В течение первых четырех дней наступления Дюбая и Кастельно немцы в соответствии с планом медленно отступали, ведя с французами арьергардные бои. Французы в своих голубых шинелях и красных штанах двигались по прямым дорогам, обсаженным деревьями. На каждом подъеме они могли видеть далеко вокруг шахматные доски полей: зеленые от клевера, золотые от созревавшей пшеницы, коричневые от вспаханной земли или помеченные ровными рядами стогов.
Над землей, которая когда-то была французской, громко хлопали выстрелы 75-миллиметровых орудий. В первых боях с немцами, оказывавшими не очень-то активное сопротивление, французы одерживали победы, хотя порой германская тяжелая артиллерия оставляла в их рядах ужасающие следы.
Семнадцатого августа XX корпус армии Кастельно, которым командовал генерал Фош, занял Шато-Сален и вышел к Моранжу. Восемнадцатого армия Дюбая взяла Саребур. Все ликовали, расчет на наступление оправдался, войска уже видели себя на Рейне. В этот момент «план-17» начал путаться, и эта путаница продолжалась много дней.
На бельгийском фронте генерал Ланрезак все это время засыпал Генеральный штаб требованиями разрешить ему развернуться на север, навстречу приближавшемуся германскому правому флангу, а не на северо-восток для предполагаемого наступления против немецкого центра через Арденны. Он видел, что германские войска окружают его, двигаясь на запад от Мааса. Он настаивал, чтобы ему разрешили переместить часть своей армии на левый берег Мааса, в угол, который она образовывала с Самброй, где он бы блокировал дальнейшее продвижение противника. Здесь он мог удерживать позицию вдоль Самбры, берущей начало в Северной Франции и текущей на северо-восток через Бельгию, огибая угольный район Боринаж и сливаясь с Маасом у Намюра. Вдоль его берегов поднимались терриконы пустой породы, баржи с углем выходили на него у Шарлеруа, города, название которого после 1914 года звучало для французов так же печально, как и Седан.
Ланрезак бомбардировал главный штаб рапортами с данными, полученными от собственной разведки, о германских частях, которые производили массовое маневрирование и выходили по обе стороны Льежа сотнями тысяч, возможно, около 700 000, «может быть, даже два миллиона». Генеральный штаб считал эти цифры ошибочными. Ланрезак утверждал, что большие германские силы выйдут на его фланг через Намюр, Динан и Живё как раз в то время, когда 5-я армия вступит в Арденны. Когда его начальник штаба, чье настроение с каждым днем все сильнее портилось, прибыл в главный штаб, чтобы лично доложить о происходящем, принявший его офицер воскликнул: «Что, опять?! Ваш Ланрезак все еще беспокоится, что его обходят слева? Этого не случится, а если и случится, то тем лучше». Таков был основной тезис в главном штабе.
И все же, хотя главный штаб и не хотел отвлекаться от главного наступления, которое должно было начаться пятнадцатого августа, он не мог игнорировать возможность обходного маневра со стороны германского правого фланга. Двенадцатого августа Жоффр разрешил Ланрезаку перевести свой левый корпус в Динан. «Давно бы пора», — заметил ядовито Ланрезак, но этот маневр уже ничего не давал. Ланрезак настаивал, чтобы всю его армию перевели на запад. Жоффр отказал, требуя от 5-й армии оставаться в прежнем положении и выполнить назначенную ей роль в Арденнах. Всегда ревниво охранявший свой авторитет, он заявил Ланрезаку: «Ответственность за срыв охватывающего маневра лежит не на вас». Раздраженный слепотой других, как все люди, обладающие быстрым умом, и привыкший, как знаток стратегии, к уважению, Ланрезак продолжал докучать главному штабу. Жоффру надоела постоянная критика и настойчивость Ланрезака. Он считал, что святой долг генералов быть львами в бою, но покорными псами распоряжениям свыше. Этому идеалу Ланрезак с его собственным мнением и обостренным чувством опасности не соответствовал.
«Мое беспокойство, — позже писал он, — росло с каждым часом».
Четырнадцатого августа, в последний день перед наступлением, он лично отправился в Витри.
