— Клапштос! — говорит наш партнер со знанием дела.
Третий у него не пошел, и я ему помогаю. Счет семь — два, и оставшиеся шары расположены благоприятно, как звезды на небе для великого завоевания. Я сосредотачиваюсь для удара, но вдруг слышу шум и громкие голоса за соседним столом. Наш мужичок преображается, кричит «Э! Э!» и бежит туда.
— «Клапштос», ты куда? — удивленно вопрошает Капленок. — Иди, иди доигрывай.
Наш партнер злобно оглядывается, но спешит на шум. Через несколько секунд он уже кого-то разнимает, но другие уже занимаются им.
— Надо его оттуда извлечь, — говорит Женя. — Уж больно он крикливый. Мне очень хочется сбить с него спесь.
Капленок идет к свалке и вязнет там. Я бегу ему помогать. Собственно, драки нет; все берегут себя, иначе жена в следующий раз не пустит. Но возня стоит грандиозная. Собрались все присутствующие; основное количество пришло мирить, но стоячих уже мало.
Я оттягиваю двоих от Капленка, но мне на спину кто-то наваливается, и мы оба падаем. Я успеваю развернуться в воздухе, оказываюсь сверху и пытаюсь разжать его руки. В следующий момент я вижу новую опасность. Афанасич с кием в руках бежит к свалке. Мы лежим с краю, поэтому я делаю несложный расчет и отдаю инициативу противнику, который сразу же оказывается сверху.
— А-а, язвить вашу душу, — кричит дед уже рядом и проходится кием по спинам и ниже. Если ему все равно чья спина, то мне нет, и я с удовольствием слышу, как сверху мой нападающий орет:
— Ты что, змей старый, больно ведь! Отдохнуть не дает, паразит!
Я стряхиваю его с себя и лезу дальше выручать приятеля.
Все вцепились друг в друга, образовался огромный и вязкий монолит. Минуты три идет сугубо мужская нервная разрядка, затем кто-то в кого-то бросил шар и сразу все кончилось. Все поняли, что это уже серьезно. Капленок кого-то пнул и с криком: «Прикрывай мне спину!» кинулся к выходу. Я следую за ним и быстро оглядываюсь. Битва прошла, только кое-где ведутся бои местного значения. Никто Евгения не преследует, но он технично отходит.
Мы выходим на улицу, и я, отдышавшись, спрашиваю:
— Жень, мне вот интересен один твой тактический ход.
— Какой?
— Насчет «прикрывай спину». Мне и любопытно, а кто должен прикрывать мою спину? Шары-то ведь большие и тяжелые…
Капленок закуривает и соображает. Затем смеется удивленно.
— Ты знаешь, Серега, я как-то об этом не думал. У меня автоматически вырвалось. Действительно, откуда это взялось?
Весь путь до общежития мы теоретизируем по поводу тактики в уличных баталиях. Женя сказал: «Если будут бить ногами, закрывай лицо». Я удвоил наш опыт, вспомнив, что отбиваться надо, стоя спина к спине.
Вечером, засыпая, вспоминаю прошедший день. Память скользит от события к событию, ни на чем не зацепляясь. День как день, ничего особенного. Пестроты достаточно, но ощущения полноты жизни нет. Все это странно. Чего-то здесь не хватает, может быть, и весьма важного.
Дорожка никуда не ведет. Сто метров асфальтированной узкой полоски для прогулок, а дальше мелкая пожелтевшая травка да колючки. И все-таки импровизированный тротуар в степи хорошо кем-то задуман. Отсюда приятно наблюдать заходы солнца, прогулки здесь располагают к размышлениям, в большинстве своем приподнято-грустно-лирическим без примесей тоски. Этот язычок асфальта навевает в душе уют и сводит концы с концами всех возможных противоречий. Как взлетная полоса.
Сегодня после работы Корольков зашел за мной и мы вышли подышать свежим воздухом.
— Капленок звонил, — говорит Рудик рассеянно. — Завтра, сообщает, можете приезжать.
Мы молчим, думая каждый о своем. Вытащить женщину из-под танковой гусеницы или, скажем, из горящего сарая — наша святая мужская обязанность. Но вот так получается несерьезно.
С другой стороны, наша ситуация весьма не проста, если мы ее правильно понимаем. Вокруг Вики сейчас скорее всего мертвая зона: чрезмерная глухота, чрезмерная учтивость, не те взгляды, не те слова. Бр-р. Это для нас несерьезно, а для нее это бедствие, надо полагать, похуже пожара.
