Я припустился — не торчать же рядом с ним, раз он за камень взялся. И такую пыль взметнул — самому ничего не стало видно! Дато надрывался от смеха — не мог понять, из-за чего взбесился здоровяк-тракторист. Говорю, мне-то известно из-за чего! В таком случае садись, говорит, рядом со мной и выкладывай!

И вот я снова со свистом рассекаю кнутом воздух, подбадриваю своего ослика:

— Аце, Мерцхала! Аце, моя славная! — и бросаю Дато два слова: — Тракторный плуг.

Дато некоторое время удивленно смотрит на меня, потом свирепеет.

— Что, опять согнать тебя в пыль?

Я задумался, как бы вправду не согнал с двуколки.

— Ты, верно, слыхал, что поля в низинных местах вкруговую пашут?

— Как это вкруговую?

— Ну вкруговую, трактор круги дает.

— А, вспомнил!

— Вспомнил? Отлично! Так вот, Михо пахал раз вкруговую. Ввел трактор в борозду и ведет, ведет, не оглядывается, то ли лень было, то ли черт знает еще почему, а плуг отцепился! Сделал он полный круг, и как ты думаешь: должен был плуг оказаться перед ним? Вот и оказался! Михо остановил трактор и зовет бригадира — плуг, говорит, нашел в поле!

— Не может быть, выдумки! — смеется Дато.

— Ясное дело, сам знаешь наших ребят, что хочешь придумают.

Показалась железная дорога. Теперь надо немного в сторону свернуть, к станции.

Дато умолк, приуныл.

— А ты взаправду переживаешь, Дато!

— Не я один, все так. Жалко расставаться с домом, родными, виноградником, с тобой и даже, поверишь, с нашей кривой собакой…

— Что до родных и себя, посоветовать нечего, а кривоглазую собачку мог бы взять с собой в город…

На станции я привязал Мерцхалу к зеленому штакетнику. Дато взял билет, и мы присели на чемоданах. Кроме нас, и другие ждали поезда, сказали, минут через пять подойдет. Но пять минут тянулись очень уж долго.

— Куда собираешься поступать? — спросил я Дато.

— На филфак, грузинский язык и литература…

— Зря, по-моему! Язык у тебя и так здорово подвешен, молотишь языком всем на зависть, а башка, наверное, лопается от прочитанных книг…

— Опять тебя заносит?..

— Еще нет. Боишься?

— Чего?

— Экзаменов…

— Ну, начал, как моя мать. Увидишь, стану студентом.

— Знаешь, люди всякое говорят… Если, говорят, нет связей и еще этого ну…

— Что ты других слушаешь! Кто заваливается, со злости выдумывает, надо же оправдать себя! При чем экзаменатор, если голова у тебя трухой набита! Двойки мне не поставят, а я, между прочим, даже на четверку не соглашусь. Не сдам, — значит, липовый я отличник. Увидишь, поступлю, куда задумал! — раскричался Дато. — Чего мне бояться? Знать я все знаю и, будь уверен, не растеряюсь!

Дато так расшумелся, что люди на нас уставились, не поймут, чего мы не поделили.

Тут подкатил поезд. Народ на платформе засуетился. Мы тоже встали.

Дато последним забрался в вагон. Поставил чемодан и попросил подать второй, но я сам занес его.

Дали еще звонок, я попрощался с Дато и сказал:

— Если провалишься, лучше не выходи на дорогу, когда вернешься. По тропинке через ущелье топай до деревни, все равно не повезу твои чемоданы, хоть и проезжаю тут с Алазани, когда вечерний поезд приходит.

— Слушаюсь! А ты веди себя разумно, — улыбнулся Дато. — Вижу, в последнее время вытащил вату из ушей, кое-что воспринимаешь, поэтому вручаю тебе свой стол для пинг-понга, пока меня не будет тут. Второе: хватит тебе мух считать, бери из моих книг любую и читай сколько сможешь.

Поезд тронулся. Я кинулся к выходу и спрыгнул. Дато выглянул из окна, что-то крикнул мне и погрозил пальцем, но, к счастью или к несчастью, я не расслышал это «что-то».

В поле созрели зерновые, и вот уже два дня деревня опустела, все перебрались на Алазани — на полевой стан: всё теперь там: и библиотека, и медпункт, и даже фильмы там показывают — на стене зернохранилища.

Огромный склад зерна наполнится через день-другой, а когда он наполнится, наш председатель уставится в небо — не собирается ли в ближайшие дни дождь.

