Не сговариваясь, мы рванули к мальчишкам, растянувшимся вдоль узкой улицы, точно опытные загонщики. Детские лица, еще недавно по-северному хмурые и жесткие, но человеческие, превратились в искривленные злобой рыла с вытекшими глазами и провалившимися носами. В отличие от безликих мертвецов, чьи неутомимые шаги я отчетливо слышал за спиной, мальчишки сохранили какую-то индивидуальность. Они умерли позже, гораздо позже истлевшей армии безымянных зэков. Когда-то они точно так же, как мы с Алым, пришли в этот поселок, взбудораженные тайной, мрачной загадкой, что таили отсыревшие каменные стены. На свою беду пришли, чтобы остаться здесь до скончания времен. И я не хотел к ним. Больше всего на свете сейчас я боялся не умереть, а стать таким же.

Здоровяк Кеша, оплывший, как подтаявший парафин, шагнул вперед, перегородив мне дорогу. Мясо местами слезло с толстых пальцев, отчего раскинутые словно в объятиях руки щетинились белыми фалангами костей. Подстегиваемый адреналином, я, не сбавляя скорости, врезался в него плечом. С омерзением ощутил, как колыхнулась от удара мягкая разложившаяся плоть. Парень отлетел в сторону сбитой кеглей, а я каким-то чудом удержался на ногах. Подобный набирающему ход паровозу, я мчался вперед, и даже легкие мои, с трудом гоняющие стылый воздух, шумели похоже – чух-чух, чух-чух… Наперерез мне уже мчался лохматый, сохранивший едва ли половину волос, жидкой паклей облепивших ссохшийся череп. Он двигался с таким упрямством, так целенаправленно и уверенно, что я понял – этого не сбить. Не оттолкнуть. Я разобьюсь о него, как неповоротливый шмель о лобовое стекло мчащегося на запредельной скорости грузовика.

Какой-то цилиндр мелькнул мимо меня, едва не задев голову. Крутанувшись в воздухе, он с омерзительным чавканьем влепился в голову лохматого, расплескав по сторонам гной вперемешку с отчаянно парящим кипятком. Все это время Алый тащил в руках мой термос и теперь, точно заправский гандболист, швырнул импровизированный снаряд прямо в десятку, вмиг расчистив нам дорогу. Я нырнул в образовавшуюся брешь, едва увернувшись от цепких мертвых рук младших ребят. Путь впереди был свободен, и я со всех ног притопил к дрезине, едва заметной в наваливающейся темноте. Две минуты одуряющего, выворачивающего наизнанку бега – и ноги гулко топнули по деревянной платформе. Не дожидаясь друга, я начал раскручивать рычаг, задавая механизму ход. И, только когда дрезина с душераздирающим скрежетом сдвинулась с места, я догадался оглянуться.

Мертвецы больше не гнались за мной. Тощие фигуры неровным полукругом столпились вокруг упавшего Сереги, запутавшегося ногами в колючей проволоке. Они раскачивались из стороны в сторону, будто деревья на ветру, и только бесноватый малек прыгал, как обезьяна, размахивая над головой дохлым песцом. Тонкая колючка по-змеиному выгибалась, опутывая моего друга с ног до головы, стягивая тонкие ржавые кольца. Побелев от ужаса, Алый раззявил лягушачий рот так широко, что мне казалось, будто я вижу прикушенный язык. Он тянул ко мне руки, но криков я не слышал. Тело мое, непослушное, измотанное тело, самостоятельно крутило рычаг, гоня дрезину все дальше и дальше по несуществующей узкоколейке, прочь из проклятого места.

С ослепшими от слез глазами, трясущийся и жалкий, я ворвался в темный норильский август. А безразличные звезды как будто даже не заметили моего двухмесячного отсутствия.

Я проснулся с рассветом. Солнце так никуда и не делось. Болталось по небу, наслаждаясь свободой и вседозволенностью в отсутствие матери-тьмы. Высунув голову из палатки, я уткнулся лицом во влажный туман. Такой густой, что на секунду я даже запаниковал, не разглядев дрезину. Нет, она никуда не делась. Стояла на месте, ожидая, когда же я наконец вспомню. Она еще не знала, что я уже вспомнил.

