чем я выпалила:

— Зачем вообще было рисковать, отправляя меня в школу? Зачем было брать эту дурацкую работу? Почему бы просто не отсидеться в какой-нибудь там пещере?

Когда мама ответила, ее голос зазвучал глухо:

— Потому что я все-таки хотела для тебя нормальную жизнь, Мила. Я хочу, чтобы в этот раз у тебя было все. И если для этого нужно прятать тебя на самом видном месте, так тому и быть.

Я покачала головой:

— Я не понимаю, о чем ты! В этот раз? Что значит — в этот раз? Что еще ты от меня скрываешь?

Я почувствовала, как она мягко ведет пальцами по моим волосам — вниз, вниз, вниз. Медленно, словно наслаждаясь каждым сантиметром. В голове вспыхнула очень странная картинка: маленькая девочка с длинными каштановыми волосами вертится на стуле, не давая себя постричь, а позади нее стоит помолодевшая мама, одной рукой орудуя ножницами, а в другой держа чупа-чупс.

Но это воспоминание было размытым, обрывчатым. Совсем не таким, как кристально ясные воспоминания о папе. Может, они постепенно начинали портиться. Может, они все утекут, одно за другим, и под конец у меня не останется ничего, что напоминало бы о моей поддельной семье.

Я еще теснее свернулась в клубок.

— Думаю, с тебя пока хватит откровений. — Кровать снова скрипнула. — Я пришла предупредить тебя, что мне нужно уехать — звонил мистер Дэннинг, его мерин внезапно охромел. Можешь оставаться в доме или сходить в конюшню, только никаких поездок верхом. Я вернусь, как только смогу.

Не дождавшись от меня ответа, она, тяжело вздохнув, встала и вышла, тихо закрыв за собой дверь.

Стоило мне услышать шорох гравия под колесами ее машины, как я оказалась на ногах. Я не смогу так жить, сидя в клетке как животное. От хождения в школу не будет никаких проблем. Я ей это докажу.

Подбадриваемая воспоминанием о теплых голубых глазах Хантера, я подхватила рюкзак и отправилась в школу пешком.

Провал номер один — я опоздала на классный час.

Благодаря скрипучей двери мое появление было встречено любопытными взглядами большинства одноклассников. Я заколебалась на пороге, преодолевая искушение дать деру. Ты сама этого хотела, напомнила я себе. Ходить в школу, быть нормальной. И все же, пока я шла вдоль среднего ряда парт, чтобы отдать миссис Стегмейер желтую записку об опоздании,[8] мне мерещилось, что на меня со всех сторон направлены обличительные взгляды. Как будто ученики знали, что во мне что-то не так, и пытались вычислить, что именно.

Мне и раньше никогда не нравилось быть в центре внимания, но сегодня это казалось прямо-таки опасным.

Провал номер два — парта у окна пустовала. Хантера не было.

Провал номер три — мое собственное место было занято.

Лесли, девушка, с которой Кейли при мне едва ли обменивалась хоть парой слов, совершенно довольная собой, развалилась за моей партой, придвинув свою рыжую голову к Кейли. Девушка, от которой всегда немного попахивало лаком для ногтей, которым она постоянно разрисовывала обложки тетрадей — при виде чего Кейли обычно закатывала глаза.

вернуться

8

В американских школах опоздания учеников обычно регистрируются в школьных документах. По одной из схем опоздавший ученик должен заполнить у секретаря стандартный бланк (tardy slip) и отнести учителю.

19
{"b":"225965","o":1}