Но как ни хотелось парнишке посмотреть, чем все это закончится, боль оказалась сильнее. Когда на него обрушилось очередное цунами приступа, он едва ли не бегом исчез из Большого зала, направившись в Башню Грифонов, где жили блэзкорцы. Беспрепятственно проскочив через полыхающее на входе языкастое пламя, тут же его узнавшее, после легкого ощупывания лица, Каджи простонал сквозь плотно сжатые зубы портретам прежних деканов факультета невнятное «Здрасьте» и устремился наверх по широкой винтовой лестнице, в свою спальню.

То[35], что одежду он побросал наспех на пол рядом с кроватью, — вполне простительно в его положении. А вот то, что, сперва проигнорировав вопросы Барни, в нетерпении узнать последние новости топчущегося на прикроватной тумбочке, парнишка затем окончательно потерялся, едва голова коснулась подушки, да и его тело задрожало от сильнейшего озноба, оказавшись под одеялом, — уже не очень. И совсем уж никуда не годится его полнейшее беспамятство, в которое он провалился минут через тридцать, безуспешно пытаясь согреться и заснуть. Вместо оздоравливающего сна Гоша, весь мокрый от пота и пышущий жаром, подобно каменке, то метался в лихорадочном бреду, не понимая где сон, где явь, то замирал внезапно, словно уже отдал швартовы в этом мире. И лишь его тихое, прерывисто-хриплое дыхание тогда говорило, что он все еще по-прежнему на капитанском мостике своей судьбы, а корабль-жизнь мало-помалу идет заданным курсом. Вот только не помешало бы отловить того злыдня-штурмана, что проложил на карте такой корявый, полный острых рифов и коварных отмелей, курс, да накостылять ему от души по хребтине оглоблей. Авось в следующий раз поостережется безобразничать.

Когда Каджи не проснулся на завтрак, это в демократичном Хилкровсе восприняли нормально, совсем не обеспокоившись, тем более что сегодня был выходной день. Но застав его в постели и после возвращения из Большого зала, Баретто, откровенно недоумевающий таким поведением, попробовал разбудить друга. Стоило только ему дотронуться до обжигающе горячего Гоши, продолжающего неспешный дрейф среди туманного бреда, как парнишка все разом понял и стремглав исчез из спальни. Бардер Шейм, третий обитатель этой комнаты, лихорадочно метался по ней, несмотря на свою непомерную лень и толстые телеса, запустив обе пятерни в волосы и совершенно не зная, что предпринять. Но и оставаться на одном месте он не мог, потому что его одноклассник в это самое время сухими потрескавшимися губами шепотом несет бредовую околесицу на непонятном языке, готовый вот-вот коньки отбросить. Барни просто тихонько и ненавязчиво ронял крупные горошины слез, усевшись на тумбочку лицом к стене.

Через две минуты в комнате было не протолкнуться. Весть о том, что Гоша Каджи серьезно заболел и уже даже не реагирует на окружающих, мгновенно разнеслась по факультету. Если бы парнишка видел сколько, оказывается, людей искренне беспокоится о нем и по-настоящему переживает, то ему, наверняка, стало б крайне стыдно за свое безответственное поведение, и он моментально выздоровел бы.

Еще через десяток минут в спальню мальчиков стремительно ворвалась нахмурившаяся больше обычного Бласта Мардер. Окинув с порога суровым взглядом тихо гомонящую и бурлящую толпу блэзкорцев, искренне желающих помочь больному, но по обыкновению лишь дающих друг другу абсолютно глупые советы и только мешающихся под ногами, профессор коротко скомандовала непререкаемым тоном:

— Все вон отсюда! — и едва ли не взашей вытолкала учеников за порог, милостиво позволив остаться только Робу, Бардеру, сестрам-близняшкам и старосте.

Обычно неугомонный озорник Санчо сегодня выглядел притихшим, что впрочем, совсем не помешало ему ловко увернуться от декана Блэзкора, попытавшейся и его выгнать прочь вместе со всеми. А затем старшеклассник прикинулся частью меблировки комнаты, втиснувшись в закуток между кроватью Баретто и платяным шкафом.

