— Вот здесь, конечно, ты с меня примера не бери, — назидательно говорит Валера. — Наш уважаемый начальник, товарищ Орлов, платит ведь нам не столько по результатам, сколько по усилиям. А уже усилия показать — это Шевчуку раз плюнуть. Издергает начальство, а потом докладывает: все сделано. Каждый вздох облегчения начальника обычно материализуется лишней десяткой. Организации ритуальных обрядов в производстве тебе надо поучиться.

— Каких обрядов?

— Да любых. Ты пройдись, к примеру, с какой-нибудь бумажкой по инстанциям. Скажем, в бухгалтерию сходи уточнить расчетный лист. Так везде ты должен понравиться, иначе тебя просто вышвырнут. И ты танцуешь танец обольстителя, джентльмена, сироты, делового человека или гангстера, в зависимости от обстоятельств. И это все от тебя требуется, хотя дело, может, и выеденного яйца не стоит.

— А ты сам что же не учишься?

— Несерьезно все это, да и скучно. Меня от сохи оторвали для того, чтобы работать по делу, а не по поводу дела.

— Оно и видно, что ты далеко от города родился, — острит Павлик, как может.

— Произрастал я, конечно, не на Арбате. И даже не на Старокладбищенской улице Каменогорска, как ты. Куда мне до тебя. Ты прямо подавляешь нас всех своей развитостью, деловитостью и умом.

Милеев смеется.

— Ловко ты вчера своего приятеля за пояс заткнул, — продолжает Валера. — Прямо «затоптал» мужика аргументацией, доказывая, что иметь машину приятнее, чем мотоцикл. Только вот у меня в твоем обществе приступы ностальгии начинаются. Ты знаешь, что это такое?

— Понятно, что не насморк, — уверенно говорит Паша, и мы чувствуем, что он все-таки подозревает, что это что-то с носом.

— Ладно, — говорит Слободсков, — а то у тебя голова будет вечером болеть от перегрузки. Возьми спирт, протри контакты.

— А где спирт? — спрашивает Милеев.

— Вон пузырек стоит. А стакан поставь на место. Там спирта — в глаз закапать нечего, а он со стаканом пришел.

Я еще раз оглядываю свою работу, включаю напряжение и иду за пульт, чтобы проверить работу схемы. Собственно, можно и не проверять, и так все ясно. Предложение у меня без экономического эффекта, без высокого полета фантазии, но оно полезно, так как увеличивает надежность работы большой системы. Оформлять мне его не хочется, но для порядка я все-таки это делаю.

За окном тучи рассеиваются. Три капли все же на стекле появились, но ждать более нечего. Зато, как Слободсков говорит, какой ритуал был.

«Черный пудель шаговит, шаговит, шаговит…» Невесть откуда взявшиеся слова назойливо крутятся у меня в голове. «Белый пудель шаговит, шаговит, шаговит…»

Пейзаж вокруг статичен, как фотография. Там, куда я всматриваюсь, снежные горизонты незаметно сливаются с белесыми краями небосклона. Матовая накатанная дорога лениво извивается между редкими холмами, как узенькая трещина в огромной белой чаше. Кроме нее на всем белом просторе нет ни одной темной линии.

Желая перейти с «черного пуделя» на что-нибудь более подходящее, я начинаю рыться в памяти в поисках песни борьбы и с удивлением обнаруживаю, что найти ее не так просто. Песни наших отцов и дедов вроде не к месту, хотя я их и люблю. А песня нужна.

Хорошо, когда ты в полном согласии с самим собой и окружающим тебя миром, когда можно поговорить о глубине и тонкости мысли, изящности вкуса, благородстве желаний. И совсем другое дело, если кругом узлы и не знаешь, какой рубить первым, если внутри и снаружи тишина и неясно, живой ты еще, или только кажется, или когда думается, что терять тебе уже нечего.

Вот, нашел: Высоцкий. Я начинаю напевать в такт шагам об альпинистах и корсарах, песни меня согревают и прибавляют сил.

Балконная дверь открыта, и свежий ветерок тихо волнует шторы. Магнитофон негромко воспроизводит грустную песенку по поводу уходящего лета. Это настроение созвучно с нашим, ничего не поделаешь: через неделю сентябрь.