Присев на платформу, я провел пальцами по дощатому настилу. Где-то здесь, да… Куда-то сюда сплюнул Серега кровь, набежавшую из прокушенного языка. Увлеченный таинством, я почти не почувствовал боли, когда полоснул ножом по ладони. Неглубоко. Всего несколько капель. За проезд этого будет более чем достаточно.

Капли шлепнулись на доски. Я даже не удивился, увидев, как быстро они впитались, исчезли, не оставив следа. Поднимая взгляд к горизонту, я уже знал, что там увижу: ровные ряды шпал, поддерживающих узкую колею нашего с Алым загубленного детства. Рычаг взвизгнул почти радостно, отправляя дрезину в невероятное путешествие. В прошлое.

Древний разваливающийся механизм мчался к проклятому поселку, и встречный ветер вновь поил меня эликсиром молодости. Удобная одежда обвисла на мне, как на вешалке, став на несколько размеров больше. В ботинках образовалось много свободного места. Сбрасывая года, как куропатка в линьке сбрасывает оперение, я летел на помощь к Алому. К нему и ко всем мальчишкам, застрявшим в этом бесконечном кошмаре. Я вытащу их. Обязательно вытащу. Или останусь там, вместе со своим другом.

Держись, Алый, я скоро.

Держись, друг.

Казанская железная дорога

На перроне никого не было. Ряд столбов с электронными табло, пустые лавочки, яркое бесцветное освещение, а за его границами – морозная казанская ночь. Под ногами лежал тонкий слой снега, звенела тишина. Ради этого странного сказочного момента правда стоило выйти из здания вокзала за пятнадцать минут до прибытия поезда. Илья закинул ремень сумки на плечо и пошел вдоль перрона. Мороз щипал щеки, парень глубже зарыл лицо в шарф, а руки – в карманы. Шарф, кстати, был прекрасный: теплый, длинный, из пряжи голубого, коричневого и белого цветов. Алиса связала.

Конечно, в здании было теплее. Благо его наконец отреставрировали, понатыкали внутри сидячих мест и табличек на всех языках. Да только сейчас туда набилось столько народу, что даже и речи не было о том, чтобы устроиться где-нибудь, никому не мешая, с книжкой. Еще и информационные табло не работали, тут не заткнешь голову наушниками, приходилось все время прислушиваться. Поэтому, как только объявили путь, на который прибывает поезд 099, Илья выскочил наружу.

Мало-помалу на перроне начали появляться люди. У всех были эти большие чемоданы на колесиках, а у Ильи одна сумка, да и там только Алисины книги. Он часто ездил к ней налегке, но в этот раз даже сменных трусов не захватил, а ведь сумка стояла собранной несколько месяцев. Поезд. Ползет шумно. Окна не горят. Народ засуетился, выискивая свои вагоны. Илья тоже потянулся к своему девятому номеру. Он порядком замерз, даже руки в перчатках закоченели.

У вагона пришлось переминаться еще минут десять, пока в поезде не зажегся свет и проводники не стали пускать внутрь. Илья снял перчатки и достал паспорт, зачем-то заглянул в билет, хотя и так помнил: девятый вагон, место сорок пять. Боковушка, да еще и нижняя. Проводница вернула ему документы, и Илья наконец вошел в тепло. Обычно он брал верхнюю полку, чтобы побыстрее забраться туда с книжкой и наушниками. Он любил плацкарт, но недолюбливал людей в нем, особенно говорливых. То и дело останавливаясь, ожидая, пока его пропустят, парень прошел в середину вагона, сунул сумку под столик и плюхнулся рядом. Соседа еще не было. Если повезет, то и не будет.

Да, Илья определенно любил поезда, всегда любил. Хотя проехаться впервые привелось только лет в двенадцать-тринадцать. Умер дед, незнакомый в общем-то человек, Илья его видел однажды, да и то во сне, и на свои фотографии он там не походил. Вроде и грустно, зато отец взял Илью на поминки в деревню под Астраханью, а там бабушка, тетки, дяди, двоюродные и троюродные племянники – куча людей, пугавших и вместе с тем пленявших неожиданной своей любовью к нему. Но главное, они с отцом двое суток ехали в поезде, в плацкартном вагоне, и это было поразительное приключение для мальчишки. И никаких братьев и сестер – только они вдвоем с папой. Илья на верхней полке, отец внизу, а еще соседка напротив, очень красивая девушка. Вообще, народу в вагоне, конечно, было много, но это тоже казалось интересным. Ну разве что ходить в туалет было не очень удобно.