В шесть тридцать вечера тридцатого августа он получил сообщение от Бюлова, способствовавшее принятию окончательного решения. В нем содержалась просьба повернуть к востоку и помочь Бюлову «использовать все преимущества победы» над французской 5-й армией. Просил ли действительно Бюлов оказать ему помощь, чтобы завершить победу под Сен-Кантепом или компенсировать поражение под Гюизом, остается неясным. Но его просьба соответствовала намерениям Клюка, и он решил этим воспользоваться. На следующий день он приказал двигаться маршем не на юг, а на юго-восток через Нуайон и Компьен и отрезать, таким образом, французской 5-й армии путь к отступлению.

Недовольные солдаты, стершие в кровь ноги, шедшие без отдыха от Льежа более шестнадцати суток, услышали тридцать первого августа приказ: «Таким образом, войскам вновь предстоят форсированные марши».

Главный штаб, информированный о намерении Клюка повернуть на восток на следующее утро, поспешил одобрить этот маневр. Мольтке, беспокоившийся о брешах между армиями, предвидел опасность того, что части правого крыла не смогут достичь взаимодействия, когда придет время для окончательного удара. Численность войск снизилась ниже положенного для наступления уровня, и, если бы Клюк и дальше придерживался первоначального плана обхода Парижа, фронт растянулся бы еще на целых сто километров или более. Считая маневр Клюка удачным решением проблемы, Мольтке в ту же ночь одобрил предложение генерала.

Впереди забрезжила заветная цель: поражение Франции на тридцать девятый день войны и отправка, по графику, высвободившихся войск на Восточный фронт, против России; доказательство превосходства Германии в подготовке, планировании и организации деятельности армии; достижение половины победы и как ее следствие — установление своего господства в Европе. Оставалось только сжать в кольце отступающих французов, пока они не пришли в себя и не возобновили сопротивления. Ничто: ни разрывы между армиями, ни поражение Бюлова под Гюизом, ни усталость войск, ни колебания в последнюю минуту, ни ошибки — ничто не должно было помешать последнему рывку к победе. Клюк беспощадно, без передышки гнал свою армию вперед. Утром тридцать первого августа офицеры и унтера начали резко выкрикивать команды. Солдаты, уже потрепанные войной, устало становились в строй, и через несколько минут колонны войск двинулись в путь, мерный бесконечный топот сапог заглушил все остальные звуки. Рядовые не имели карт и не знали названий мест; поэтому они даже не заметили изменения направления. Их влекло магическое слово «Париж». Но им не сказали, что они идут не к нему.

К несчастьям немцев прибавился голод. Они слишком удалились от своих линий снабжения, которые действовали неудовлетворительно вследствие разрушения мостов и железнодорожных туннелей в Бельгии. Медлительность восстановительных работ на железных дорогах не соответствовала темпам наступления; например, мост под Намюром не был восстановлен до тридцатого сентября. Часто усталые пехотинцы, вступавшие в деревни после дневного марша, узнавали, что предназначенные для них квартиры уже заняты кавалеристами. Последние должны располагаться вне населенных пунктов, однако они проявляли нервозность по поводу своих эшелонов со снабжением и фуражом для лошадей и, чтобы не упустить предназначенных им грузов, «постоянно размещались», по свидетельству кронпринца, в прошлом кавалериста, в местах, выделенных для пехоты.

Он же неожиданно свидетельствует и о следующем: «Они всегда останавливались и оказывались на пути пехотинцев, когда дела на фронте шли из рук вон плохо».

Первого сентября армия Клюка получила неприятный сюрприз. Она вошла в соприкосновение с арьергардами англичан, которые непонятно каким образом — в военной сводке Клюка говорилось об их «отступлении в совершенном беспорядке» — вдруг набросились на немцев и задали им хорошую взбучку. Весь день в лесах под Компьеном и Виллер-Котре шли ожесточенные бои. Английские арьергарды сдерживали врага, а в это время основная часть экспедиционного корпуса опять ушла от преследования, к величайшему гневу Клюка. Отложив отдых, в котором «очень нуждалась» его армия, Клюк на следующий день вновь приказал выступать, на этот раз войска несколько изменили направление и взяли западнее, надеясь обойти англичан. Однако те снова ускользнули. Это было третье сентября. Шансов прикончить их не осталось. Напрасно потеряв время и людей, пройдя лишние десятки километров, Клюк, настроение которого окончательно испортилось, возобновил марш на восток, преследуя французов.