В Каменогорске мы живем в общежитии квартирного типа и сегодня собрались у Васи Меркулова. Мы со Слободсковым встретили его в столовой, куда пришли поужинать. Целый день мы с Валерой просидели с удочками на реке, но так толком ничего и не поймали. Пацаны рядом наловили больше, и мы отдали им наш скромный улов. Вася нам посочувствовал и пригласил к себе. Позднее подошел Корольков.

Я привык видеть Меркулова при галстуке, и не знаю, снимает ли он его вообще. Все в нем жестко закреплено, и его корректность в мелочах частенько нас царапает при плотном с ним контакте. Вася толковый научный сотрудник, но с юмором у него бывает туговато. Несмотря на это, Женя Капленок прекрасно сочетает свой живой ум с Меркуловской щепетильностью, вот уже несколько лет проживая с ним в одной квартире. Женя тоже представитель науки, как и Меркулов, и оба они живут и работают в нашей же фирме в Каменогорске.

Мы все негромко беседуем. Вася объясняет Жене Капленку принцип устройства какой-то железки: здесь отверстие, зазор, здесь поворачивается… Механика — дело не его, но у нас уж так повелось, что все стараются охватить как можно больше дел, чтобы больше знать, больше успеть сделать, борются за большее влияние в деле. Иногда чужие проблемы исследуются так, что завидуют свои собственные, потому что чужие кажутся «вкуснее». Но, в итоге, мы обретаем солидную техническую эрудицию и умение мыслить широко.

Четкую и красивую мысль я люблю, но в данный момент у меня не то настроение. Я подсаживаюсь к Рудику, который вталкивает Слободскову некоторые тонкости таежного бытия.

— А ты сам-то гасил свечи из винта? — спрашивает Слободсков.

— Элементарно, — басит Корольков. — Берешь загодя патрон и просверливаешь отверстие под углом к оси в пульке. Ну и споришь, что погасишь свечу. Когда целишься, старайся брать подальше. Завихрения от просверленной пульки такие, что, того гляди, дерево свалят, не то что свечу.

— Так каждый дурак может свечи гасить, — замечает Валера.

— Вообще, свечи гасят только шарлатаны, — поясняет Корольков авторитетно, — но в данном случае нужно проявить ловкость, чтобы свечу не сдуло вместе с пламенем.

— Это действительно так сложно? — спрашиваю я.

— Ты как-нибудь попробуй, если не веришь, — шумит Рудик. — Не так-то все просто. А мы что, мы люди простые, говорим стихами. У меня, кстати, первый разряд по стрельбе. Из всех видов оружия больше всего люблю «максим».

Слободсков смеется.

— Да, между прочим, — добавляет Корольков, — аборигены охотники, может, и гасят свечу. Но у них тоже какие-то хитрости. Они, например, пороху в патрон сыплют столько, что пуля летит почти без траектории.

— Как это? — изумляется Валера.

— Я хочу сказать — почти по прямой.

— Руди, как твои молодые поживают? — спрашивает Капленок, оторвавшись от своих технических проблем.

— Так себе, — без охоты говорит Корольков. — Жалко мне их.

В отличие от всех нас, Корольков живет в двухкомнатной квартире с подселением. Одна комната его, а соседнюю недавно отдали молоденькой семье. Живут они там уже месяца три, и мы стараемся ходить к Рудику в гости пореже, чтобы не мешать жить молодым.

Незвановы — симпатичные ребята, но близко с ними я не знаком. Вика с виду вся какая-то чистенькая, светлая, приветливая. Об ее молодом супруге можно сказать то же самое. Она работает в Каменогорске, а ее Антон ездит с нами. Видятся они, как и все семейные, по выходным. С Антоном мы по работе не связаны.

— А что случилось? — спрашивает Меркулов.

— А ничего. Все одно и то же, — Корольков закуривает. — А то ты сам не знаешь. Откуда берется это желание — перебеситься? Отпить свое, налюбиться от души, хватить жизни, чтобы через край полилось. А потом жалуются, что скучно, мол, жить, ничего не хочется.

— Это ты о Незвановых говоришь? — удивляюсь я.

— Да и о них тоже, — морщится Рудик. — К Вике, говорят, ее начальник на холодный ужин заявлялся как-то, пока Антон неделю в степи трубил. А самого Антона Тамарка обкручивает.