Первыми на родину отправились офицеры и их семьи. Хотя официального деления групп на офицерские и рядовые не было, но, вероятно, в этом случае определенную роль сыграло более свободное положение офицеров в ссылке. Возвращение основной части рядового состава растянулось на долгие годы и сопровождалось большими трудностями. Там, где ольдерманы заранее озаботились составлением списков рядового и унтер-офицерского состава каролинов, проблем удалось избежать. Например, капрал Б. Роламб еще в 1720 году составил список пленных, которые работали на металлургических заводах, расположенных южнее Верхотурья. Эта предусмотрительность помогла им без задержки отправиться домой. Столь же удачно прошло возвращение на родину рядовых, которые работали на строительстве новой русской столицы Санкт-Петербурга. И все же большая часть рядовых и гражданских пленных, как шведских, так и русских, вернулась на родину значительно позже своих командиров. Этот факт хорошо заметен по тому, когда рассматривались в правительственных инстанциях их прошения о материальных выплатах за годы, проведенные в плену. В частности, документы некоторых русских пленных попадали в соответствующие инстанции уже после смерти Петра I, во время правления Екатерины I, Петра II и даже Анны Иоанновны.
Очевидно, что каролины из центральной части России вернулись домой раньше, чем их товарищи, возвращающиеся из Сибири. Русские пленные «выходили из плена» быстрее своих визави, что объясняется не какой-то особой расторопностью шведских властей, а всего лишь меньшим их количеством и малой удаленностью мест ссылки. Основной поток пленных с обеих сторон пришелся на конец 1721 — первую половину 1722 года.
Шведские и русские власти много времени потратили на согласование организационных вопросов. Особенно ожесточенными были споры о финансовом обеспечении. В соответствии с исторической практикой предполагалось, что все расходы, связанные с отъездом, должно нести отправляющее правительство. Но русские власти, понимая, какой неподъемный груз может лечь на государеву казну, заявили протест. Представители Фельдт-комиссариата, лучше представляя реальную обстановку, чем стокгольмские власти, предложили сохранить это требование только для рядового состава военнопленных. Потребовался целый ряд специальных консультаций, чтобы взять за основу следующий порядок: прогонные деньги до Москвы и Санкт-Петербурга выделяет русская казна, а все прочие расходы несет шведское правительство.
Довольно скоро обнаружилось, что каролинам катастрофически не хватает денег: чем дальше они продвигались на запад, тем острее ощущался их дефицит. Часть офицеров имела собственные средства или занимали их по дороге, но для большинства пленных дорога домой оказалась серьезным испытанием. Кроме естественных трудностей, связанных с преодолением многокилометрового пути, в дороге возникали и сложности субъективного характера. Они были связаны с отношением к шведам местных властей и населения. Очень остро стояла проблема снабжения транспортом. Пленные в один голос жаловались, что, отказывая в выдаче им лошадей, население просто вымогало взятки. Но нельзя не принимать во внимание то, что пленных было очень много, а возможности жителей ограниченны, и, следовательно, возникающие затруднения вполне могли носить реальный характер. Жаловались каролины и на то, что жители скрывали от них продукты или искусственно завышали их стоимость. Фельдт-комиссариат не раз выражал обеспокоенность произволом охраны, которая устраивала бесконечные обыски жалкого имущества каролинов, что грозило обернуться для них потерей последнего. Не случайно, что в этот период выросла смертность среди пленных. Барону Цедеркрейцу пришлось неоднократно обращаться к русским властям для того, чтобы исправить ситуацию.
Но, как оказалось в дальнейшем, не меньшие проблемы ожидали пленных во время ожидания выездных документов. Не только русские власти, но и шведское правительство не смогли справиться с огромным потоком возвращающихся каролинов. Денег, поступавших из Стокгольма, было мало, а ожидание документов могло затянуться на несколько недель.