— А как ты вообще к этому относишься? — спрашиваю я Королькова.
— Пока что и сам не знаю. Но выставить этого типа из своей квартиры, я думаю, надо.
— Женя ничего не сообщил насчет ее настроений?
— Ничего. Настроение Вики я и сам знаю. А вот насчет Ильина ходят слухи, что он жене своей мстит за что-то вот таким манером.
— Надо же так.
Мы закуриваем.
— И отмахнуться от этого дела как-то… Надо поехать и по ходу событий разобраться. Вот что, давай сделаем из него клоуна, — предлагаю я.
— Ха, он вперед из тебя клоуна сделает, — злится на что-то Рудик.
— Но нас же двое.
— Ну и что?
— А то. Я, к примеру, буду стараться его раскрыть, развязать язык, а ты в это время…
— Эх, Серега, — смеется Корольков. — Пацаны вы, пацаны. А дальше-то что? Он ведь сожрет ее потом на работе.
— Найдет другую работу, если на то пошло.
Рудик молчит, а я думаю, что с высоты его лет ему больше видно, и пускаться в авантюру в сорок гораздо сложнее, чем в двадцать с небольшим.
— Ладно, — наконец говорит Корольков. — Такие дела нужно делать легко. Длительные рассуждения обычно ни к чему не приводят.
— Слободскова сегодня видел? — спрашиваю я.
— Да, — говорит Рудик и становится веселее. — Он до нас здесь прогуливался с Тамаркой.
— Так что дела идут, все в порядке.
— Я с вами прямо катастрофически молодею, — смеется Корольков. — И это в некотором смысле приятно, черт вас возьми.
— Руди, я тебя давно хотел спросить. Как ты сюда попал на эту «землю обетованную»?
— Денег не хватает. Хочу квартиру кооперативную купить, — не думая, отвечает Корольков.
— И все? Так просто? Столько, сколько ты здесь имеешь, ты мог бы и в Москве получать. Впрочем, может, и я не прав.
— В Москве, положим, столько не заработаешь, — поправляет меня Корольков. — Ребята мои подрастают, и скоро проблема с жильем начнет нас прижимать.
Все вроде ясно, однако он смотрит на меня испытующе, что-то взвешивая.
— Я же вакуумщик высочайшей квалификации, — продолжает Рудик, — а в Москве с этой специальностью не больно разбежишься. Так что зависимость от места работы жесточайшая. Здесь я занимаюсь приборами анализа газа, сам знаешь. Технику освоил и становлюсь в жизни более мобильным. В общем, причин для такого вот прозябания достаточно.
Мы доходим очередной раз до конца асфальтированной дорожки и поворачиваем обратно. Я жду, что он еще скажет.
— А если уж совсем начистоту — не могу дома жить и хоть стреляй ты меня. Дочь у меня одно время болела сильно и долго. Я до того с ней дошел, что врачи посоветовали мне отвлечься, когда более или менее все стало. Вот-так я попал сначала в геологоразведку. Вроде временно. Но потом поселилась во мне какая-то бацилла, и больше трех-четырех лет дома жить не могу. Там у меня все в порядке: жена, дети.
— А здесь ты сколько собираешься жить?
— Сколько получится. Как дойду до безысходности, так уеду.
Корольков окончательно перешел на минорные тона, и я сам себе обещаю никогда больше не затевать подобных разговоров без надобности. У каждого свои раны и не важно, как я к ним прикасаюсь: грубо или нежно. Они все равно болят.
Стол, два стула, кровать, взятые напрокат холодильник и телевизор — вот и все богатство «холостяка» Рудика Королькова, переживающего очередной многолетний кризис сытой жизни. Но для меня — это целое богатство. После дрязг с попутными машинами я чувствую прямо ликующий уют. Ведь это собственная комната с собственной казенной обстановкой, это уже определенность, основа прочности нашей, пусть временной, жизни. Мне и в голову не приходит, что здесь можно так же прозябать, как в одноместном номере гостиницы. Такой несправедливости быть не должно. Когда-то ведь должен кончаться душевный сквозняк.
Мы с Рудиком сидим в засаде в ожидании гостей в соседнюю комнату. Пока закрытую. Корольков суетится, наводя чистоту, а я, покуривая, выглядываю в окно.