Дорога идет в гору, и моя порожняя двуколка жалобно поскрипывает. Жарко, нечем дышать. Знаю, кто-нибудь скажет: а где летом не жарко? Жарко везде, но так, как у нас бывает, нет уж, не говорите! Никакого дуновения. Листик не шелохнется! Иногда птичка, изморенная жарой, вспорхнет, так веточка и листья на кустике закачаются, правда, но ведь это совсем другое…

Еду я, громыхает пустая бочка, и не надо мне нисколечко торопиться, вот почему я и Мерцхалу не понукаю, не браню, что тащится еле-еле.

Когда я поравнялся с зернохранилищем, из виноградника напротив выскочил отец Гиви, Кория, и как закричит:

— Погоди, Рати, постой!

Дядя Кория сторож на винограднике, и у меня сердце в пятки ушло: верно, кто-то что-то натворил, а он меня подозревает. С чего бы иначе стал хромой человек сломя голову нестись ко мне!

Я остановил Мерцхалу, встал и стою, жду под палящим солнцем, что скажет дядя Кория. А он бежит, переваливается с ноги на ногу, за спиной у него ружье смешно болтается.

— Рати! Ты проворный мальчик, шустрый! Беги, позови врача! Никора[9] ногу поранила мотыгой! Врач, говорят, за старым полевым складом!

На дяде Кории лица нет, ну как ему откажешь! Сам он до вечера не доковыляет до врача.

Он снял ружье, схватил Мерцхалу за уздечку.

— О ней не беспокойся, отведу в тень, а ты уж не поленись, беги поживей.

— Что сказать, куда прийти? — Я протянул ему кнут.

— Вон, не видишь, народ толпится возле персиковых деревьев!

Я поглядел в ту сторону, а там действительно толпа, столько людей! И шум доносится.

Я спрыгнул на землю и пустился во всю прыть. Без оглядки бежал. Тоже мне сторож! У хорошего сторожа телочка дяди Абриа не разгуливала бы в колхозном винограднике! Интересно, с чего дядя Кория перепугался, побледнел так. Наверное, спугнул беднягу Никору, она и наскочила на мотыгу…

По дороге окликают из склада, спрашивают:

— Куда несешься, Рати, что случилось?

— Может, осел у тебя заболел?

Я остановился, перевел дух и заорал во всю глотку:

— Ветврач Резо там?

— Здесь просто врач. Покажись ему, Рати! — шутит кто-то.

— Полечись у Калтамзе, у тебя же сквозняк в голове гуляет!

Я помчался дальше, бегу, взбиваю пыль.

Перебежал заброшенную дорогу и очутился наконец у полевого стана. Ветврач был там — развалился в тени и рассказывает бывшему бригадиру Сосии про ту игру команды «Алазани», когда она проиграла три — ноль.

— Слева летел мяч, нет, не слева, справа, хотя нет, кажется, с центра, ну не помню откуда, только летел — это точно, и влетел в ворота.

— А потом? — спрашивает Сосия. — А вратарь где пропадал, не мог взять?

— Лежал — в небо глазел!

Я утер со лба пот и стою жду: спросят в конце концов, чего я так мчался к ним?

— Лежал? В небо глазел? — удивляется Сосия.

Оба мельком, без всякого интереса, оглядели меня с ног до головы и дальше чешут языками, как будто ничего стоящего внимания не увидели.

Резо поудобнее сел на траве и продолжает:

— А потом…

— А меня вы не видите? Чего я, по-вашему, тут стою? — разозлился я.

— Ого! Тебя не хватало командовать!

— Никора ногу о мотыгу поранила. Никора дяди Абрии, — спокойно сообщил я.

— Ну и что? Чем я могу помочь?

— Раз послали, значит, можешь!

— Кто послал? — спросил Сосия, долго-предолго зевая.

— Кория, вот кто!

— А-а… — поднялся Резо. — Верно, акт надо составить.

Сосия даже с места не сдвинулся, а когда опять разинул рот еще раз зевнуть, я поискал глазами мух — хоть бы одна залетела ему в рот!

Резо пошел со мной, медленно, вразвалочку, покуривает папироску.

— Прибавь немного ходу, Резо, — говорю ему и сам ускоряю шаг.

— Хм!..

— Чего хмыкаешь! Что я, зря бежал за тобой?

— А чего спешить? В больницу Никору не повезешь! Если рана серьезная, конец ей — под нож, и все!