Проживание в столичных городах обходилось очень недешево. Сами пленники записали в дневниках, что в это время квартира в столице стоила от 60 копеек до 1 рубля в месяц, на питание уходило 3—4 копейки ежедневно, а ведь нужно было еще покупать одежду, лекарства и прочие необходимые вещи. Плачевное состояние находившихся долгие месяцы в Москве и Санкт-Петербурге каролинов могли наблюдать многие иностранцы. Камер-юнкер Ф. Берхгольц записал в дневнике: «Все они… в таком бедственном состоянии, что и сказать нельзя… Бедные старые офицеры, которые оказали столько услуг отечеству и расстроили свое здоровье, с трудом пришедшие сюда из отдаленных губерний, как-то: Астрахани, Сибири и т. д., и истратив по пути все, что еще имели, должны ждать еще несколько недель, даже, может быть, несколько месяцев, для получения нужных им паспортов, — и все только от того, что некому об них заботиться… их скорее можно принять за нищих, чем за офицеров».
Пытаясь каким-нибудь образом улучшить ситуацию, Королевский совет даже хотел изъять необходимую сумму из компенсации, которую Россия должна была выплатить Швеции по условиям Ништадского мира[65], но решение так и не было принято. В результате Цедеркрейц и Книперкрона значительно превысили сумму ассигнованных средств, занимая деньги у московских купцов и банкиров. На помощь приходили иностранцы, тот же герцог Голштинский не только раздавал деньги, но и довольно часто приглашал пленных на обеды в свой дом. Даже царь Петр несколько раз выдавал бывшим противникам одежду и небольшие суммы денег.
Русские власти, особенно в первые месяцы после начала выезда пленных, тщательно разбирали «дело» каждого каролина. Особенно их интересовало, менял ли он вероисповедание и поступал ли на русскую службу. Несколько недель чиновники собирали сведения с мест. В конечном итоге после изучения всех выписок принималось решение: отпустить домой или задержать. При благополучном исходе дела бывший пленник получал в полиции паспорт и мог ехать на родину.
Одной из частых причин задержки с отъездом на родину были долги. Но со временем русские власти, столкнувшись с большим количеством должников, которые не могли сию минуту «очиститься», значительно смягчили первоначальную установку. С середины 1722 года на документах все чаще стала появляться резолюция: «Денег не возвращать, отпустить в отечество». Столь же гуманно поступали и шведские власти. И все же появились спорные дела о возврате пленными долгов. Например, ротмистр Курк в 1722 году подал жалобу на имя русского императора, что в 1710 году перед отъездом из Стокгольма в Москву ротмистр Олимпий Толбузин занял у его матери 9 рублей 20 алтын, пообещав, что отдаст деньги ему в Москве, но до сих пор этого не сделал.
Дополнительное внимание властей потребовалось, когда встал вопрос о возвращении пленных, отбывавших наказание за какое-нибудь преступление. Например, ротмистру Г. Стернгофу пришлось оплатить штрафы тех, кто занимался незаконным корчемством. А Томас Книперкрона принял активное участие в судьбе капитана Г.Ф. Гюнтерфельта и фенрика М. Синклера, находившихся в тюрьме за убийство шведского дезертира, поступившего на русскую службу. Дополнительные усилия потребовались и для освобождения русских пленных из шведских тюрем.
Непростым было возвращение каролинов, которые поступили на русскую службу и принесли присягу. Принятый 21 октября 1721 года именной указ обязывал тех, кто поступил на гражданскую или иную службу, «дорабатывать урочные годы». Русские власти были заинтересованы в том, чтобы они оставались в России, что подтверждает царский манифест, появившийся на свет уже в самом конце войны и обещавший им ряд привилегий. Когда же стало понятно, что желающих не так много, как хотелось бы, власти стали искусственно затягивать освобождение этой категории каролинов. В особенно тяжелом положении, как свидетельствуют многочисленные источники, оказались солдаты и офицеры трех немецких драгунских полков, которые сразу после пленения под Переволочной перешли на русскую службу. К описываемому периоду они служили в Астраханском гарнизоне. Пытаясь заручиться поддержкой шведского правительства, их представители 15 июня 1722 года подали через Книперкрону заявление, что «вступили они в русскую службу из-за тяжелой участи и вреда Швеции не нанесли, а в основном воевали с калмыками». После этого последовали многочисленные ходатайства представителей Фельдт-комиссариата и Королевского совета в Сенат и Военную коллегию, но они долгое время не приносили положительных результатов. В конце концов их все же стали отпускать на родину, хотя и очень медленно; к концу 1725 года около 500 драгун ожидали освобождения.