Ланрезак нашел Жоффра в кабинете в присутствии генералов Белина и Бертло, начальника и помощника начальника штаба. Белин, когда-то известный своей живостью, выглядел явно утомленным. Бертло, быстрый и умный, как и его английский коллега Генри Вильсон, был неисправимым оптимистом, неспособным по природе своей предвидеть беду. Он весил девяносто два килограмма и, капитулировав перед августовской жарой, сменил военный мундир на простую рубашку и шлепанцы. Ланрезак, чье лицо креола еще более потемнело от беспокойства, наслаивал, что немцы появятся на его левом фланге как раз тогда, когда он глубоко втянется в Арденны, где трудные условия местности сделают быстрый успех сомнительным, а поворот назад — невозможным.
Говоря своим, как называл его Пуанкаре, «сладким, как крем», голосом, Жоффр сказал Ланрезаку, что его страхи «преждевременны», и добавил: «У нас сложилось впечатление, что у немцев там ничего не готово», подразумевая под «там» запад от Мааса. Белин и Бертло также повторили, что «там ничего не готово», и попытались одновременно успокоить и ободрить Ланрезака. Они внушали ему, чтобы он забыл об обходе и думал только о наступлении. Ланрезак покинул главный штаб, по его словам, «со смертью в душе».
Вернувшись в штаб 5-й армии, находившийся в Ретеле у подножия Арденн, он нашел на своем столе донесение от начальника разведки главного штаба. Оно лишь только усилило его чувство обреченности. Донесение оценивало силы противника за Маасом в восемь армейских корпусов и четыре или шесть кавалерийских дивизий, что было явной недооценкой. Ланрезак немедленно послал своего адъютанта с письмом к Жоффру, обращая его внимание на донесение, «исходящее из вашего собственного штаба», и настаивал, чтобы перемещение 5-й армии в район между Самброй и Маасом было «изучено и подготовлено с этого самого момента».
Тем временем в Витри прибыл еще один обеспокоенный посетитель, чтобы попытаться убедить главный штаб в опасности, нависшей на левом фланге.
Когда Жоффр отказался включить Галлиени в состав штаба и Мессими дал ему должность в Военном министерстве, к нему стекались все донесения. Хотя среди них не было разведсводок главного штаба, так как Жоффр систематически отказывался посылать их правительству, Галлиени имел достаточно информации, чтобы определить размеры того огромного потока войск, который должен был обрушиться на Францию. Это было то самое «великое наводнение», которое предсказал Жорес, предвидя использование резервов на передовой линии.
Галлиени предложил Мессими поехать в Витри и заставить Жоффра изменить планы, но Мессими, бывший почти на двадцать лет моложе Жоффра и побаивающийся его, сказал, чтобы Галлиени ехал сам, именно ему Жоффр был многим обязан в своей карьере и поэтому прислушается к его словам. Это было явной недооценкой Жоффра, он всегда слушал того, кого хотел. Когда Галлиени приехал, Жоффр уделил ему всего несколько минут и отослал к Белину и Бертло, которые повторили то же самое, что говорили Ланрезаку. Главный штаб упорно закрывал глаза на явные факты и не хотел считать германское продвижение к западу от Мааса серьезной угрозой. Галлиени так и доложил Мессими, вернувшись из главного штаба.
И все же в тот вечер, под давлением неопровержимых доказательств, главный штаб заколебался. Отвечая на последнее срочное донесение Ланрезака, Жоффр согласился «изучить» предлагаемое перемещение 5-й армии и разрешить «предварительные мероприятия» для маневра, хотя он все еще настаивал, что угроза флангу Ланрезака «была далека» от непосредственной и ее определенность «совсем не абсолютна».
К следующему утру, пятнадцатого августа, эта угроза стала еще более очевидной. Главный штаб, взвинченный до предела в ожидании наступления, озадаченно следил за левым флангом. В девять часов утра Ланрезаку сообщили по телефону, что он может подготовиться к маневру, но не осуществлять его без прямого приказа главнокомандующего. В течение дня в главный штаб поступили новые донесения: германская кавалерия, численностью до 10 000 человек, форсировала Маас у Уй; затем пришло сообщение, что противник атакует Динан и уже захватил Цитадель, расположенную на высокой скале на правом берегу. В следующем донесении сообщалось, что противник предпринял попытку форсирования общими силами, но был встречен I корпусом Ланрезака, выдвинувшимся с левого берега, и в жестоком бою отброшен через мост обратно (в этом бою одним из первых раненых был двадцатичетырехлетний лейтенант по имени Шарль де Голль). Это был тот самый корпус, которому разрешили перейти реку двенадцатого августа.