Вовремя испарившимся ученикам крупно повезло. Почти следом за Бластой в комнату залетел вызванный по тревоге Диорум Пак, маленький и сухонький старичок в белом халате и с редкой порослью на подбородке, которую лейб-медик Хилкровса гордо именовал бородой. Он с ходу порывался и всех остальных вытурить за дверь. Возможно, что и пинками. Спасла положение профессор Мардер, доходчиво объяснившая доктору, что этим экземплярам можно остаться. Иначе Диорум больше времени и нервов потеряет, через каждую минуту вышвыривая их из спальни, а они с завидной постоянностью и настырностью будут ломиться обратно. И если у них не получится просочиться через дверь, так непременно пролезут в окно. Да хоть все здесь забаррикадируй — примутся стены крушить.

Этерник, незаметно прибывший последним, со знанием дела подтвердил слова учительницы, прислонившись спиной к косяку. И врачу волей-неволей пришлось смириться. А директор не сказать, что выглядел слишком уж обеспокоено. Скорее в его поведении проскальзывала озадаченность происходящим. Но ведь рядом Пак, а значит, ничего страшного с учеником случиться не может.

Диорум в свою очередь внимательно обследовал больного, едва слышно, только для себя, бормоча под нос не то попутно составляемый диагноз, не то заковыристые ругательства. И еще он постоянно вздыхал, очень даже грустно, да покачивал головой, словно тут же сам себе возражал. А когда Янка честно выложила свою версию болезненного состояния Каджи, по ее мнению последовавшего после их вчерашнего купания в ледяной воде, Пак, отсчитывавший пульс парнишки, криво ухмыльнулся:

— Вообще-то пока еще доктором в Хилкровсе я числюсь. А вам, милочка, вполне подошло бы занятие сказки-небылицы придумывать для детей-маглов. И, учтите, исключительно для дошкольников. Более старшие ребята вам не поверят, — Гошин пульс старичка окончательно разочаровал, и он приподнял парнишке веко, заглянув в невидящий, но ритмично, словно затвор фотоаппарата папарацци, расширяющийся и сужающийся зрачок. — Почему вы в таком случае не умираете рядом с другом? Насколько я понимаю, в ручей вы окунулись вместе. Или вы с раннего детства кровь единорога стаканами пьете на сон грядущий, чтобы обрести бессмертие? Так потом заплатите за оное непотребство такую несоизмеримую цену, что…

Сказать- то старичок сказал то, что думал, да вот только видимо забыл, занятый активным поиском причины болезни, что общается вовсе не с коллегой по профессии. Янкины глазищи расширились чуть ли не во все лицо. Сама девчонка моментально вспыхнула, приобретя пунцовую боевую раскраску. Затем так же стремительно кровь отхлынула, и близняшку запросто приняли бы в свою компанию Руди с Жанной, посчитав за свеженькое привидение. Руки у нее самовольно сжались в кулачки, тонкие губы задрожали, брови сгрудились около переносицы, зрачки резко потемнели: одним словом, держите меня семеро, иначе и доктора лечить придется, если выживет, конечно.

— Нет! Гоша не может умереть! Вы все врете! — яростно прокричала близняшка. — Я вам не верю!

— Это почему же, сударыня? — спокойно возразил Диорум, склоняясь к мальчику ухом и прислушиваясь к его прерывистому дыханию. — Умереть может любой человек, это я вам как доктор доктору говорю.

— Не может! — упрямо повторила Янка, гневно тряхнув вмиг разлохматившейся прической. Да еще и ногой в сердцах топнула.

— Почему это вы так уверены в обратном? — наконец-то Пака проняло, и он изумленно уставился на близняшку. Дыхание у Каджи было настолько слабым и прерывистым, что слушать оказалось нечего. А вот девчонка доктора определенно заинтересовала, точнее ее психическое самочувствие. — Сделайте милость, извольте объясниться. Может быть я, старый пенек, просто чего-то не понимаю?

— Конечно, не понимаете, — многозначительно фыркнула близняшка, согласившись с самоопределением врача. — Куда уж вам! Одни пилюли и микстуры на уме… А тут такое дело… Гоша не может умереть, потому что он… Нет, потому что мы… Хотя, вообще-то, потому что это я…