«Наши люди дошли до крайности, — записал один германский офицер в своем дневнике второго сентября. — Солдаты валятся от усталости, их лица покрыты слоем пыли, мундиры превратились в лохмотья. Одним словом, они выглядят как огородные пугала».

После четырех дней марша, по сорок километров в сутки, по дорогам, испещренным воронками от снарядов, через завалы из срубленных деревьев «солдаты шли с закрытыми глазами и пели, чтобы не уснуть на ходу. И только уверенность в близкой победе и предстоящий триумфальный марш в Париже поддерживали в них силу… Без этого они упали бы и здесь же моментально уснули». В дневнике говорится и о проблеме, принявшей серьезный характер во время германского наступления, особенно в восточных районах, когда армии Бюлова и Хаузена проходили через Шампань.

«Они напиваются до предела, но только пьянство поддерживает их силы. Сегодня после смотра генерал пришел в бешенство. Он решил пресечь это повальное пьянство, но мы его упросили не принимать жестких мер.

Если мы будем слишком суровы, армия откажется двигаться. Для преодоления ненормальной усталости нужны ненормальные стимулы».

«Мы наведем порядок в частях, когда прибудем в Париж», — пишет с надеждой этот офицер, не подозревая, очевидно, о новом направлении марша.

Во Франции, как и в Бельгии, немцы осквернили и покрыли позором пройденный ими путь. Они сжигали деревни, расстреливали мирных граждан, грабили и разоряли дома, в жилых комнатах держали лошадей, уничтожали сады. На семейном кладбище семьи Пуанкаре в Нюбекуре вырыли отхожие места, II корпус Клюка, проходя через Санлис, в сорока километрах от Парижа, расстрелял мэра города и заложников — мирных граждан.

На камне, установленном в поле, неподалеку от го рода, в том месте, где они похоронены, высечены их имена:

Эжен Оден — мэр.

Эмиль Обер — дубильщик.

Жан Барбъе — возчик.

Люсьен Коттро — официант.

Пьер Девер — шофер.

Ж.-Б. Элиз Поммье — подручный пекаря.

Артур Реган — каменотес.

Второго сентября вечером Мольтке начал беспокоить фланг армии Клюка, обращенный к Парижу. Он издал новый общин приказ. Как и в случае с левым крылом, главнокомандующим вновь проявил нерешительность. Он одобрил действия Клюка, приказав 1-й и 2-й армиям «гнать французские войска на юго-восток, в сторону от Парижа». В то же время он пытался предупредить возможную опасность, дав указание армии Клюка следовать «в эшелоне позади 2-й армии и принять все меры для защиты войск с фланга».

В эшелоне! Это для Клюка было худшим оскорблением, чем оказаться под командованием Бюлова, как однажды приказал главный штаб. Этот Аттила с мрачным лицом, с винтовкой в одной руке и с револьвером в другой задавал темп наступлению германских армий на правом фланге и не собирался плестись у кого-нибудь в хвосте. Он издал свой приказ для 1-й армии: «Продолжить завтра (3 сентября) движение к Марне, чтобы заставить французов отходить в юго-восточном направлении».

По его мнению, защита флангов, открытых со стороны Парижа, могла быть с успехом выполнена двумя наиболее слабыми частями; IV корпусом резервистов, в котором не хватало одной бригады, оставленной в Брюсселе, и 4 и кавалерийской дивизией, понесшей значительные потери в бою с англичанами первого сентября.

Капитан Лепи, офицер кавалерийского корпуса Сорде, тридцать первого августа вел разведку к северо-западу от Компьена. В этот день армия Клюка повернула влево. Лепи вдруг увидел на небольшом расстоянии от себя вражескую кавалерию, состоявшую из девяти эскадронов, вслед за которыми минут через Пятнадцать показались колонны пехотинцев, артиллерийские батареи, фургоны с боеприпасами и рота самокатчиков на велосипедах. Разведчик заметил, что войска двинулись не на юг к Парижу, а по дороге к Компьену. Так Лепи, сам того не зная, стал свидетелем исторического маневра. Капитан лишь торопился скорее передать в штаб донесение об уланах, которые Поменяли остроконечные каски на английские матерчатые кепи.